Тема 2. Возникновение науки и основные стадии ее исторической эволюции
Важную роль в становлении науки сыграла преднаука. Её способы познавательной деятельности, несмотря на принципиальное отличие от науки, имели общую с ней цель — познать вещи, их свойства и отношения. На этапе преднауки изучались те предметы и вещи, те их свойства и отношения, которые были задействованы в реальной практической деятельности людей. Работа с чертежом на бумаге, замещающим реальное расположение, формы и размеры земельных участков, есть идеальный план работы мышления, идеализированная схема практических преобразований материальных предметов. Из повседневной практики выводились и первичные идеальные объекты, т.е. схемы, чертежи, геометрические фигуры, которые представляли и замещали реальные объекты. На этапе преднауки мышление обрело идеальную форму своей деятельности, т.е. такую форму, когда все операции счета, измерения и т.д. проводились не с реальными вещами и явлениями, а с их «заместителями», в качестве которых выступали таблицы, чертежи, календари и т.д. Формирование идеальных моделей и схем всегда было вплетено в ткань непосредственных жизненно значимых практических действий, а потому характерной особенностью преднауки являлся рецептурный характер полученного знания. Преднаука существовала и в полной мере обслуживала потребности общественно-производственной деятельности Древнего Египта, Месопотамии, Индии и др. на протяжении десятков веков, и потому нельзя оценивать ее негативно, как низшую ступень знания, «не дозревшую» до науки.
Наука не могла возникнуть как результат линейного процесса углубления, обобщения рецептурно-технологического характера преднаучного знания, так как наука принципиально отличается от преднауки тем, что является формой теоретического мышления и сознания. Теоретическое мышление работает с идеальными объектами, которые, в отличие от преднаучных идеальных планов ре- цептурно-технологического характера, превращаются в независимый от сиюминутных нужд практики предмет исследования. Идеальные объекты в науке, в отличие от преднауки, во-первых, не выводятся непосредственно из обыденной практики, не являются замещением реальных предметов этой практики. Они или заимствуются из ранее сложившихся систем знания, либо конструируются учеными заново путем «запределивания» реальных характеристик явлений и предметов, не связанных с обыденными повседневными практическими интересами и потребностями; во-вторых, выступают в качестве фундамента системы знания, которая начинает строиться «сверху» по отношению к практике; в-третьих, созданные из идеальных объектов конструкции сопоставляются с практикой с помощью ряда опосредований: эксперимента, который не является формой обыденно-повседневной практики, путем сопоставления выводов, полученных при использовании какой-то идеальной схемы, с выводами, уже прошедшими проверку; в-четвертых, идеальные объекты и схемы применяются в науке в качестве строительного материала при формировании новых знаний.
Важно, что только европейская наука в качестве главной цели имеет познание истинной сущности предметов и явлений внешнего мира, изменение этого мира для удовлетворения материальных потребностей людей. Однако, интеллектуальная традиция, например, Китая базируется на мировоззренческой установке, согласно которой окружающий мир не надо изменять, так как он изначально гармоничен и совершенен. Человек и общество в своем познавательном рвении представляют угрозу этой гармонии, а потому надо искать не пути изменения мира, а практики самосовершенствования человека. Это одна из причин, по которой культуры традиционных обществ (Древний Китай, Индия, Древний Египет, Вавилон) не создали предпосылок возникновения науки европейского типа.
В науке, в отличие от преднауки, формируется особый вид знания — теория, которая позволяет получать эмпирические знания из теоретических постулатов. Теоретические знания выступают как знания об объектах реальности вне зависимости от их непосредственного использования в практике.
Духовной родиной Европы и европейской науки многие философы (Г. Гегель, Г. Г. Гадамер, Э. Гуссерль, М. Хайдеггер и др.) считали античную Грецию, где в VII—VI вв. до н.э. возникла философия.
Первое открытие, сыгравшее роль в становлении науки — обнаружение способности мышления к теоретизированию, которое произошло в античности на рубеже VI— V вв. до н.э. Направляя свой интерес на поиск первых начал бытия как такового, занимаясь поисками истинного содержания добра как такового, красоты как таковой, первые философы создали мир абстрактных понятий, которые не могли использоваться древними греками в их повседневной практике. Греки, писал Гуссерль, «заняты теорией и только теорией, развивают только ее». Теоретическая деятельность первых философов изначально характеризовалась «чистотой», т.е. предполагала «вынесение за скобки» практически-житейских интересов, психологических, социальных и прочих связей и мотивов. Гуссерль писал в этой связи: «Теоретическая установка ... целиком изъята из практики. Она основывается на намеренном воздержании от любой естественной практики, включая самые высокие ступени последней». Теоретическая позиция мышления превратила греческих философов в незаинтересованных наблюдателей мира, а их теоретическое знание по степени своей абстрактно-логической мощи далеко превосходило знания, полученные в ходе обыденной практики, а также знания религиозно-мифологические, эзотерические и др.
В отличие от других продуктов человеческой деятельности — ремесла, сельского хозяйства и т.д. — теоретические знания не уничтожаются временем, не поддаются порче, ибо они не реальны, а идеальны. С момента своего возникновения теоретический (идеальный) мир в своей попытке проникнуть в тайны природы «надстраивался» над обыденными житейскими представлениями и чувствами. Появилась тенденция «отчуждения» теоретического мира от обыденного: теоретическая деятельность начинает оцениваться как более высокая по сравнению с деятельностью ремесленников. Аристотель писал, что ремесленники действуют «по привычке», т.е. без помощи слова передают способность «знать руками», а не «умом». Использование новоевропейской наукой практики конструирования идеальных объектов Гадамер прокомментировал так: «Сохранилось фундаментальное начало греческого мышления бытия: современная физика предполагает античную метафизику». На Востоке, в отличие от Древней Греции, философия тяготела к идеологическим конструкциям, обслуживающим традицию. Так, философия конфуцианства и брахманизма одновременно являлась религиозно-идеологическим регулятивом поведения людей, что не способствовало открытию способности мышления к теоретизированию.
Второе интеллектуальное открытие античной мысли связано с превращением математики в теоретическую науку. В античности к математике относили арифметику, геометрию, стереометрию, астрономию, акустику, гармонику (теорию музыки). Гадамер был убежден, что «не естествознание, не говоря уже об истории, но математика была для греков подлинной наукой». Гуссерль особо выделял античную геометрию. Важную роль в формировании древнегреческой математики сыграла пифагорейская школа. Древние греки заимствовали алгебру и арифметику из культуры Востока, но заимствование было творческим: начиная с Пифагора с помощью числа стали объяснять природу всего сущего, рассматривать числа и числовые отношения как ключ к пониманию вселенной и ее структуры. Родилось убеждение, что «все есть число». Эту мысль повторил спустя 2000 лет Галилей. Пифагорейцы поставили вопрос о сущности числа, т.е. превратили число из средства в предмет и цель исследования. Поиски связей и единства всех возможных закономерностей чисел становятся центральной задачей математических исследований. Греки перестроили математику из системы счета и измерения в систему знаний, построенную на применении правил вывода одних математических положений из других. Они превратили математику в теоретическую науку, так как сформулировали вопрос «как это доказать? и ввели процедуры систематического доказательства. Гадамер писал, что предметом античной математики являлось «чисто рациональное бытие, ее считали образцом для всякой науки, поскольку она представлена в замкнутой дедуктивной системе».
Учение пифагорейцев о том, что природа построена по законам математики, не принял Аристотель. Поэтому вплоть до Реформации средневековая теология, вобравшая в себя многие положения философии Аристотеля, также не одобряла постулат об онтологической значимости чисел и фундаментальности математики по сравнению с физикой. И только в XVII веке вновь актуализируется математическая программа античности, согласно которой «книга природы написана на языке математики». В Новое время изменилось понимание математики: во-первых, всеобщие математические формулы, с помощью которых стали выражать «законы природы», приобрели форму «функциональных» зависимостей чисел, потерявших свой мистический смысл; а, во-вторых, математика стала рассматриваться как образец для других наук не благодаря своему предмету (как это было в античности), но как «самый совершенный способ познания» (Гадамер).
Многие исследователи признают, что христианство, в отличие от религий Древнего Востока, потенциально содержало в себе предпосылки возникновения науки. Генезису науки в христианской культуре, как считают некоторые ученые, способствовала, во-первых, идея единого Бога, творящего по Слову законы Вселенной, во-вторых, христианский идеал святости, согласно которому достигшая высокой степени духовности и самосознания личность не разрывает с телесным миром, а «работает» в нем и для него, просветляя и одухотворяя его. В восточных же религиях постижение «света истины» означало воссоединение со своей духовной родиной («Единым», «нирваной», «Брахманом») и предполагало уход из телесного мира — темницы души, что не способствовало формированию ориентации на по-знание законов, которые Бог вложил в свое творение.
Некоторые философы, например К.Ясперс, высказывают предположение, что возникновение современной науки «немыслимо без той душевной направленности и тех импульсов, исторической основой которых является библейская религия». К таким импульсам он относил содержащееся в этосе библейской религии требование истинности любой ценой, что «заставляло видеть в познании не игру, не благородное занятие для досуга, а серьезное дело, профессию, являющую собой самое важное для человека; вытекающее из идеи творения мира Богом убеждение, что все существующее является достойным познания». Даже позитивист Конт не отрицал, что в начале теология и наука не находились в открытой вражде в силу того, что занимались разными вопросами. Но многие ученые связывают генезис новоевропейской науки не с христианством вообще, а с конфессионально отпочковавшимся от него протестантизмом. Их аргументы в пользу своей версии генезиса науки таковы: иерархическая картина мира, господствовавшая в средневековом мировоззрении, была главным препятствием на пути возникновения науки. В этой картине мира доминировала качественная онтология, согласно которой пространство анизотропно (гр. anisos неравный + tropos свойство), место пребывания каждой вещи уникально и совпадает с ее предназначением в иерархии мироздания: Бог-планеты-ангелы-мужчины-женщины-животные-растения. Человечество занимало высшую ступеньку на иерархической лестнице. Вся природа служила человечеству, а человечество Богу. Природа мыслилась как статичная, иерархически упорядоченная властью Бога. В ней царили нравственные, а не механические законы: любовь и цель считались неотъемлемыми характеристиками всего сущего. Развитие вещи трактовалось как раскрытие данных ей Богом потенциальных возможностей. Вот эта картина мира и была разрушена в эпоху Реформации.
Наука — форма духовной деятельности, а потому ее генезис в XVII веке нельзя понять без рассмотрения религиозно-мировоззренческих изменений, вызванных Реформацией, и, прежде всего, изменения картины мира. Совершенно очевидно, что в эпоху господства религии любая новая форма духовной и познавательной деятельности должна была получить религиозное оправдание. А так как время (место) возникновения науки совпало с Реформацией, то появилась гипотеза об опосредованности научной революции XVII века протестантизмом. Ученые, придерживающиеся этой гипотезы, не отрицали того факта, что капиталистическое производство повлияло на возникновение науки, но при этом они считали, что нельзя объяснить генезис науки только запросами промышленности, навигации, военного дела. Эти запросы удовлетворительно объясняют появление в XVI—XVII веках отдельных дисциплин, таких как магнетизм, механика. Но они не объясняют появление новых теорий типа гелиоцентрической системы Вселенной или теории кровообращения.
Основоположник идеи влияния протестантизма на становление капитализма М. Вебер распространял эту идею и на генезис науки: «Хорошо известна явная склонность протестантского аскетизма к эмпиризму, рационализированному на математической основе... Поэтому излюбленной научной дисциплиной всех пуританских, баптистских или пиетических христиан была именно физика и близкие к ней, использующие сходную методику, математические дисциплины».
Американский социолог Р. Мертон, разрабатывая идею о наличии связи между аскетическим протестантизмом и естественными науками, пришел к следующим выводам. Классический протестантизм содействовал мотивации деятельности человека в направлении опыта. Пуританство религиозно оправдало занятия научной деятельностью, что способствовало ее легитимации.
Конечно, Реформация сознательно не ставила перед собой цель изобрести науку, легитимизировать и институционализировать ее. Известно негативное отношение протестантов к некоторым научным открытиям того времени. Лютер аргументировал против Коперника: «Этот болван затеял перевернуть все искусство астрономии. Но в Священном писании прямо сказано, что Иисус Навин остановил Солнце, а не Землю». Парадоксальность протестантизма состоит в том, что его адепты в процессе критики католической теологии бессознательно для самих себя создавали условия возможности возникновения и легитимации науки. Протестантские теологи разрушили средневековую картину мира, главным интегрирующим звеном которой был принцип иерархии, предполагающий ранжирование душ и движений, а также небесных духовных инстанций. Иерархия предполагала наличие строгих качественных различий между земными и небесными телами и явлениями. Протестантская теология отказалась признавать не только иерархию ангельских существ, но и само существование этих духовных инстанций между человеком и Богом, миром и Богом, что разрушало небесную иерархию, без которой не могла быть оправдана церковная иерархия. Разрушив иерархию, Реформация разрушила целостный христианский миропорядок, и на место духовной интеграции Вселенной теперь можно было придумать любую новую интеграционную составляющую, способную гарантировать целостность мира.
В результате разрушения иерархии появилась возможность построить новое понимание мира — без ангелов и духов и представить его как божественный механизм, части которого способны к согласованному самодвижению и самоопределению по законам, единожды установленным Богом в момент творения. Теперь «...окружающий мир оказался миром твердым, холодным, бесцветным, тихим и мертвым, миром количества, миром математически измеряемых и механически регулируемых движений» (Иен Барбур). Только по отношению к так понятому миру можно было обоснованно утверждать, что законы природы написаны на языке математики. Спиноза утверждал, что «если бы люди ясно познали весь порядок природы... они нашли бы все так же необходимым, как все то, чему учит математика». Так, Ньютон доказал закон обращения планет, открытый Кеплером, не физическим, а геометрическим способом, что и создало для него трудности в физическом истолковании введенного им понятия «сила».Так истолкованная Вселенная была как бы теологически «подготовлена» к познанию методами опытной науки, к формированию центральной для науки идеи «закона природы». Декарт первым использовал термин «закон природы», но проинтерпретировал его в контексте религиозном: «Божество сначала сотворило материю и движение, а затем Вселенная управлялась «законами, установленными в природе Богом», а именно, законами механики». Механическая картина мира как основа научного знания XVII века не была религиозно нейтральной.
Время и пространство потеряли свою качественно-иерархическую определенность, когда каждая «точка» пространства-времени в силу своей уникальности обусловливала качественную специфику занимающего это «точку» тела, а потому время, пространство, тело были взаимосвязаны. Теперь «точки» пространства и времени рассматривались как равноправные и равноценные по своей бескачественности и безразличности к свойствам пребывающих в них тел. Ньютон ввел представление об абсолютном пространстве и времени, определял их так: «Абсолютное пространство по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным», а «абсолютное, истинное математическое время... само по себе и по своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно». Абсолютное пространство и абсолютное время рассматривались как пустые вместилища тел, не оказывающие никакого влияния на их характеристики. Представление о пространстве как однородном и бесконечном лишало мир каких бы то ни было границ. Из Аристотелева понимания причин были элиминированы формальная и целевая причины, что по сути стало отказом признавать Бога как Высшее Благо, к которому все стремится. Причинность стала сводиться к «действующим» и «материальным» причинам. Теперь можно было объяснять все происходящие в мире процессы и перемены не в категориях цели, природных наклонностей, естественных мест, а в категориях массы и движения, связанных определенными количественными закономерностями. Все природные явления теперь определялись не целями, а механическими причинами. Это открыло возможность приписать материи способность к движению за счет собственных внутренних сил без постоянного подталкивания ангелами и духами, без стремления к цели. Эту возможность реализовал Галилей, сформулировав принцип инерции.
Конечным продуктом распада иерархий явилась идея равенства, которая утверждалась не только в протестантских странах, но также в социальной жизни и науке непротестантских стран: гелиоцентрическая теория католика Коперника установила равенство Земли с другими планетами перед Солнцем; абсолютная мо-нархия сделала всех равными в правах (или бесправии) прямым отношением «король—подданный»; Гарвей отменил иерархию сердца, печени и мозга в человеческом теле, уравнял все органы перед кровью.Главная книга философа Нового времени, испытавшего влияние протестантизма, Ф. Бэкона называлась «Великое восстановление наук», в которой он рассматривал процесс познания как «восстановление» языка Адама и той власти человека над природой, которую обеспечивал этот язык. Известен афоризм Ф. Бэкона «Знание — сила». Наука — «служанка теологии», а истинная цель научной деятельности — «прославление Творца и облегчение доли человека», утверждал Ф. Бэкон, способствуя этим утверждением легитимизации научных исследований, а следовательно, безопасности ученых.
Протестанты приняли «теологию воли» Блаженного Августина, который не проводил принципиального различия между естественным и сверхъестественным (чудом), утверждая, что «весь мир есть чудо», хотя люди и склонны удивляться лишь явлениям редким и непривычным. Достойны удивления и внимания не столько отклонения от нормы, сколько сама норма, сам замысел творения. Поэтому путь к Богу лежит через познание любой твари. Лютер и Кальвин считали, что ум христианина должны занимать не природные отклонения от нормы (так называемые чудеса), а великое чудо сотворенной нормы бытия Вселенной в целом. Кальвин утверждал, что «куда ни бросить взгляд, нет ни единого места во Вселенной, где нельзя было бы обнаружить хотя бы искру величия Бога. Задача человека — выявить волю Творца, запечатленную в любой твари, начиная от червя и кончая человеком». Идеологи Реформации рассматривали научное познание как интерпретацию «почерка Божьего», а потому считали, что ориентация на познание истины, запечатленной Творцом в творении, должна быть неотъемлемым элементом религиозной жизни человека. Естественные науки могли теперь рассматриваться в качестве средства познания «Бога в природе», что явилось одним из главных условий легитимации науки.
Воля человека была переориентирована с созерцательного мироотношения на активную деятельность. Благодаря Лютеру религиозная вера обрела рефлексивность: взамен веры в авторитет провозвестия и предания протестантизм утверждает господство субъекта, настаивающего на собственном понимании Божественного писания. Это можно рассматривать в качестве интеллектуальной предпосылки формирования представлений о субъекте и объекте науки Нового времени: принцип активности субъекта («свободы субъективности» — Гегель) становится доминирующим. Переориентация воли человека с созерцательного отношения к истине на активный ее поиск в Книге природы зафиксирована в философии Ф. Бэконом: «Ведь речь идет не о созерцательном благе, но поистине о достоянии и счастье человеческом и о всяком могуществе в практике. Познавательная деятельность ученых стала базироваться на представлении, что субъект не пассивно созерцает объект, а «творит» его. Философски обосновывая идею активности субъекта познания, И. Кант назовет это обоснование «коперниковым переворотом» в гносеологии.
Непреднамеренными последствиями протестантской теологии явились социализация и институционализация научного исследования: оно было признано на правах достойной христианина деятельности, не вызывающей ни чувства вины, ни тем более чувства совершенного преступления перед религией. Этим можно объяснить тот факт, что общество, в котором уже действовал целый ряд социальных институтов, не предусматривающих появление науки, не воспротивилось институционализации и социализации науки. Идеология Реформации подготовила почву для легитимации (лат. legitimus— законный) зарождающейся науки. Ни конфуцианство, ни ислам не обладали такой легитимизирующей функцией в отношении науки, как протестантизм в Англии.
Реформация в своей идеологии ставила цель — максимально развить самосознание человека, научить его опираться только на собственный внутренний духовный опыт. Для протестантизма (особенно кальвинизма) этика эпикуреизма была привлекательна, во-первых, требованием мужества и полной личной ответственности за свою жизнь в согласии с индивидуально осознанным ее смыслом; во-вторых, отрицанием авторитетов и полного доверия к собственному разуму в достижении внутренней уравновешенности и спокойствия духа; в-треть- их, отрицанием ценности абстрактного философствования и признанием практического интереса главным критерием истины; в-четвертых, представлением о разумном, договорном характере общественных связей. Следует учесть, что атомизм эпикурейцев имел нравственный смысл, а потому их физика была одновременно и основой этики. Из идеи атомистического устройства основ Космоса Эпикур делал этически-нравственные выводы: так как мироздание состоит из атомов и пустоты, то человек не может рассчитывать на помощь богов, а должен мужественно взять груз ответственности за свою жизнь только на свои плечи. Поэтому принять этику эпикурейцев нельзя без физики.
Обратившись к этике эпикуреизма, протестантизм совершил своеобразную интеллектуальную революцию, если учесть, что не только этика, но и эпикурейская физика (атомизм) осуждались христианской теологией. Хотя «языческая» этика соответствовала идеологии протестантизма, все же атомизм в науке должен был получить специальную религиозную легитимацию. П.Гассенди нашел специфические аргументы для религиозного оправдания атомизма, обвиняемого в атеизме. Авторство идей атомизма, утверждал он, принадлежит не Левкиппу и Демокриту, а финикийцу Мосху, которые тот позаимствовал у иудеев. Конечный источник движения находится не в самих атомах, а привнесен в них извне Богом. Тем самым было обосновано соответствие атомизма идее креационизма. Ученые теперь безбоязненно могли использовать учение Эпикура об атомах, в частности, ту часть учения, в которой утверждалось, что атомам присуща одинаковая скорость, если при движении в пустом пространстве они не наталкиваются на сопротивление. Но в католических странах, в отличие от протестантских, распространение атомизма встречало сопротивление церкви. Так, Декарт, публикуя свои механико-корпускулярные идеи, избежал столкновения с католической церковью только потому, что объявил созданную им картину мира, в котором царят механические законы, принципиально гипотетической. Научное мышление как высшая нравственная ценность.
Перед нарождающейся наукой, мыслителями XVII века стояла задача — сделать научное познание самым главным и благородным, с религиозной точки зрения, делом человека. Природу нужно изучать, чтобы правильно жить. Этические вопросы, ставшие центральными в теологической и житейской практике реформаторов, могли быть решены двумя способами: а) через непосредственное постижение природы человека; б) опосредованно через изучение тех смыслов, которые Творец вложил в физический мир. Оба способа равноправны, ибо и природа человека и Вселенная созданы единым Творцом, сообразно единому разумному плану творения. Но все же предпочтение было отдано второму способу по той причине, что человек своим эгоизмом, своеволием, буйством низменных страстей, являющихся следствием грехопадения, исказил замысел Божий. Физический же мир являет познающему уму божественные законы в более чистом виде, а потому их познание позволит более адекватно постичь мудрость Творца относительно назначения человека.
Но здесь возникала проблема: как может человек, обуреваемый низменными страстями и аффектами, адекватно познать божественные законы, вложенные Творцом в природу? Только очистившись от своеволия, аффектов и других искажающих ум человека пороков. Декарт выделял четыре рода предрассудков, а Ф. Бэкон — четыре группы «идолов», от которых следует избавить познающий ум. В пространстве становящейся науки XVII века познание законов природы и нравственная «работа» субъекта оказались первоначально неразрывно связанными. Мышление, освобожденное от эмоционально-аффективной составляющей, стало рассматриваться как высшая нравственная ценность. Так, Паскаль писал: «Будем же стараться хорошо мыслить: вот начало нравственности». Декарт был уверен, что всякий, понявший его принципы строения физического мира, убедится, «до какой высокой степени мудрости, до какого совершенства жизни, до какого блаженства могут довести нас эти начала». В человеке стала цениться его способность самостоятельно и безукоризненно, с точки зрения логики, мыслить. Такая позиция нашла оправдание в философии XVII века (Ф. Бэкон, Декарт, Спиноза, Гоббс, Бойль и др.). «Очищенное» от страстей и аффектов мышление было сведено к категориальной деятельности рассудка, которая, как предполагалось, совершалась в соответствии с определенными принципами и законами мышления, имеющими универсальный характер. Это породило представление о самотождественности субъекта познания, об инвариантности мыслительных познавательных процедур, что явилось основанием идеи трансцендентального субъекта, сформулированной впоследствии И. Кантом (философом-протестантом) и сыгравшей важную роль в формировании представления о субъекте научного познания.
Определённую роль в становлении науки Нового времени сыграли университеты. В Европе университеты появились в начале XIII века, а к концу века они превратились в центры культурной жизни Европы, где шла подготовка светской и церковной элиты, распространяющей в обществе научные, правовые и теологические идеи. По вопросу о влиянии средневековых университетов на становление науки существует две точки зрения.
1. Наука возникла вне традиционной академической системы, где господствовала натурфилософия Аристотеля, органично связанная с христианско-схоластической теологической картиной мира. Интеллектуальная элита этих университетов, состоящая в большинстве из схоластов и гуманитариев, не хотели давать естественным наукам статус, равный их собственным дисциплинам, и прежде всего теологическим. Фейербах приводит сведения о том, что парижский теологический факультет подал в курию жалобу на Фому Аквинского, обвинив его в неправомерном действии соединения теологии с философией. Аргументом в пользу непричастности университетов к становлению науки служит и тот факт, что «над созданием нового естествознания работало много людей со свободным духовным горизонтом, стоявших вдали от прочно придерживающихся старых традиций университетской жизни. Достаточно указать лишь на Коперника, Кеплера, Тихо, Герике, Агриколу, Левенгука, Грю и многих других... Университеты относились иногда прямо отрицательно к естественнонаучному исследованию».
2. Средневековые университеты повлияли на становление науки. Аргументы сторонников этой позиции таковы: (а) университеты развивали «книжную ученость», но, в отличие от монастырей, они воспринимали книгу не как сокровище божественной мудрости, а как инструмент познания, что породило возможность свободного толкования текстов. В средневековых университетах господствовала схоластика, т.е. тип религиозной философии, которая, опираясь на теологию и метод соединения догматических предпосылок с рационалистическими объяснениями, особое внимание уделяла разработке формально-логических процедур, жестко фиксированных правил мышления, что явилось необходимой базой для становления научного мышления; (б) отрицать возможность появления науки в средневековых университетах на том основании, что платоники критиковали механическую картину мира, не вполне корректно, если учесть, что один из главных основоположников науки Нового времени И. Ньютон также не согласился с предло-женной Декартом картиной мира, где все силы, действующие во Вселенной, сводились к механическим. Причиной такого несогласия была «метафизическая» вера Ньютона в существование во Вселенной помимо инертной материи активного начала, носящего немеханический характер. Рассматривая силы тяготения как математические, Ньютон не наносил «ни малейшего вреда славе Бога как творца и правителя Вселенной»; (в) в Оксфорде, где доминировала логика, тесно связанная с математикой и астрономией, работали ученые Р. Гроссетест, Роджер Бэкон, которые начали опытные исследования света. Р.Бэкон вводил в пространство научного доказательства наблюдение и опыт с целью нахождения математических соотношений в мире природы. Он пытался установить связь между свободными искусствами и механикой, между наукой и техникой. (г) в университетах XIII века были предприняты первые попытки создать теорию «двойственной истины», т.е. теорию сосуществования истин веры и разума.
И все же вывести классическую науку Нового времени только из средневековой и даже возрожденческой университетской учености невозможно, так как наука нового времени немыслима, как мы показали выше, без перехода от иерархически упорядоченной средневековой картины мира к открытой, лишенной иерархии многообразной развивающейся Вселенной. Такой переход не мог эволюционно созреть в мысли того или иного университетского ученого-схоласта, и даже, если предположить, что в чью-то голову пришла бы спонтанно мысль о необходимости отменить иерархию, то средневековая теология сразу же «заблокировала» бы распространение этой «крамолы». М. Хайдеггер писал в этой связи, что современное слово «наука» означает нечто иное по сравнению с «doctrina и scientia средневековья или episteme греков», а Гадамер считал, что «наука Нового времени осуществила решительный разрыв с формами знания греческого и христианского Запада».
Как известно, эмпирическое исследование появилось задолго до возникновения науки. Эмпиризм как методология восходит к Аристотелю, который, как и Демокрит, признавал значение опытного познания, сводящегося к наблюдению окружающей природы. До Аристотеля господствовал платоновский идеал постижения «чистых» идеальных сущностей, а единственным предметом, заслуживающим теоретического интереса, выступала некая вечная первооснова, которая определяла все совершающееся в мире. Изучение этой «первоосновы» служило средством для решения нравственно-мировоззренческих проблем. Применительно к изучению природы этот познавательный идеал мог реализоваться в полной мере только для изучения божественной сферы небесных движений.
Аристотель же исходил из того, что все единичные, меняющиеся и преходящие вещи достойны познавательного интереса сами по себе, а не ради решения каких-то морально-нравственных проблем. Будучи своеобразным методологом эмпирико-описательного стиля научного мышления, Аристотель не случайно был первым античным ученым, создавшим науку о природе — физику и выделившим в ней центральную проблему — движение. Признание того факта, что природе присуще движение, изменение, привело Аристотеля к убеждению о невозможности строить физику на базе математики, так как математика изучает «статические связи и отношения». Для Аристотеля фундаментом истинного знания о реальном мире является «восприятие — а не умозрительные математические построения; опыт — а не априорные геометрические рассуждения». Аристотелевская наука «основывалась на чувственном восприятии и была действительно эмпирической, она гораздо лучше согласовывалась с общепризнанным жизненным опытом, чем Галилеева или Декартова наука», — писал А. Койре. Методология эмпиризма — это методология созерцания, т.е. невмешательства в естественный ход вещей, признания неприкосновенности естества, а потому опытное постижение, проводимое в рамках такой методологии, нельзя отождествлять с экспериментальным.
Не исключала возможности использования опыта и наблюдения и средневековая, особенно позднесхоластическая натурфилософия, несмотря на доминирующую установку, согласно которой ответы на все человеческие вопросы уже содержатся в текстах Священного Писания и Предания и могут быть получены путем логического и филологического, рационального и нерационального проникновения в их смыслы. Опытное исследование «оправдывалось» так: Бог сотворил природу, и человек, обращаясь к опытному ее исследованию, постигает одновременно и Бога. Эмпирия (натуралистический опыт) выступала для средневековых ученых как «служанка» священного знания, как подготовительный этап перехода к мистическому опыту непосредственного постижения божественных истин внутренним созерцанием, озарением.
Методология экспериментализма, в отличие от методологии эмпиризма, признает возможность и правомерность вмешательства человека в естественный ход событий с целью вычленения в нем разумного «идеального объекта». Разум осознал, что он может и должен заставлять природу отвечать на вопросы, которые он ставит сам по собственному плану. Среднековье не может считаться «родиной» эксперимента, ибо от опыта и наблюдения ожидали, что бы они «навели» на мысль, подсказали проблему и пути ее решения. Эксперимент, на котором воздвигнуто здание естественной науки Нового времени, подразумевает «лабораторные» условия, позволяющие изолировать и контролировать исследуемую систему. В ходе эксперимента ученый управляет физической реальностью, вынуждает ее действовать по теоретическому «сценарию», т. е. отвечать на вопрошания разума. Возникновение эксперимента (лат. experimentum — опыт, проба) связывают с именем Галилея. В античности под опытом понимали жизненный опыт чувственного восприятия, а в средние века — конструкцию из эмпирических данностей, создаваемую в контексте истин откровения. Для Галилея «опыт» — это конструирование некоего явления из эмпирических данностей на основе определенной теоретической предпосылки, сформулированной самим ученым. Галилей воспроизвел формальную структуру построения теории, изобретенной Евклидом: вначале создавал первичные идеальные объекты (сила, материальная точка и т.д.), а затем использовал их для построения «вторичных» идеальных объектов, в качестве которых выступали модели явлений природы. Решая доставшуюся от Аристотеля задачу описания падения камня, Галилей начал не с эмпирического наблюдения, а с теоретической гипотезы, согласно которой природа «стремится применить во всяких своих приспособлениях самые простые и легкие средства». «Когда я замечаю, — писал он, — что камень, падающий со значительной высоты, приобретает все новое и новое приращение скорости, не должен ли я думать, что подобное приращение происходит в самой простой и ясной для всякого форме? ... Нет приращения более простого, чем происходящее всегда равномерно». Теоретическое предположение (которое могло быть заимствовано как у эпикурейцев, так и у стоиков) о том, что приращение скорости падающего тела происходит всегда равномерно, есть основание для построения мысленного физического эксперимента, в ходе которого происходит создание первичных идеальных объектов: тела, движения в пустоте, среды и т.д. С помощью этих первичных идеальных объектов Галилей строит идеальную модель самого физического явления падения тел с высоты, воплощая его затем в инженерную конструкцию: гладкие наклонные плоскости, шары и т.д. В этом «воплощении» и заключена специфика эксперимента: теоретическая идеальная модель и «эмпирический материал» оказываются связанными. Эксперимент объединил сущность (идеальные математические конструкты объектов) и существование (реальные чувственные предметы). Галилей впервые понял, что в науке можно приписать существование лишь тем «сущностным» (идеальным) объектам, которые могут быть выполнены в эмпирическом опыте и выражены математически. В противном случае идеализации не могут быть с полной определенностью отнесены к научным. Опытная объективация идеализации — это гносеологический императив экспериментальных наук. Идеальная модель одновременно является способом «преобразования» реальных предметов (мысленный эксперимент) и способом их познания.
Эксперимент включает в себя два уровня: (1) мысленный эксперимент, который начинается с полагания в основу определенного теоретического принципа или предположения и протекает как искусственное целенаправленное воспроизведение природных явлений и процессов в виде идеальных моделей, предполагающих видоизменение и сознательно контролируемое устранение побочных, несущественных для этих явлений и процессов, компонентов и признаков; (2)реальный эксперимент, т.е. техническое исполнение мысленного эксперимента. Оба эти уровня неразрывно связаны и подчинены единой цели — подтвердить тот или иной закон, то или иное теоретическое предположение. Опытная объективация идеализации — это гносеологический императив экспериментальных наук. Идеальная модель одновременно является способом «преобразования» реальных предметов (мысленный эксперимент) и способом их познания.
Галилей соединил эксперимент с математическим объяснением, придал физическим идеализациям математический характер. Как и пифагорейцы, он считал, что законы природы записаны на языке математики. Но для античных греков математика была единственной подлинной наукой, которая, как писал немецкий математик Герман Вейль, изучала «теоретико-числовые свойства», служащие источником магической силы чисел, тогда как для Галилея в естествознании имеет значение не магия чисел, а «их свойства в качестве величин». Эту точку зрения раньше Вейля высказал Лейбниц, утверждая, что числа входят в объяснение природы благодаря тому, что имеют характер величин. Впоследствии Гуссерль также скажет, что Галилей превратил математику в «исследовательскую технику», в самый совершенный способ познания количественных, а не качественных параметров явлений и процессов.
Описывая с помощью математического уравнения ускоренное движение катившегося по наклонной плоскости шара, Галилей дал пример математического объяснения эксперимента. Он пользовался такими абстракциями, как длина, время, скорость, которые можно измерить и выразить в математических символах, и ставил задачу — выразить законы природы через математические отноше-ния измеряемых переменных. Его интересовала проблема не почему движутся предметы, а как они движутся, его научный интерес был направлен не на нахождение целевых и формальных причин, относящихся к качественной сущности предмета, а на изучение действующих причин, дающих возможность количественного объяснения. Галилей заложил основы экспериментально-математического естествознания.
Но мир математически описываемых свойств не мог быть жизненным миром человека. Это механический универсум, в котором человек занимает случайное место, а мир при этом может функционировать и без него. Личный, осмысленный мир, мир духовных ценностей, чувств и мыслей, мир, осознанный и свободный, теряет свою связь с научным миром, в котором господствует детерминизм. Научная картина мира — это наступление на обширный мир человеческого опыта, на тот мир, в котором люди чувствуют себя уютно и с которым они имеют внутреннюю взаимосвязь. Мир науки, по словам Ф. Бэкона, — это мир, подвергающийся таким истязаниям, что он непременно раскроет свои тайны и секреты; и только такой мир — мир объектов и может быть предметом технологических манипуляций.
С развитием науки процесс объективации не ограничился природой. Шаг за шагом этот процесс охватывал собой все новые и новые области знания: и живую природу, и общество, и, наконец, человека. Гуссерль писал, что «Галилей осуществил замещение единственно реального, опытно воспринимаемого и данного в опыте мира — мира нашей повседневной жизни миром идеальных сущностей, который обосновывается математически». В этом «замещении» и состояла суть научного познания.
Начатое Галилеем использование математически выраженных теорий и экспериментов продолжил И.Ньютон. Тесную связь между экспериментальными явлениями и математическими структурами подтвердили и физики начала XX века. Эксперимент вошел в арсенал методов научного познания в качестве одного из главных его средств, и в XX веке физик Н.Бор, обсуждая с Эйнштейном гносеологические проблемы, поставленные атомной физикой, писал, что «словом «эксперимент» мы указываем на такую ситуацию, когда мы можем сообщить другим, что именно мы сделали и что именно мы узнали».
Открытие опытно-экспериментальной науки часто приписывают не ученому Галилею, а его современнику философу Ф. Бэкону, который выдвинул идею необходимости опытного естествознания, разделил научные опыты на «плодоносные», имеющие отношение к технологическому применению, и «светоносные», связанные с чистой наукой. Но считать Ф. Бэкона основателем экспериментальной науки было бы большой натяжкой. В отличие от Галилея Ф. Бэкон считал, что наука классифицирует наблюдения без теоретических предположений, что путь к научным открытиям лежит через индукцию (наблюдение и обобщение его результатов), а потому может совершаться как бы механически, без создания абстрактных идеальных моделей. Теоретически он зафиксировал необходимость опираться в науке на опыт, но не довел опытное познание до формы научного эксперимента. Даже его идея «плодоносных» опытов не была доведена им до практического приложения.
В средние века схоластическая ученость существовала автономно от ремесленных практик, владеющих секретами технологий производства предметов и орудий труда. В эпоху Возрождения стирается граница между отвлеченной ученостью и ремесленной деятельностью. Рождается новый тип интеллектуала, соединившего «высокую» ученость с искусством ремесленника (например, Леонардо да Винчи), который стал толковаться как подражание творчеству Бога, что открывало широкий простор для экспериментов в науке, а деятельность ученого-экспериментатора стала рассматриваться как своеобразное подобие в малых масштабах актам творения, направленным на распознавание в природе божественных разумных законов. Получившее в XVII веке религиозную санкцию представление о «бездуховности» и механистичности природы способствовало утверждению мнения о том, что для распознавания разумных законов в природе необходимо не созерцание, а своеобразное «дознание», которое состояло в том, что человек задавал природе вопросы и для получения на них ответов активно преобразовывал природные объекты в соответствии с логикой задаваемых вопросов и ожидаемых ответов. Также укоренившийся в культуре протестантизма принцип пользы создал этические предпосылки возникновения эксперимента. Представление об однородности пространства и времени, разрушение противопоставления небесной и земной сфер стало условием становления физического эксперимента, предполагающего его принципиальную воспроизводимость, повторяемость в любой точке пространства и в любой момент времени. В этом мировоззренческом контексте Галилей сформулировал невероятную, с точки зрения средних веков, эвристическую программу — исследовать закономерности движения небесных тел по законам механики, проверяемым в эксперименте.
Открытие научного эксперимента породило много идеологических и методологических споров. В.И. Вернадский писал, что открытие экспериментально-математического метода научного познания не было принято сразу всеми учеными XVII века. «Пытка естества» (выражение Г. Галилея), характерная для экспериментального метода (русское слово «естествоиспытатель» также содержит корень «пыт», который составляет основу слова «пытка»), осуждалась не только многими теологами, но и философами. Так, Ж.-Ж. Руссо писал: «Все хорошо, выходя из рук Творца вещей, все вырождается в руках человека». Гете, будучи крупным натуралистом, до конца жизни не принял ньютоновскую картину мира, базирующуюся на признании экспериментально-математической идеи, хотя уже при его жизни идеи Ньютона оказались плодотворными в физике и небесной механике.
Среди ученых XX века длительное время велись дискуссии по вопросу: открывает или преграждает себе человек путь к познанию предметов и явлений природы в эксперименте? В классической физике господствовало молчаливое предположение, что средства наблюдения не влияют на объект и его поведение, и объект изучается сам по себе. Но уже Гегель отверг эту методологическую и мировоззренческую установку, доказав, что эксперимент «возмущает» объект в силу деятельности субъекта с его приборами и собственным исследовательским методом. Предположение, что наука изучает объект в его независимом от субъекта познания бытии, есть абстракция. Квантовая физика обнаружила невозможность познания атомов самих по себе, вне зависимости от экспериментально поставленного вопроса. Н. Бор утверждал, что «согласно квантовому постулату, всякое наблюдение атомных явлений включает такое взаимодействие последних со средствами наблюдения, которым нельзя пренебречь. Соответственно этому невозможно приписать самостоятельную реальность в обычном физическом смысле ни явлению, ни средствам наблюдения... Поведение атомных объектов невозможно резко отграничить от их взаимодействия с измерительными приборами, фиксирующими условия, при которых происходят явления».
Возникла проблема: что изучается в эксперименте — сама вещь или ее взаимодействие с прибором? В дискуссии по этому вопросу участвовали Н. Бор, А. Эйнштейн, В. Гейзенберг, М. Планк и другие физики. Многие из них пришли к принципиально отличному от классического мировоззрению. Так, В. Гейзенберг писал: «Мы с самого начала находимся в средоточии взаимоотношений природы и человека, и естествознание представляет собой только часть этих отношений, так что общепринятое разделение мира на субъект и объект, внутренний мир и внешний, тело и душу больше не приемлемо и приводит к затруднениям». Ученые-физики, таким образом, пришли к выводу, что «физика описывает реальное в той мере, в какой оно дано субъекту, не описывая самого субъекта» (А. Кожев).
Идея извлечения пользы из знания, власти над природой была вычитана протестантами из Библии, но там ничего не говорилось о том, как приложить знания к технологиям, т.е. как извлечь практическую пользу из научного знания. Известно, что ученые предприняли ряд попыток реализовать такого рода приложения, но успеха не имели. Так, в 1670-е гг. Гюйгенс и Гук пытались усовершенствовать часы, но хронометр открыл примерно в это же время плотник Хэррисон. Паровая машина в ее технологически приемлемых формах была разработана независимо военным инженером Сейвери и кузнецом Ньюкоменом. Парадокс этой ситуации состоит в том, что наука, став экспериментальной, соединила теорию и практику, в роли которой выступал эксперимент. Но это была эксклюзивная практика. Что же касается выхода экспериментальной науки в область широкого технологического приложения, то здесь существовал разрыв.
Технологическое применение научного знания началось с конца XIX века. До этого времени практики делали технологические изобретения, не опираясь на научные знания, и только задним числом наука начинала выяснять принципы и законы, лежащие в их основе. Так, Сади Карно в начале XIX века для научного обоснования цикла работы двигателя изучал работу паровых машин, созданных без помощи науки и независимо от нее. В конце XIX века Дизель идет обратным путем: он вначале исследовал научно-теоретическую сторону проблемы, а затем разработал двигатель.
Технологическое приложение научного знания может быть реализовано практиками, имеющими научную подготовку. Но как осуществить такую подготовку? Путь изучения практиками оригинальных трудов ученых очень трудный и по времени долгий: практик должен вначале освоить научные труды, стать вровень с теоретиком, сделавшим открытие, а затем уж заниматься технологическими разработками. Совершенно очевидно, что в таком случае неизмеримо возрастет время от научного открытия до его практически-технологического приложения, что чревато многими негативными последствиями как технологического, так и экономического порядка. Поэтому надо было облегчить практикам процесс усвоения научного знания и ускорить этот процесс. Для этого научно-теоретическое знание следовало «упаковать», т.е. привести в соответствие с физическими и ментальными возможностями его сравнительно легкого и быстрого усвоения. Сделать это можно двумя способами: во-первых, подготовить штат преподавателей, которые бы занимались такой «упаковкой» знания и затем передавали его учащимся; во-вторых, сжать весь корпус научного знания до уровня словарей и учебников и научить пользоваться ими.
И то и другое было реализовано впервые в Германии. В организованном усилиями Гумбольдта Берлинском университете был создан «профессорский» или «приват-доцентский» штат, задача которого и состояла в том, чтобы весь корпус оригинальных научных исследований свести к представлениям, удобным для быстрого усвоения, а созданная Либихом (1826) в Гисене химическая лаборатория стала местом подготовки химиков высшего класса и соответствующего уровня химических исследований. Но необходимо отметить, что знаменитый химик Либих говорил своим студентам: «Не забывайте, что мы при всех наших знаниях и исследованиях остаемся близорукими людьми, сила которых коренится в том, что мы имеем опору в высшем существе». Академические новации Гумбольдта и Либиха вывели Германию в разряд ведущих стран мира в области технического приложения научных знаний.
Начавшееся широкое технологическое приложение научного знания способствовало формированию современного взгляда на науку как неразрывное триединство (а) исследовательской, (б) прикладной и (в) академической составляющих. Такого понимания науки не было в XVII веке.