Табу – древнейший моральный императив

Часть 2

История нравственности

Проповедовать мораль легко, обосновать ее трудно

А. Шопенгауэр

Основать мораль - это не значит определить ее принципы. Основать мораль - значит обосновать ее возможную легитимность, определить, чем – помимо заповеди Бога или социальной полезности обосновывается необходимость ее существования.

Франсуа Жюльен

Основной тезис, который будет развернут в настоящей теме, следующий: нравственность – важнейшая (сапиентальная) черта человеческого рода, ее специфика в том, что она является регулятивным алгоритмом поведения в любых формах проявления человека как существа общественного, задающая такие требования к поведению, в которых человек в идеале выражен как безусловное ценностное начало, как самостоятельная и потому особенная часть мирового Целого. (Символом ценностного абсолюта в сознании верующих людей[1] людей становится Бог, творящий и любящий)[2].

Но что такое сам человек? Как пишет М. Шелер: «Единой же идеи человека у нас нет. Специальные науки, занимающиеся человеком, все возрастающие в своем числе, скорее скрывают сущность человека, чем раскрывают ее»[3]. В ХХ веке «человековедение» существенно обогатило предыдущий опыт познания человека в таких науках как антропология (философская в том числе), этнология, этология и др.

Постановкой и подходами к решению проблемы человека занята и этика, поскольку ставит вопрос о происхождении морали как уникального способа регуляции в мире человеческих отношений, что позволяет обнаружить одну из фундаментальных родовых характеристик Homo sapiens sapiens (человека разумного из рода разумных) как Homo moralis[4]. Иными словами – вопросы происхождения нравственности и формирование человека способного к нравственному выбору, нравственной деятельности, оценке и т.д. – взаимосвязаны, более того, эти вопросы становятся чрезвычайно актуальными в свете настоящего состояния человеческого общества и природы

Человечество не только не осознало той угрозы, которую его деятельность представляет для биосферы и, следовательно, для его собственного существования. Дело еще и в том, что оно в целом по-прежнему не отдает себе отчета в своей универсальной природе и, как и раньше, тратит огромные материальные, интеллектуальные ресурсы на взаимное соперничество и вражду. Отсюда и возможность уничтожить и саму жизнь на земле…. И в то же время становится все более ясно, что шансы справиться с означенной угрозой зависят не столько от интеллектуальных и организационно-технических возможностей цивилизации, сколько от того, насколько нравственно зрел человек…. Реализует ли человек свою способность к нравственному росту… или, напротив, он все же останется по преимуществу природным существом, существующим вне нравственности в конечном счете зависит от его свободной воли. Пока что история свидетельствует о неумении и нежелании человека нравственно возвыситься. Налицо шокирующее, кричащее несоответствие его назначения и его действительного облика[5].

Как возник нравственный способ регуляции, а вместе с ним и homo moralis? Решение этого вопроса является важной частью предмета этики как науки. Постановка такого вопроса требует широкого исторического контекста. «Этика, как никакая другая наука, имеет дело с необозримым числом многоразличных фактов, казусов, отношений противоречий, сторон и значений любого, незначительного на первый взгляд эпизода, жеста, намека. Она должна, поэтому, использовать промежуточные обобщения и классификацию явлений, полученные другими науками – историографией, этнографией, психологией, социологией, логикой, правоведением, политологией, языкознанием и т.д.»[6]. В теме «происхождение нравственности» с необходимостью будут представлены философский, антропологический, этологический и другие предметные научные аспекты. Этапы возникновения и развития нравственности мы будем выстраивать в соответствии с принципом историзма[7].

В современной этической теории достаточно много подходов к проблеме происхождения нравственности, однако ее решение можно полагать только гипотетическим, ибо никакой суммы данных антропологии, этнографии, культурологии, собственно этики не хватает для создания целостного, аутентичного (подлинного) представления об этом процессе[8]. Дофилософская (мифология) и внефилософские (религиозное, например) картины мира восходят к надчеловеческому, божественному источнику происхождения человека и нравственности[9].

В религиозной концепции происхождения морали, на первый взгляд, все достаточно ясно: Всевышний создает человека по своему образу и подобию и дает ему необходимые правила должного образа жизни, например, известные ветхозаветные заповеди в иудаизме, исламе и т.д. Ясно, однако, только на первый взгляд. Чем больше человек «приоткрывает», благодаря науке, тайны своей природы (наследственное вещество, например), тем в некотором смысле очевиднее, что человек именно творение, причем сложнейшее и удивительнейшее, и противоречивое: будучи рожденным, он всю свою жизнь должен завершать «божественный проект», творить самого себя

Из догматического учения христианства известно, что созданный Богом человек не выдержал «ноши святого первородства», совершил грехопадение, потому в нем слишком много «небожественной природы», сдерживать которую, собственно, и призвана мораль. Но ее функции не только ограничительные, а и направляющие, ценностно ориентирующие (от бытийной конкретики до «жажды неба» -- высших ценностей). Интерес вызывает и естественно-научный аспект этической теории (социал-дарвинизм, эволюционная этика, этология, биоэтика и т.д.), благодаря которому, создаются теоретические модели с необходимыми объяснительными возможностями (Г. Спенсер, К. Каутский, П. А. Кропоткин, К. Лоренц, Р. Докинз, В.П. Эфроимсон, и др.).

В марксистской этической теории происхождения морали основополагающим являлся тезис о формировании ее в период разложения родового строя и возникновения классов с противоположными моральными представлениями, это положение достаточно логично развивалась на основе марксистской концепции развития общества и его институтов как смены общественно-зкономических формаций. Трактовка морали в свете методологических принципов марксизма сводилась к социальному детерминизму и классовому подходу ("общественное бытие определяет сознание", "у каждого класса -- своя мораль»). В марксистской этике давалось моральное обоснование социальной программы коммунизма, который рассматривался как моральный идеал и высший критерий нравственности.

На сегодняшний день такой подход явно не соответствует потребностям познания происхождения феномена морали. Предчувствие о высшем (божественном, универсально-космическом) назначении человека, которое определяет его эволюцию, также не оставляет нас и задает иные методологические масштабы и модусы. Век высочайших технологий, глубокого познания материального мира бросает вызов этико-философскому знанию о происхождении человека, о сущностностных сторонах его природы, нравственной, в первую очередь. Действительно ли прав Ф. Ницше, яростный критик христианства и буржуазной морали, когда писал: «Условия существования некоего существа, поскольку они выражают себя в плане «долженствования», суть его мораль»[10]. Сегодня познающему мир и себя человеку недостаточно иметь представление о моральном феномене только как о некой совокупности моральных правил, ему хочется понять глубинный императивный смысл этих правил, логику их развития, подлинную их значимость и место в собственном миропонимании и мироотношении.

В имеющихся отечественных этических исследованиях тема происхождения нравственности коротко может быть представлена следующими направлениями, которые дадим в кратком обзоре[11].

1. Возникновение нравственности связывается с возникновением первых социальных отношений, способствующих упорядочиванию полового общения:возникновением экзогамного запрета и затем -- дуально-родовой организации.Эту точку зрения представляют такие авторы, как: Ю.И. Семенов, СП. Толстов, A.M. Золотарев, Ю.М. Бородай. Эти авторы истоки нравственности связывают с разными факторами: охотничьи и трудовые запреты, направленные на снижение агрес­сивности во время охоты и полевых работ (Ю.И. Семенов); поиски условий мирного существования с соседними племенами (А.М. Золотарев); обострение в опреде­ленных условиях реакции сознания вины перед свергнутым вожаком-самцом, что сделало, бла­годаря этой реакции, возникший запрет сакральным (Ю.М. Бородай).

2.Выведение нравственности из факторов, связанных с взаимными трудовыми обязательствами, кооперацией, взаимопомощью, регламентацией половозрастного разде­ления труда.Эту точку зрения выражают А.Ф. Шишкин, Е.Г. Федоренко, В.Ф. Зыбковец, Р.В. Петропавловский, Т.М. Ярошевский, С.А. Токарев, Д.Ж. Валеев. Данный подход так же, как и первый, относит возникновение морали к очень ранним стадиям развития человеческого общества. Согласно мнению некоторых из названных авторов, мораль является наиболее фундамен­тальным феноменом человеческого бытия. Она возника­ет на древнейшей стадии развития человеческого обще­ства, еще до религии, до того как развилось явление, получившее название первобытного синкретизма. С точки зрения Д.Ж. Валеева, нравственность, например, была даже в первобытном человеческом ста­де. Зародившаяся социальность уже имела в себе как тенденцию потенцию моральности, ибо налицо совме­стная трудовая деятельность формирующихся людей и органически вытекающая из нее взаимопомощь.

3. Выведение нравственности из противоречий в развитии личности, в основном проявляющих себя в процессе возникновения классового общества.Этот подход разделяют О.Г. Дробницкий, А.А. Гусейнов, В.А. Ребрин, В.Н. Колбановский, А.Г. Спиркин, А.И. Титаренко, Ю.В. Согомонов и др. Основополагающим для данного подхода является признание противоречивого характера отношений личности и общности, наличия противоречий между интересами отдельных людей, а также допущение оп­ределенной свободы выбора, вариативности поведения, что и становится предметом нравственных оценок, объектом моральной регуляции.

Третий подход, в отличие от двух первых, относит мораль к более поздним этапам развития человеческого общества, в основном к этапу разложения родового строя и возникновения классового общества. Речь здесь можно вести о достаточно развившемся моральном феномене, в отличие от, например, табу – протофеномене морального регулирования. К этой точке зрения мы вернемся, когда перейдем к характеристике исторических этапов развития нравственности (талион, золотое правило нравственности).

Разин А.В. резонно замечает, что «если принимать за исходные определе­ния морали всеобщность предъявления нравственного требования как обязательную форму его выражения, свободу выбора, обязательное противопоставление должного и сущего (причем противопоставление не замаскированное, а сознательно утверждаемое), мораль нельзя отнести даже к раннему классовому обществу. Так, относительная свобода выбора может быть исто­рически впервые соотнесена только со структурой рабовладельческого общества полисного типа, всеоб­щность предъявления нравственного требования в основном появляется только в стоической философии, конфликт должного и сущего явно осознается только в христианстве. Идя по пути ограничения понимания морали столь общими определениями, мы можем поте­рять историческую конкретность»[12].Добавим к этому высказыванию следующее: за исторической конкретикой любого этапа развития нравственности нам необходимо провидеть целостный синкретичный характер существования первобытного человека, в котором в нерасчлененной и неотрефлексированной форме мы обнаруживаем регулятивный феномен, узнаваемый именно как моральная регуляция.

Далее мы рассмотрим следующие исторические периоды развития морального феномена: раннеантропогенетический (табу), архаичный (жертвоприношение, дар, жалость)[13] и цивилизационный (талион, золотое правило нравственности, заповеди Моисея, христианская заповедь любви)[14].Выделенные этапы развития морали глубоко взаимосвязаны, каждый этап «прорастает» из предшествующего, что позволяет выделять в ней (морали) стороны не просто совпадающие, но сущностно тождественные, с точки зрения онтологии морального феномена, в которых фиксируются основные смыслы нравственного регулирования. Это, прежде всего: императивность и ориентация на добродеяние, способность к любви, обеспечивающей бескорыстный характер и смысл добродеяния, потребность в долженствовании (самопринуждении), личная ответственность в форме совестливости.

Исторически первый этап возникновения и развития нравственности – табу. Воспроизведем логику концепции возникновения нравственности, которая представлена Ю. Бородаем в книгах «Эротика. Смерть. Табу» и «От фантазии к реальности». Во-первых, эта концепция разрабатывается в русле проблемы раннего антропогенеза, важнейшего этапа формирования человека. Ведь с точки зрения принципа историзма понять природу явления и его ценность можно лишь при рассмотрении его места и роли как фазы (ступени) или стороны процесса развития целого. Во-вторых, история происхождения нравственности, представленная целостной концепцией, связывающей происхождение сознания, вменяемости, совести, начала трудовой деятельности и др., сама проливает свет на тайну антропогенеза.

Автор указанных книг исходит из того, что нравственность – это особая, роковая черта, отделяющая человека от животного (Ч. Дарвин), более того, ее возникновение не поддается биологической интерпретации. Появление человека – это рождение сверхбилогического существа, в процессе которого складывается его сложная нравственно-психологическая конституция, являющаяся основой нравственного сознания человека, основой его совести. Возникновение нравственности – особый фактор, ломающий ход естественного отбора, естественно-биологических закономерностей. Человек рождается именно как нравственное существо, неся в своей природе и неустранимое биологическое естество.

Табу – древнейший моральный императив

Табу олицетворяли собой коллективную волю, возвысившуюся над человеческим стадом и управлявшею жизнью каждого отдельного индивида

Культура и культурология. Словарь

Мир первобытных людей, заря существования человечества и первые стадии человеческой истории позволили по-новому взглянуть на место человека в мире и космосе. Они показали человеку мрачные глубины, в которые уходят его корни, и иллюзорность его представлений о своей богоподобной природе и центральном положении в мироздании.

Э. Нойман

Согласно философско-антропологической гипотезе Ю. Бородая исторически первая ступень нравственного развития человечества – табу. Это и важнейшая ступень раннего антропогенеза – происхождения человека. Через феномен табу прошли все человеческие сообщества[15]. Табу означает абсолютный запрет, опирающийся на внутренний самоконтроль и личную ответственность[16]. Напомним, что специфической чертой нравственного регулирования является способность к индивидуальной ответственности, к свободе изъявления моральной воли.

С точки зрения такого понимания табу явно не соответствует современному содержанию морального требования. Однако исторически способность к внутреннему самоконтролю и личной ответственности рождается именно с появлением табу, что позволяют говорить о табу как о первом нравственном императиве. Скажем, что речь идет, скорее, о протофеномене морали как форме общественного и индивидуального сознания. Однако этот протофеномен представляется нам невероятно важным явлением, с которым связано как все дальнейшее развитие нравственности, так и развитие самого человечества. Вытесненный в бессознательное, как психологический феномен, табу, воздействует и на современного человека, однако в таких исторически превращенных и абсолютно безусловных культурных формах[17], что обнаружить аналогию между ними и табу как явлением раннего антропогенеза достаточно трудно.

Ю. Бородай пишет, что для всех людей без исключения обязательны два безусловно нравственных постулата, составлявших когда-то конституирующее ядро первобытно-родовых общин, два наидревнейших табу, призванных подавить внутри этой общины зоологические половые побуждения и агрессивность. Эти два императива, ставшие ныне «врожденными» (само собой разумеющимися), гласят: 1) не убивай своих родных – мать, братьев; 2) не вступай в половую связь со своей матерью и ее детьми – сестрами. В тотемических общинах эти два принципа формулируются проще: 1) нельзя убивать тотем (символического отца); 2) нельзя вступать в половую связь с членом тотемного общества»[18]. «Табу» – это огромной важности феномен, составляющий основу всех первобытных человеческих объединений, выступающий фактором культурогенеза.

В современных языках нет слова «табу», но как говорил этнограф И.И. Срезневский: «Каждое слово есть представитель понятия, бывшего в народе, того, что было в жизни; чего не было в жизни, для того не было слов». В Древнем Риме слово «sacer» – священный, запретный, по смыслу близкое «табу». Как запрет оно не восходит к иным причинам, это то, что «запрещается само собой» (З. Фрейд). Табу, по существу, является именно той гранью, подчеркивает Ю. Бородай, которая отделяет новорожденное человеческое общество от зоологического стада зверей, ибо оно есть древнейшее и простейшее собственно человеческое нравственное образование. Многие исследователи отмечают существование в архаическом сообществе всего двух табу: запрет на кровнородственные брачные отношения и на убийство внутри кровнородственного коллектива, т.е. на убийство родича (в более развитых родовых объединениях возникают иные множественные запретные действия, табу на людей, предметы, слова[19]). Наиважнейшим и самым страшным (с точки зрения последствий нарушения) во всех сохранившихся примитивных сообществах, доступных наблюдению антропологов и этнографов, является половое табу. Оно направлено на запрещение кровнородственных брачных отношений, действует внутри родовой общины. Табу не только запрет, оно – источник стеснения, ущемления рвущихся наружу вожделений, непосредственно связанных с инстинктом продолжения рода, который является самым мощным источником энергии, жизнедеятельности человека.

Нарушение полового табу называется инцестом. Фрейд говорит по поводу регулятивной силы полового табу в племенах австралийских аборигенов, жалких нагих каннибалов, которые, казалось бы, не имеют нравственных ограничений в половой жизни: «И, тем не менее, мы узнаем, что они поставили себе целью с тщательной заботливостью и мучительной строгостью избегать инцестуозных половых отношений. Больше того, вся их социальная организация направлена к этой цели или находится в связи с таким достижением»[20].

Вопрос о генезисе этого универсального общественного регулятора отсюда далеко не праздный. «Что же касается антропогенеза, то следует подчеркнуть, что здесь все дело упирается не в проблему «обобществленного человечества» с единым нравственным ядром, но – в генезис простейшей родовой организации, противопоставленной другим, себе подобным… Вторичная, примитивно-сословная организация социума основывается уже вовсе не на нравственной солидарности, но и на насильственном отчуждении и присвоении чужого труда. Этот новый принцип социальной связи становится определяющим в построении всех сложных иерархических общественных систем, синтезированных из различных родовых сообществ. Однако, сам этот «новый принцип» генетически необходимо предполагает нравственное ядро в первичных родовых образованиях; становясь определяющим в построении сложных составных объединений, этот принцип отнюдь «не отменяет» нравственность, т.е. родового ядра[21]. Добавим, что архетипическое сознание (по К. Юнгу) содержит и хранит опыт «первичной нравственности», достаточно мощно воздействуя через культурные механизмы: праздники, традиции и ритуалы, символы искусства и др., на поведение современного человека.

Первые различия добра и зла, дозволенного и недозволенного должны были возникнуть именно внутри группы предков человека, внутри развивающегося сообщества, решающего проблемы совместного бытия

Разин А.В.

Появляется нравственность в рамках существования раннеархаичной кровнородственной общины, и ее рождение качественно меняет первобытное стадо в собственно человеческую кровнородственную общность. Ю. Бородай утверждает: «Первобытно-родовую организацию невозможно объяснить, исходя исключительно из «сознания», «разума», например, как продукт сознательного «договора» разумных существ; не раскрывается сущность первобытно-родовой связи и через понятие «труд», «производство»; первобытный род это отнюдь не производственно-хозяйственная кооперация»[22].

Чтобы воссоздать концептуальную логику, даже абрисную, генезиса нравственности в форме табу, нам необходимо дать характеристику предчеловеческого состояния будущего человечества и это можно сделать, опираясь на опыт изучения поведения приматов[23]. Далее мы перейдем к собственно человеческому поведению и посмотрим, как отразился в древнейшем мифологическом сознании этот грандиозный скачок – из животного сообщества в человеческую историю. Обратим внимание на глубокий «культурный след» этого «скачка» в тотемических и более поздних дионисийских культах, явившихся источником рождения театра и театральной трагедии.

Скажем известные положения из этологии (науки о поведении животных, появившейся в ХХ веке) о том, что в животном стаде существует инстинктивная система подавления «эгоцентризма особей». Более сильные доминируют: это весьма эффективный способ «согласования» сталкивающихся инстинктивных стремлений. Ю. Семенов в своей известной книге «Как возникло человеческое общество» пишет: «Животное удовлетворяет свои инстинкты, нисколько не считаясь со стремлениями других животных того же вида, но нередко лишая последних всякой возможности удовлетворять свои потребности. Животное удовлетворяет свои и только свои инстинкты. Никаких других потребностей для животных не существует»[24]. Это весьма устойчивое суждение. Мы разделяем точку зрения тех ученых, которые полагают образование генетических «альтруистических комплексов»[25] у общественных, стадных животных, а уж проявление инстинкта самоотверженной родительской заботы у многих видов животных не может отрицать тот, кто хоть немного знаком с жизнью наших «братьев меньших». Но то, что в животном сообществе действует инстинктивная система доминирования[26] – это научно доказанный факт, с которым люди сталкиваются на практике[27]. Воспользуемся характеристикой взаимоотношений приматов, которую находит автор концепции в работах известных приматологов Я. Дембовского и Н. Тих[28].

Эти исследователи поведения обезьян и предгоминид (человекообразных обезьян) считают, что «структурной основой их объединения является семья, состоящая из одного самца и многих самок, образующих его «гарем». Глава семьи – вожак буквально терроризирует самок, не допуская к ним других самцов, которые отстранены от полового общения что является причиной разных беспорядков в колонии обезьян. Вожак укрощает строптивого «холостяка» или непослушную самку, принимая позу спаривания, что является знаком властвования, поза же подставления – знаком покорности»[29]. Способ «устрашения» и «выражения покорности» у обезьян весьма специфичен и заслуживает особого внимания. Суть его заключается в том, что специфически сексуальная реакция становится здесь универсальным способом регуляции внутригрупповых отношений, символом «господства-подчинения», т.е. символическим замещением реакций, не имеющих прямого отношения к половому акту. (Напомним, что инстинкт продолжения рода один из самых главных). Такой стереотипный принцип руководства коллективом, способ подавления эгоцентризма подчиненных особей в стаде обезьян универсален. Его исходная связь с половым актом несомненна. Таким образом, сексуальная символика оказывается своего рода предчеловеческим обезьяньим праязыком[30].

Вследствие своеобразной структуры колонии и господства вожаков вся группа самцов находится в постоянном сексуальном напряжении, стремясь, время от времени, к устранению главной причины – вожака, доминанта. У обезьян в борьбе за доминирование в стаде кроме чисто физических качеств существенную роль играет степень агрессивности – храбрость, отвага, «величина» которых прямо пропорциональны силе внутреннего сексуального напора. Сексуальный инстинкт и инстинкт агрессии глубоко взаимосвязаны. Вообще агрессия понимается как инстинкт внутривидовой борьбы, которая возникает, в первую очередь, по поводу продолжения рода. Вожаку приходится постоянно держать поведение своих подчиненных под контролем и не только самцов, но и самок, которые иногда не уступают своим повелителям в сексуальной предприимчивости[31]. Естественно, что в такой обстановке для большинства самцов проявление полового инстинкта связано с чрезвычайной опасностью, его им необходимо постоянно продолжения рода[32].

Итак, для большинства самцов проявление полового инстинкта связано с чрезвычайной опасностью, его им необходимо постоянно подавлять[33]. Половая субординация влечет за собой субординацию- подчинение и в других сферах деятельности. Что же удерживает холостого самца в стаде? Очевидно, полагает Ю. Бородай, что удержать может его только одно – инстинкт самосохранения, ибо он сильнее инстинкта размножения, тем более, что в стаде существует коллективная взаимопомощь при нападении хищника. Поэтому пребывание именно в стаде, родственной группе для отдельной особи предпочтительно. Отношение подчиненностисостоит не только в уступке слабого сильному доминанту, не только в страхе и позе подчинения, но и в стремлении к сильному, к его защите, на что более сильный часто отвечает дружественной реакцией[34].

Предгоминиды в отличие от описанного поведения обезьян характеризуются двумя важнейшими отличиями. Во-первых, человеческий предок перешел к прямохождению[35], что значительно осложнило материнские функции самок[36]: резко возросло число осложнений при беременности и родах, резко повысилась женская смертность, что повлекло устойчивый дефицит половозрелых самок и еще более обострило сексуальную конкуренцию среди самцов. Как пишет русский социолог М. Ковалевский: «Женщина должна была явиться яблоком раздора между членами одного и того же сообщества…»[37]. Похоже, что у известной французской пословицы «ищи женщину» довольно глубокие корни.

Во-вторых, в отличие от современных видов обезьян предгоминиды стали хищниками. Какое значение это имело для внутригрупповых взаимоотношений? На основе исследований антропологов сделан вывод о том, что предгоминиды использовали дубинки и камни не только для охоты на животных, но и в истребительной междоусобной борьбе. Кровавые конфликты в стаде не предположение, подчеркивает Ю. Бородай, а факт, из которого и следует исходить. Каннибализм, поедание человека, был довольно устойчивым явлением[38].

В группе хищников предгоминидов общая величина внутреннего сексуального напора у самцов должна быть значительно большей вследствие острого дефицита половозрелых самок[39], но, с другой стороны, и половой страх становится буквально смертельным. Возникает критическая точка, возможность биологического тупика. «Но всякое сообщество, в том числе и родовое, – продолжает свою мысль М. Ковалевский, – может держаться лишь при условии внутреннего мира – этим обстоятельством объясняется, почему на разнообразнейших концах земного шара эта общая причина привела к установлению системы экзогамных[40] (межгрупповых) браков»[41].

Другими словами, в существовании предгоминидов возникает такая ситуация, которая могла разрешиться либо неизбежной гибелью вида в результате взаимного истребления самцов (судьба австралопитеков, много позже неандертальцев)), либо …образованием у них (через следование табу-запрету) способности преодолевать половой инстинкт, переключать энергию этого инстинкта на иные, непосредственно не связанные с реальной сексуальной сферой виды деятельности – сублимации[42]. Для существа, овладевшего такой способностью (навыками идеальной сублимации), это означало бы преодоление собственного естества, преодоление собственной биологической природы – скачок в новое сверхбиологическое качество[43].

В своей антропологии И. Кант описывает этот процесс в первых «двух шагах» (из четырех -- по Канту), которые человек сделал в начале собственной истории[44].

Первый шаг – освобождение от власти инстинкта. «Инстинкт – это глас Божий, к которому прислушиваются все животные… покуда неопытный человек прислушивался к этому голосу природы, он чувствовал себя хорошо. Но разум вскоре начал пробуждаться…. Склонность приобрести независимость от природных побуждений могла быть самой незначительной, но успех первой попытки, а именно познание своего разума как способности, могущей вывести человека из узких границ, в которых существуют все животные, был очень важен и имел решающее значение для образа жизни…. разум мог уже дать первый толчок возмутиться велениям природы и, не взирая на ее противодействие, сделать первый шаг к свободному выбору…»[45]. Человек обнаруживает в себе способность избирать образ жизни по своему усмотрению и не придерживаться, подобно другим животным, раз и навсегда установленного порядка.

Ю. Бородай задает вопрос: как все-таки самцам удалось, наконец, прекратить самоубийственную практику – подавить в себе стремление к бунту, к соперничеству, т.е. отказаться от непосредственных проявлений полового инстинкта внутри своей группы? Как табу превращается в устойчивый механизм регуляции поведения членов родового сообщества?

Для этого требовался отказ и от прямой сексуальной символики в жестах, языке, и тщательное сокрытие всего, что связано с половой сферой. Начинаются люди с того, что надевают повязку на бедра. Кант описывает это как «второй шаг»: «Фиговый лист (первая одежда, которую надели Адам и Ева, когда они вкусили плод с древа познания добра и зла и почувствовали стыд) был, таким образом, продуктом более широкого распространения разума, чем на стадии первого шага. Ибо то, что склонность становится более глубокой и более длительной, показывает, что разум осознал некоторую власть над природными стремлениями… Отказ и был тем волшебным средством, превратившим чисто чувственное влечение в идеальное, животную потребность – в любовь, ощущение просто приятное – в понимание красоты сначала в человеке, а затем и в природе»[46].

И далее великий философ пишет: «Скромность, т.е. склонность к тому, чтобы хорошим поведением (сокрытием того, что могло бы вызвать презрение) внушать другим уважение к себе как необходимое основание всякого действительного общения, дала, кроме того, первое указание к воспитанию человека как нравственного существа. Незаметное начало, – создавшее, однако, эпоху тем, что дало совершенно новое направление образу мышления, – важнее, чем следующий за ним необозримый ряд завоеваний культуры»[47].

Обратим внимание читателя на это высказывание, ибо за ним можно усмотреть тезис о непреходящей значимости «незаметного начала», которое важнее «необозримого ряда завоеваний культуры», т.е. тезис о непреходящей ценности нравственного начала в форме самоограничения, самоуправления, саморегуляции, позволяющем человеку не только выживать, но и развиваться.

Итак, внутреннее самоограничение сделалось жизненной необходимостью каждого, ибо для каждого единственной альтернативой самоограничению становится смерть. «Видимо, – размышляет Ю. Бородай, – эту критическую ситуацию и надо принять за отправную точку великого антропогенетического переворота.

В группе предгоминидов сложилась такая всеобщая ситуация, когда дилемма – самоограничение или смерть! – стала постоянно воспроизводящейся проблемой каждого из самцов, без исключения. Эта дилемма уже не могла быть устранена никакими действиями, никакими бунтами против «отца» (доминанта и потому реального отца – Т.Т.), никакими временными победами – положение победителя, захватившего самку, сразу же делалось безысходным, ибо сексуальные устремления всех остальных возбужденных «холостяков» концентрировались на его персоне, а агрессия этих вооруженных (примитивные орудия добычи и разделки пищи – Т.Т.) хищников быстро кончалась смертью; здесь уже не могло быть длительных сексуальных боев, какие мы можем наблюдать в объединениях современных травоядных обезьян. Впрочем, даже и в такой безвыходной ситуации должны были находиться отважные «бунтовщики». Но все они, все те, кто оказался не в состоянии обуздать свой могучий инстинкт, – были растерзаны[48]. И это должно было повторяться достаточно часто, чтобы в глазах большинства половой акт и смерть навечно слились в одну неразрывную целостность, стали одним восприятием[49], или, как сказал бы психолог, -- гештальт-образом, устойчивым образом.

Научившись предварительно «проигрывать» в воображении (сознании) собственные побуждения, обусловленные внешними или внутренними «раздражителями», и только затем допускать их в действие, «моторику» (или, наоборот, отменять, запрещать себе), человек перестает быть только инстинктивным существом. Он получает дар свободного решения – реагировать или воздержаться! С этого момента окружающая среда теряет свою всесильность; самой главной и устойчивой реальностью для человека становится его собственная воля, нравственный долг, который должен выполняться независимо от среды и своей собственной животной природы[50]. В работе «Критика практического разума» И. Кант писал о том, что человек получает способность решать, и уже совсем другой вопрос, что в качестве своих ценностей, в качестве самого важного для себя изберет человек, что станет целью и смыслом его поступков.

Итак, формируются два главных запрета-требования: не вступать в брачные отношения внутри кровнородственной семьи, позднее тотема (форма коллективной жизни, объединенной символическим отцом-тотемом), и не убивать своих сородичей. «Фундаментальное отличие механизма нравственных ограничений (императив – веление, принуждение) от естественно-биологического механизма инстинкта самосохранения можно свести к двум пунктам:

1. Нравственное ограничение касается всех членов человеческой общины.

2. Нравственные побуждения несовместимы с инстинктом самосохранения, ибо принципиально противоречат ему, диктуя человеку поступки, подчас индивидуально вредные (самоограничение), а иногда даже и самоубийственные (самопожертвование)[51].

Табу, таким образом, становится первым нравственно-культурным актом, условием рождения человека и человечества. Сексуальная энергия, которой от природы щедро награжден человек как биологический вид, через сублимацию реализуется в трудовой деятельности, творчестве, познании, но это другая история. Оригинальную версию возникновения трудовой деятельности (обработки природных материалов) как, в первую очередь, деятельности, связанной с производством предметов фаллических культов, дает Ю. Бородай в указанной книге.[52] В заключение еще раз обратимся к автору вышеизложенной концепции. «Безысходность антропогенетической ситуации (эротика – смерть – табу) толкает каждого к «отказу от себя» (к отказу от непосредственного осуществления своих эгоцентрических инстинктов), невротические представления собственных эгоцентричеких побуждений в виде чужих страстей и желаний означают перевоплощение – восприятие потребностей других в качестве собственной своей потребности – это и есть принцип рода, принцип родовой нравственности (выделено нами – Т.Т.)»[53]. Далее мы остановимся на мифологической интерпретации перехода примата в собственно человеческое состояние, «скачка» в сверхбиологическое бытие[54], где правит не инстинкт, но нравственный выбор, жестко ограниченный (жизнь или смерть).