Сатира на смерть императора клавдия 1 страница

О СТОИКАХ И СТОИЦИЗМЕ

В русском языке слово «стоик» прочно, и в общем-то правильно, ассоциируется с глаголом «стоять». Ассоциация, как мы увидим в дальнейшем, совершенно случайная, но если и бывает полное совпадение случайности и необходимости, то оно перед нами. «Стоик» — это тот,. кто «стоит», хотя бы и рушилось все вокруг, «стоик» — это тот, кто выполняет свой долг до конца, хотя бы и не было никого, кто бы спросил с него...

А началось все случайно. Основатель школы стоицизма Зенон (336— 264 гг. до н. э.), сын Мнасея (или Демея) из Китая, что на Кипре, приплыв в Афины из Финикии ', зашел в книжную лавку и там, читая Ксенофонтовы «Меморабилии» («Воспоминания о Сократе»), пришел в такой восторг, что спросил, где можно найти подобных людей? Случайно мимо книжной лавки проходил в это время киник Кратет (ученик «Пса»-Диогена). «Вот за ним и ступай!» —- ответил на вопрос Зенона продавец. С тех пор он и стал учеником Кратета.

Кратет, как это и подобает кинику, по совету Диогена все свои земли отдал под пастбища, а все свои деньги бросил в море и стал вести «собачий» образ жизни. Случалось, приходили к нему родственники — уговаривать и отговаривать, Кратет прогонял их палкой. К своему плащу он пришил напоказ овчину, что выглядело безобразно, и все в гимнасии смеялись над ним, сам же он оставался невозмутим.

За всем этим показным эпатажем скрывалось, однако, нечто серьезное. Золотой век Эллады — век Перикла и блестящих побед над персами — был уже позади. Над Грецией сгущались предзакатные сумерки. Правда, как отмечает А. Ф. Лосев, период «упадка» длился почти тысячу лет, начиная от завоевания Греции Александром Македонским и кончая падением Западной Римской империи. «Поэтому, вообще говоря, едва ли удобен термин «упадок» в отношении столь огромного периода философии» ². Более правильно интерпретировать эту эпоху как период индивидуализма и диалектически связанного с ним космополитизма. Эти две характерные черты отчетливо просматриваются у киников, ' Существует версия, согласно которой Зенон попал в Афины из-за того, что корабль, на котором он плыл, потерпел крушение. Может быть, это не самая правдоподобная версия, но зато символическая: обращение к философии и превращение в стоика как результат кораблекрушения. Действительно, люди часто начинают философствовать, лишь претерпев какую-нибудь крупную неудачу в своей жизни...

² Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм. М., 1979. С. 7.

==5

в частности и у учителя Зенона Кратета. «Хочешь, я восстановлю твой город?» — спросил у него Александр Македонский, разрушивший в 335 г. до н. э. родной город Кратета «семивратные Фивы». «Зачем? — ответил Кратет.— Какой-нибудь новый Александр возьмет и разрушит

его опять».

«Родина моя,— говорил он,— это Бесчестие и Бедность, неподвластные никакой Удаче, и земляк мой — недоступный для зависти Диоген». Философией же, учил он, заниматься нужно до тех пор, пока не поймешь, что нет никакой разницы между вождем войска и погонщиком ослов. Идея равенства всех людей войдет впоследствии в «золотой фонд» идей стоицизма, и не случайно поэтому в числе стоиков встретим в дальнейшем и императора, и бывшего фригийского раба. Но это — в дальнейшем... А пока последуем за Зеноном, догоняющим своего

будущего учителя Кратета.

Зенон в момент встречи с Кратетом был уже далеко не мальчик — ему исполнилось тридцать и на вид он был совсем не красавец: с кривой шеей, худой, довольно высокий, со смуглой кожей (за что его прозвали «египетской лозой»), с толстыми ногами, нескладный и слабосильный. Он был стеснителен и нелюдим и обычно не принимал приглашения друзей на обед. Большее удовольствие доставляло ему есть зеленые фиги и загорать на солнце. Однажды он обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, и бог ответил: «Взять пример с покойников». Зенон понял, что это значит, и стал читать древних писателей.

Кратет сразу же заметил, что его новый нескладный ученик при всей своей приверженности к философии слишком застенчив для кинического бесстыдства. Чтобы исцелить Зенона от этого «недуга», Кратет однажды дал ему нести по городу горшок с чечевичной похлебкой. Зенон засмущался и старался держать горшок незаметно. Тогда Кратет своим посохом разбил у него в руках горшок, и будущий стоик, устыдившись залитого похлебкой платья, бросился бежать, а Кратет крикнул ему вслед: «Что ж ты бежишь, финикийчик? Ведь ничего страшного с тобой

не случилось!»

Действительно, зная нравы киников ', доходящие порой до полного и настоящего цинизма, в современном смысле этого слова, можно согласиться с Кратетом, что ничего страшного с «финикийчиком» не случилось. По крайней мере, Кратет не заставлял его, подобно Диогену, совершать при всех «и дела Деметры, и дела Афродиты»...

Лет десять· учился Зенон у Кратета и потом еще у Стильпона и Ксенократа, прежде чем начал излагать собственное учение, прохаживаясь взад и вперед по Расписной Стое. Так назывался портик на афинской агоре, построенный в V в. до н. э. и расписанный лучшим тогдашним художником Полигнотом. Здесь при Тридцати тиранах было убито около полутора тысяч афинских граждан, и с тех пор места этого старались избегать. Когда же здесь начал учить Зенон (ок. 300 г. до н. э.), люди снова стали приходить сюда, чтобы послушать его. Скоро из числа слушателей выделились особо внимательные и преданные «ученики»,— они-то и получили впоследствии название «стоиков».

' Напомним читателю, что слово «киник» («циник») по-гречески означает буквально «пес», «собака». Киник — это тот, кто ведет «собачий -образ жизни».

==6

Чему учил Зенон? Трудно ответить на этот вопрос однозначно. Из сочинений Зенона (Диоген Лаэртский насчитывает их больше двух десятков) до нашего времени не дошло ни одного. Исследователи античной философии обычно излагают и анализируют учение стоиков раннего периода «в целом», и сказать, что именно из этого учения принадлежит Зенону, а что его последователям,— в большинстве случаев невозможно. ^

' Вот то немногое, что известно достоверно. Зенон первым ввел разделение философского учения на три части: физику, этику и логику. При этом сам он, в отличие от некоторых своих последователей, логику ставил на первое место, физику на второе, этику на третье. На первый взгляд такая иерархия наук может показаться странной: ведь всем известно, что именно этика стоиков представляет собой то центральное ядро их учения, которое вот уже больше двух тысяч лет привлекает к себе внимание и «обычных» читателей, и профессионалов. И быть стоиком — это, по-видимому, прежде всего быть носителем стоической морали. Правда, такое представление о стоиках сложилось уже в более позднюю эпоху благодаря «популярному» направлению в римском стоицизме (сочинения трех представителей которого — Сенеки, Эпиктета и Марка Аврелия — собраны в этой книге).

Что касается ранних греческих стоиков, то их учение, имея своей задачей ответить на вопрос о смысле и цели жизни, складывалось именно как целостная философская система (в борьбе с враждебным эпикуреизмом), в рамках которой ответ на любой конкретный вопрос возможен только в том случае, если он хорошо обоснован.

Зенон, например, учил, что конечная цель человека — жить «согласно с природой». Диоген Лаэртский сообщает, что Зенон был «первый», кто «заявил» об этом в своем трактате «О человеческой природе». С тех пор эта мысль повторялась сотни, а может быть, и тысячи раз — от страстного призыва Ж.-Ж. Руссо вернуться «назад к природе» (покинуть города, разделить большие государства) и до современных нудистов, считающих, что ходить нагишом — это и значит «жить согласно с природой».

Но что же такое «природа»? Жить согласно с природой, продолжает Зенон, это то же самое, что жить согласно с добродетелью: сама природа ведет нас к добродетели. «И наоборот, жить добродетельно — это значит то же, что жить по опыту всего происходящего в природе, потому что наша природа есть лишь часть целого. Стало быть, конечная цель определяется как жизнь, соответствующая природе (как нашей природе, так и природе целого),— жизнь, в которой мы воздерживаемся от всего, что запрещено общим законом, а закон этот — верный разум, всепроникающий и тождественный с Зевсом, направителем и распорядителем всего сущего. Это и есть добродетель и ровно текущая жизнь счастливого человека, в которой все совершается согласно с божеством каждого и служит воле всеобщего распорядителя» '.

Даже и при поверхностном анализе этого отрывка нельзя не увидеть, как органично и неразрывно соединены в этом рассуждении физика, ' Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979. С. 295—296.

==7

натурфилософия, логика, и собственно этика. И это присуще любому положению стоической философии. Такому единству трех частей философии в немалой степени способствовала особая система категорий, разработанная стоиками. Некоторые из этих категорий получили широкую известность и прочно вошли в историю мировой философии.

Пожалуй, самая известная и самая замечательная из них — категория Логоса, заимствованная стоиками из философии Гераклита. У него же стоики переняли учение о происхождении мира из огня и о периодически повторяющемся возвращении мира в огонь. Вообще физика стоиков представляет собой сочетание физики Аристотеля с элементами учения Гераклита. Мир, согласно учению стоиков, есть единое тело — живое и расчлененное, насквозь пронизанное одушевляющим его телесным дыханием («пневмой»). Вместе с тем мир отождествляется стоиками с богом, и поэтому все, что в нем или с ним происходит, происходитлогично, то есть в соответствии с необходимостью и целесообразностью. В отличие от эпикурейского космоса мир стоиков лишен пустоты, и в нем поэтому нет и не может быть никакой свободы. А то, что в обыденном общечеловеческом смысле понимается как свобода (или, точнее, произвол),— это всего лишь «заблуждения сердца и ума»: «согласного судьба ведет, а несогласного тащит».

^; Судьба у стоиков тождественна Логосу. «Судьба есть Логос космоса». «Судьба есть Логос, провиденциально упорядочивающий все в мире» ¹. Поэтому стоика судьба ведет, а не тащит. Стоик понимает и любит свою судьбу, какая бы ни выпала на его долю. Amor fati (любовь к судьбе, любовь к року) — одно из самых знаменитых (особенно благодаря Ф. Ницше) понятий стоицизма (правда, уже позднего, римского стоицизма).

Итак, Логос — это не только Слово, это еще и Закон, это еще и Судьба, и Необходимость, и — Справедливость. Стоический мудрец отчетливо понимает, что один и тот же Логос правит миром и разумным поведением человека. Мудрец поэтому живет добродетельной жизнью, то есть в соответствии с законами природы, и это обеспечивает ему безмятежность существования («атараксию»), которая и есть высшая

цель жизни.

Не упустим при этом, что стоический мудрец живет в согласии

и с собственной философией, которая, по его мнению, есть тот же Логос в переложении на общедоступный человеческий язык. Именно по этой причине в постановлении афинян о Зеноне особо отмечается, что он «и в собственной жизни являл для всех пример согласия с учением, которое проповедовал» и поэтому «народ почел за благо Зенону Китийскому, сыну Мнасея, воздать хвалу и законным чином увенчать его золотым венком за добродетель и здравомыслие; а гробницу его поставить

на Керамике за народный счет» ².

' После смерти Зенона его школой — в строго ортодоксальном духе учителя — руководил Клеанф (364—232 гг. до н. э.), а затем — Аристон Лысый из Хиоса.

' Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм. С. 116. ² Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов.

С. 272.

==8

Аристон, рассказывает Диоген Лаэртский, учил, что «конечная цель — в том, чтобы жить в безразличии ко всему, что лежит между добродетелью и пороком, и не допускать в отношении к этим вещам ни малейшей разницы: все должно быть одинаково... Физику и логику он отменил, утверждая, что первая выше нас, а вторая не для нас, и одна только этика нас касается. Диалектические рассуждения он сравнивал с паучьими сетями, которые кажутся искусно сотканными, а на самом деле бесполезны... Говорил он убедительно и во вкусе толпы...» '

Больших успехов в борьбе со скептицизмом (который с определенного момента вырос в грозного соперника стоицизма) добилась школа стоиков при Хрисиппе из Сол в Киликии, который руководил ею в 232— 204 гг. до н. э.

В Рам стоицизм был перенесен Панэцием из Родоса (ок. 185—110 гг. до н. э.). Панэций и его младший современник Посидоний из Апамеи (ок. 135—51 гг. до н. э.) по историко-философской традиции считаются представителями так называемой Средней Стой.

В Риме стоицизм поистине обрел свою вторую родину. Здесь он и умер. И здесь обрел свое бессмертие. -История стоицизма на римской почве на первый взгляд может показаться своеобразным историкофилософским парадоксом. Во-первых, начиная уже с Панэция, стоицизм все чаще входит в самые разнообразные — «эклектические» — связи с другими учениями (прежде всего, платонизмом и неоплатонизмом), начинает «смягчаться» (а всякое «смягчение» стоицизма не есть ли уступка... эпикурейству?!). Во-вторых, весьма проблематично говорить и о творческом развитии стоицизма в Риме: каждый из поздних стоиков (имеем в виду только трех, представленных в настоящей книге), если оценивать его учение строго академически, не может быть признан вполне оригинальным мыслителем; каждый из них лишь усиливает ту или иную стоическую категорию, ту или иную сторону учения (чаще всего при этом, вслед за Аристоном Лысым, физику и логику «отменяя»), мало или почти не изменяя его в целом- Кроме того, римские стоики не столь последовательно, как Зеноя, придерживались принципов собственного учения. Иногда их жизненное поведение лишь слегка и не в главном расходилось с теми принципами, которые они проповедовали, но случалось — и Сенека тому примером,— что оно полностью им противоречило. И тем не менее стоит только произнести слово «стоик» или «стоицизм», и в сознании у большинства людей возникает образ Рима, образ того же Сенеки или Марка Аврелия... Лишь немногие вспомнят при этом, что изначальной родиной стоицизма была все-таки Греция и почти все с философской точки зрения ценное и оригинальное в стоицизме разработано греческими философами, а отнюдь не римлянами^ В чем же дело?

Вопрос об оригинальности нам хочется здесь оставить в стороне по той простой причине, что вопрос этот совершенно праздный и, кроме «узких специалистов», никого по-настоящему не интересует и интересовать не может. Иной исследователь-виртуоз может «блестяще» показать

' Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и-изречениях знаменитых философов.

==9

и доказать, что данный (имярек) мыслитель неоригинален, подражателен, эклектичен, что одну идею он заимствовал у Гераклита, другую у Платона, третью еще бог знает у кого, и тем не менее разнесенного таким образом в пух и прах мыслителя читают и будут продолжать читать все новые и новые поколения читателей. Значит, не в оригинальности или неоригинальности тут дело.

Историческое значение римских стоиков вообще находится вне этой сферы, «по ту сторону» вопроса о традиционализме, новизне и новаторстве. Римские стоики прежде всего и главным образом — «учители жизни», «вечные спутники» человечества, точнее, той его части, которая по складу ума и характера близка к стоикам. Короче говоря, стоики — для стоиков^)Эпикурейцу стоики покажутся чересчур суровыми, скептику — слишком фаталистичными и целеустремленными (здесь под «эпикурейцами» и «скептиками», равно как и под «стоиками», разумеются, конечно, не приверженцы «учения», а носители определенной психологии). Либо наши души настроены в унисон со стоиками, и тогда нам, строго говоря, никакие аргументы и доказательства вовсе не нужны и мы, едва только открыв «размышления» Марка Аврелия, понимаем, что это «наше», либо — нет, и тогда уж никакие аргументы нам не помогут...

Всеми этими обстоятельствами и объясняется отчасти столь значительный успех стоицизма на римской почве. Римляне в массе своей были народом по преимуществу стоическим. Они легко уступали пальму первенства в различных областях жизнедеятельности другим народам, особенно грекам. Кроме одной. Классическая цитата из Вергилия лучше всего объяснит, что это за «область»: Смогут другие создать изваянья живые из бронзы Или обличье мужей повторить во мраморе лучше; Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней Вычислят иль назовут восходящие, звезды,— не спорю: Римлянин! Ты научись народами править державно — В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных!

(Энеида, VI, 847—853; перевод С. Ошерова)

Римляне — воины, «мужи», «государственники» и завоеватели — были стоиками чуть ли не от рождения. Их не интересовал вопрос, «оригинальна или неоригинальна» та или иная философия, их волновало лишь одно: насколько она созвучна их умонастроению, может ли она помочь в их нелегкой жизни, насквозь пронизанной идеей государства и права, насколько она к ней «приложима». Стоицизм «приложился» прекрасно.

Философия «героического пессимизма» (именно так можно охарактеризовать стоицизм) была очень созвучна мировосприятию римского народа. Тем более что в Рим стоицизм проник в то время, когда тот по своему историческому возрасту соответствовал Греции эпохи Зенона: исторические сумерки сгущались уже и над ним. Еще далеко не все это видели и ощущали, но «предчувствия и предвестия» (если воспользоваться формулой Вячеслава Иванова) были уже налицо. Как капитан должен

К оглавлению

==10

покинуть тонущий корабль последним, так и стоику-римлянину предстояло в ближайшей исторической перспективе продемонстрировать «городу и миру» свою абсолютную выдержку и доказать свою неколебимую верность вскормившей его империи. Роптать ему было не на кого, надеяться не на что, нужно было только молча и с достоинством умереть, дабы не уронить себя перед лицом Вечности... Разумеется, сказанное относится не ко всем римлянам поголовно, а лишь к сознательным носителям «римской идеи». В Риме, как и повсюду в мире, полно было своей «черни» — «черни» и в буквальном, и в метафорическом смысле. Но стоик всегда должен знать (и он знал это), что каждый его поступок встречается скептической ухмылкой циника и что плодами его трудов воспользуется не он сам, а некий «эпикуреец»... Вот те причины, в силу которых философия стоиков оказалась для римлян в буквальном смысле слова «философией жизни».

Была и еще одна причина счастливой судьбы стоицизма в Риме (точнее было бы сказать: «посмертной судьбы стоицизма в Риме»): это особые отношения, которые сложились здесь между умирающим стоицизмом и нарождающимся христианством. Многие идеи и образы Нового Завета почти дословно совпадают с цитатами из сочинений Сенеки. Эта близость идей Сенеки христианству уже в древности породила легенду о его христианстве (якобы в христианство обратил Сенеку апостол Павел), что дало повод к составлению мифической переписки между ним и апостолом Павлом. Много родственного с христианством и у Эпиктета, который к тому же и по своему социальному положению был близок членам раннехристианских общин. «Родство» между стоицизмом и христианством не стоит, конечно, преувеличивать: стоики все же, несмотря на целый ряд своих созвучных христианству идей, оставались язычниками, например Марк Аврелий, хотя и «по долгу службы», все-таки организовал гонение на христиан. Но это родство не следует и игнорировать. И может быть, самое глубокое родство между стоицизмом и христианством следует искать не в совпадении отдельных мыслей и высказываний, а в том самоуглублении личности, на котором история стоицизма закончилась и история христианства началась.

Т Переворот, совершенный стоиками в философии, можно назвать, если воспользоваться современным -термином, «экзистенциальным»: чем безразличнее становился стоический мудрец к окружающему его миру (в том числе и к социальному), тем сильнее он проникал в сокровенные глубины собственного Я, обнаруживая в своей личности целую вселенную, ранее совершенно ему неведомую и недоступную. В «размышлениях» Марка Аврелия достигнута, по-видимому, предельная глубина самопознания и исповедальности, доступные античному человеку. Без этого открытия «внутреннего мира» человека («внутреннего человека», по терминологии Нового Завета), совершенного стоиками, едва ли была бы возможна победа христианства. Поэтому римский стоицизм можно, в определенном смысле, рассматривать как «подготовительную школу»

христианства, а самих стоиков (Сенеку, Эпиктета, Марка Аврелия) — как «искателей Бога» '.

Название прекрасной книги Фаррара (Спб-, 1898).

==11

Со смертью Марка Аврелия умер и стоицизм. Точнее, началось бессмертие стоицизма. В той или иной степени, в той или иной форме стоицизм (уже не столько как философское учение, а как определенное умонастроение, определенный склад ума и характера) возрождался в истории неоднократно. Стоиками были английские пуритане, носители «духа капитализма» и основатели Новой Англии, у нас в России несомненным стоиком был протопоп Аввакум (измученная жена спросила его однажды: «Долго ли мука сея, протопоп, будет?» — «До самыя могилы, Марковна»,— ответил протопоп. Она же, вздохня. отвещала: «Добро, Петрович, ино еще побредем») и многие, многие тысячи других...

Разумеется, стоики, как наиболее активная и твердая в своих убеждениях часть населения, в любой стране всегда составляли меньшинство. Но это было то социально значимое меньшинство, которому нередко удавалось переломить неблагоприятную ситуацию в лучшую сторону, хотя при этом — повторим еще раз — им самим почти никогда не удавалось воспользоваться плодами своей победы.

Вот почему сегодня нам, живущим в России и не желающим покидать свою страну ради сытной и комфортной жизни в чужих краях, философия стоиков необходима.

Кажется, этот тезис не нуждается в доказательстве. Итак, «будь подобен скале: волны беспрестанно разбиваются о нее, она же стоит недвижимо, и вокруг нее стихают взволнованные воды» '.

В. Сапов

Наст. изд. С. 295.

==12

00.htm - glava02

Луций Анней Сенека

==13

00.htm - glava03

О БЛАГОДЕЯНИЯХ

Семь книг к Эбуцию Либерально

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1

Среди многих и разнообразных заблуждений людей, живущих безрассудно и необдуманно, мне кажется, досточтимый Либералий, нет почти ничего более опасного, как то, что мы не умеем ни давать, ни принимать благодеяний. Благодеяния же, худо оказанные, обыкновенно худо и принимаются, и если нам их не возвращают, то поздно жаловаться: мы потеряли их в тот самый момент, когда давали. И неудивительно, если среди наиболее распространенных и наиболее тяжких пороков чаще всего встречается неблагодарность. Это, очевидно, зависит от многих причин, и, во-первых,— от того, что мы не выбираем людей, которые были бы достойны благодеяния, но, имея в виду приобрести должников, тщательно собираем сведения относительно их родовых имений и движимого имущества. Мы не бросаем семян на истощенную и бесплодную почву, благодеяния же скорее безо всякого разбора разбрасываем, чем даем. И нелегко сказать, что хуже: не сознавать благодеяния или требовать его обратно, ибо благодеяние есть долг такого рода, что из него следует возвращать только то, что охотно возвращается; тяготиться им весьма постыдно по той причине, что для оправдания доверия (в этом случае) нужны не материальные средства, а душа. Благодеяние возвращает тот, кто охотно сознает его. Но если и лежит вина на тех, кто даже в сознании не воздает благодарности, то не безвинны и мы. Много мы встречаем неблагодарных, но еще более сами делаемся такими. В одном случае мы бываем сурово требовательны и притязательны, в другом — легкомысленны и очень скоро раскаиваемся в своем благодеянии, в третьем — бываем сварливы и жалуемся, когда упускают малейшую возможность нам уплатить. Таким образом мы отравляем всякую благодарность не только после того, как оказали благодеяние, но и в тот самый момент, когда оказываем. В самом деле, кто из нас бывал доволен, когда его просили недостаточно усердно или только однажды? Кто, замечая, что к нему хотят обратиться с просьбой, не нахмуривал бровей, не отвращал лица, не притворялся занятым и длинными речами, намеренно бесконечными, не отклонял удобного для просьбы случая, не избегал, при помощи разнообразных хитростей, людей, прибегавших к нему со своими нуждами? Будучи же застигнут в безвыходном положении, кто не старался оттянуть времени, давая этим осторожный отказ, или хотя и обещал; Но через силу, нахмурив брови, сердито и едва

==14

выговаривая слова? Но ведь никто оуотно не признает себя должником в том случае, когда он не получил, а вынудил. Может ли кто быть благодарен тому человеку, который гордо бросил благодеяние, с гневом выкинул его или оказал его уже после того, как утомился, с тем только, чтобы избежать докуки? Ошибается, кто питает надежду на благодарность со стороны того, кого он изнурил проволочками, измучил ожиданием... Благодеяние принимается с таким же чувством, с каким оказывается; посему не следует оказывать его с пренебрежением. Ведь каждый бывает обязан только самому себе тем, что он получил от другого (как бы) без его ведома. Не следует быть и медленным, ибо кто медленно делал, тот, очевидно, долго не имел охоты делать, а во всяком деле дорого ценится охота. В особенности же благодеяние не должно быть оскорбительным. В самом деле, если природа устроила так, что обиды оставляют более глубокий след, чем благодеяния, и последние скоро исчезают из памяти, тогда как первые надолго в ней остаются, то чего ждать тому, кто, оказывая благодеяние, причиняет обиду? Подобному человеку достойную благодарность воздает тот, кто забывает его благодеяние. Не должна охлаждать в нас усердия к благотворительности и масса людей неблагодарных. Ибо, во-первых, мы сами, как я сказал, увеличиваем ее. Во-вторых, сами бессмертные боги не получают отвращения к своей щедрой благотворительности, несмотря на существование святотатцев и людей, с пренебрежением к ним относящихся. Они продолжают поступать сообразно своей природе и оказывают свою помощь всему, между прочим, и тем самым людям, которые плохо понимают их благодеяния. Последуем их примеру, насколько это позволит человеческая немощь; станем дарить благодеяния, а не отдавать в рост. Вполне достоин быть обманутым тот, кто, давая, помышляет об уплате.

«Благодеяние худо принято». Но ведь и дети и супруги обманывали наши надежды, тем не менее мы и воспитываем, и женимся, и до такой степени идем наперекор опыту, что, раз испытав поражение, снова ведем войны, раз потерпев кораблекрушение, снова пускаемся в море. Насколько более благородно быть постоянным в благодеяниях! Кто не оказывает благодеяний по той причине, что не получает их обратно, тот, очевидно, оказывает их с целью возвратить; этим он дает благовидный предлог для неблагодарных. Однако и сим последним людям постыдно отказывать в благодеяниях, хотя они того и заслуживают. Сколько недостойных света — однако день настает, сколько жалуются на то, что они родились, однако природа производит новые поколения и терпит существование тех, которые сами лучше бы желали вовсе не жить! Возвышенной и доброй душе свойственно искать не плодов благодеяний, но самих благодеяний, и среди худых людей отыскивать хороших. Какое было бы величие в том, чтобы приносить пользу многим, если бы никто не обманывал? Добродетель в данном случае заключается в оказании благодеяний безо всякого расчета на

==15

их обратное возвращение. Плоды благодеяний пожинаются благородным человеком немедленно. Неблагодарность не должна смущать нас и поселять апатию · к столь прекрасному делу, так что, если бы у меня даже совсем была отнята надежда найти благодарного человека, то и в таком случае я предпочел бы лучше не получать благодеяний обратно, чем не оказывать их. Ибо кто не оказывает благодеяний, тот предваряет проступок неблагодарного. Выскажу свою мысль: кто не возвращает благодеяния, тот погрешает более, кто не оказывает, тот — скорее '.

Глава 2

«Когда станешь расточать благодеяния толпе, то много их надо потерять, чтобы однажды (сделать) положить хорошо» ².

В первом стихе ни с чем нельзя согласиться, во-первых, потому что благодеяний не следует расточать толпе, а во-вторых, потому, что расточительность вообще не заслуживает похвалы, тем более в благодеяниях. Если оказывать благодеяния, не руководясь рассудком, то они перестают быть таковыми и получают какое-либо другое имя. Заслуживает внимания второй стих, где одно удачно оказанное благодеяние рассматривается как вознаграждение за убытки, причинные потерею многих. Но посмотри, прошу тебя, не будет ли и более близким к истине, и более сообразным с достоинством добродетельного человека посоветовать ему оказывать благодеяния даже в том случае, когда нет надежды ни одного оказать удачно. Дело в том, что неосновательно предположение, будто бы «много (благодеяний) надо потерять»...

Ни одно (благодеяние) не пропадает, так как, кто теряет его, тот, очевидно, рассчитывал заранее (на прибыль). Смысл благодеяний прост: их только дарят; если что возвращается, то уже прибыль, не возвращается — нет убытка. Благодеяние оказано для благодеяния. Никто не записывает благодеяний в долговую книгу ^э и не напоминает о них каждый день и час подобно жадному заимодавцу. Добрый человек никогда и не думает о них, если не напомнит лицо, возвращающее (долг). В противном случае благодеяние принимает вид ссуды. Записывать благодеяния в расход — постыдное ростовщичество. Что бы ни случилось с первыми твоими дарами — продолжай раздавать их; лучше, если они будут находиться у людей неблагодарных, которых со временем стыд, или какая-нибудь случайность, или подражание могут сделать благодарными. Не отступай: продолжай свое дело и стремись к жребию мужа добродетельного. Подавай помощь: кому средствами, кому кредитом, кому расположением, кому советом, кому полезными наставлениями. Звери и те сознают за собою обязанности. Нет ни одного дикого животного, которого бы нельзя было приручить и привязать к себе посредством заботливого ухода. Так укротители безнаказанно касаются пасти львов; диких слонов, при помощи корма, приручают до такой