Оснабрюк, бургомистром которого был Иоганн Карл Бертрам Штюве. Ред

ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ИМПЕРАТОРА ¹³⁰

Безлюдны улицы Парижа: к Сене Все населенье бурно потекло; Сверкает солнце Франции, но тени Легли на гордое его чело.

Веселые примолкли парижане, — Их не прельщает новой славы пир; К ним близится герой военной брани, Европы бич и Франции кумир.

Прах императора, сереброглавой Толпою ветеранов окружен, К Парижу движется, увитый славой, Под грохот пушек и под плеск знамен.

Вновь гордая столица, как когда-то, У ног кумира своего лежит; Пусть горшая, чем некогда, расплата Ей угрожает, — месть в душе кипит.

О музыка войны и смерти! — биться Сильней сердцам французов ты велишь; Не с тем же ль блеском после Аустерлица Иль в дни Маренго он въезжал в Париж?

И как тогда сквозь строй толпы влюбленной Скакал он, сжав немой и бледный рот,

ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ИМПЕРАТОРА

Так ныне — прах, навеки просветленный — Среди толпы он движется вперед.

Где гвардия? Где генерал Домбровский, Непобедимый вождь своих полков? И где лихой Мюрат? Где Понятовский? Где маршал Ней, храбрец из храбрецов?

Могучих сонм стал жертвой рока злого, Их громы Ватерлоо повергли в прах; Остатки гвардии шагают здесь сурово, Лишь Монтолон томится в кандалах.

Краса и цвет всей Франции — и старой, И молодой — за гробом вслед идет; Всеобща скорбь: республиканец ярый, И тот со всеми вместе слезы льет.

Кто те, на чьем челе пылают рядом Печать побед и горьких мук следы, Чей стан так горд под траурным нарядом? Знай: то поляков скорбные ряды.

И императора металл и камень Приветствуют из арок и колонн, В которых — тот же дерзновенья пламень, Каким горел всю жизнь свою и он.

Мертв дом его, упала в прах корона, Надменный сон рассеялся, как дым; Как Александр, своим потомкам трона Не завещав, лежит он недвижим.

Спит император, смолкла литургия; Покрыты мглой торжественных теней Стоят колонны, словно часовые; Храм — над усопшим богом мавзолей.

Написано Ф. Энгельсом в декабре 1840 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале »Telegraph Перевод с немецкого

Für Deutschland» M 23, аТевраль 1841 г.

Подпись: Ф pu д р их О.

136 ]

ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА

ПЕРВЫЙ ТОМ. ГАМБУРГ, ГОФМАН И КАМНЕ. 1840 •

Известие о смерти Иммермана было тяжелым ударом для нас, жителей Рейнской области, не только вследствие значения его как поэта, но и как человека, хотя о личности Иммермана можно еще скорее, чем об Иммермане-поэте, сказать, что зна­чение ее только начало по-настоящему проявляться. Он нахо­дился в своеобразном отношении к молодым литературным силам, недавно объявившимся на Рейне и в Вестфалии; ведь в литературном отношении Вестфалия и Нижний Рейн тесно связаны, несмотря на резкое до сих пор разделение в поли­тическом отношении, и недаром «Rheinisches Jahrbuch» яв­ляется объединяющим центром для авторов обеих провинций. Насколько Рейнская область сторонилась до сих пор литера­туры, настолько стараются теперь рейнские поэты выступить в качестве представителей своей родины, действуя при этом, если и не по единому плану, то все же с устремлением к единой цели. Подобное устремление редко обходится без центра в виде какой-либо сильной личности, которой подчиняются более молодые поэты, нисколько при этом не поступаясь своей само­стоятельностью, — и этим центром для рейнских поэтов, каза­лось, готовился стать Иммерман. Несмотря на кое-какие преду­беждения против жителей Рейнской области, он мало-помалу сроднился с ними; он открыто примирился с современным ли­тературным направлением, к которому принадлежала вся мо­лодежь; он проникся новыми, свежими веяниями, и его произ-

* Immermanns Memorabilien. Erster Band. Hamburg, Hoffmann und Campe.

1840. Ред.

ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА

ведения стали встречать все большее признание. Благодаря этому все более расширялся круг молодых поэтов, собиравшихся вокруг него и прибывавших к нему из соседних местностей; сколько раз, например, Фрейлиграт, когда он еще писал в Бар­мене фактуры и составлял текущие счета, захлопывал мемориал и гроссбух, чтобы провести день-другой в обществе Иммермана и дюссельдорфских художников! И вот Иммерман занял видное место в зарождавшихся кое-где мечтах о рейнско-вестфальской поэтической школе; он был связующим звеном между провин­циальной и общегерманской литературой, пока не созрела слава Фрейлиграта. Кто способен разбираться в подобных взаимоотношениях и связях, для того это давно уже не состав­ляло тайны; еще год назад Рейнхольд Кёстлин наряду с другими отмечал в «Europa», что Иммерману предстоит занять то место, которое занимал Гёте на склоне своих лет ¹³¹. Смерть разбила все эти надежды и мечты о будущем.

Несколько недель спустя после смерти Иммермана появились его «Воспоминания». Но вполне ли уже созрел он для того, — ведь он был еще человеком средних лет, — чтобы писать свои собственные мемуары? Его судьба дает на этот вопрос утверди­тельный ответ, его книга — отрицательный. Но мы и не должны рассматривать «Воспоминания» как расчеты старца с жизнью, заявляющего тем самым о завершении своего жизненного пути. Иммерман подводил скорее итоги более раннему, исключительно романтическому периоду своей деятельности, и поэтому на его книге лежит, конечно, печать какого-то иного духа, чем на произведениях того периода. К тому же огромные перемены, происшедшие за последнее десятилетие, отодвинули описанные в ней события в такую даль, что даже ему, их современнику, они казались чем-то отошедшим в историческое прошлое. И все же, мне кажется, я вправе сказать, что десять лет спустя Иммерман сумел бы более свободно и широко охватить события своего времени и отнесся бы по-другому к освободительной войне — основному стержню своего повествования. Как бы то ни было, но «Воспоминания» приходится брать такими, какие они есть.

Если уже в «Эпигонах» прежний романтик стремился до­стичь вершин гетевской пластики и покоя, если «Мюнхгаузен» ^ш уже целиком написан в современной поэтической манере, то посмертное произведение Иммермана показывает еще с боль­шей ясностью, как высоко умел он ценить новейшие литератур­ные достижения. Стиль, а вместе с тем и форма восприятия со­вершенно современные; только более продуманное содержание, более строгое распределение материала, резко выраженное своеобразие характеров и антисовременное, хотя и довольно

Ф. ЭНГЕЛЬС

замаскированное, настроение автора выделяют эту книгу из массы описаний, характеристик, мемуаров, бесед, ситуаций, положений и т. д., которыми ныне насыщена наша литература, томящаяся по здоровой поэтической атмосфере. При этом у Иммермана достаточно такта, чтобы не так уж часто привле­кать на форум рефлексии вещи, которые нуждаются в ином судилище, чем трибунал голого рассудка.

Темой лежащего перед нами первого тома является «Моло­дежь двадцать пять лет тому назад» и господствовавшие среди нее влияния. Во вступительном «Обращении» самым точным образом объясняется характер всего произведения. С одной стороны, современный стиль, современные словечки, даже совре­менные принципы, а с другой — особенности автора, давно уже утратившие значение для широкого круга читателей. Иммерман пишет, как он довольно сухо отмечает, для совре­менных немцев, для тех, кто одинаково далек от крайностей немецкого национализма и космополитизма; нацию он понимает в совершенно современном смысле и выдвигает предпосылки, которые, если их логически развить, привели бы к утверждению суверенности, как назначению народа; он решительно выска­зывается против «недостатка веры в себя, мании прислужи­ваться и унижаться» ¹³³, которой страдают немцы. И все же наряду с этим у Иммермана особое пристрастие к пруссачеству, в пользу которого он может привести лишь очень слабые доводы, и такое холодное, равнодушное упоминание о конституционных стремлениях в Германии, которое совершенно ясно показывает, что Иммерман все еще никак не уразумел единства всех сторон современной духовной жизни. Мы ясно видим, что понятие «современное» ему вовсе не по душе, потому что он восстает против многих факторов этого «современного», хотя в то же время и не может отказаться от этого понятия.

Собственно мемуары начинаются с «Воспоминаний маль­чика». Иммерман остается верен своему обещанию рассказы­вать лишь о тех моментах, когда «история совершала свое шествие через него» ^1S4. Вместе с ростом сознания мальчика нара­стают и мировые события, возводится колоссальное здание, свидетелем падения которого ему пришлось быть. Волны исто­рии, вначале бушевавшие вдали, в битве при Йене разру­шают плотину Северной Германии, разливаются по самодоволь­ной Пруссии, подтверждая теперь правильность изречения великого короля «Après moi le déluge» * также специально и для его государства i³⁵, и затопляют в первую очередь родной