Абсолютная и относительная истина

ИЛИ ОБ ЭКЛЕКТИЦИЗМЕ ЭНГЕЛЬСА,

ОТКРЫТОМ А. БОГДАНОВЫМ

Открытие Богданова сделано им в 1906 году в предис­ловии к III книге «Эмпириомонизма». «Энгельс в «Анти-Дюринге», — пишет Богданов, — высказывается почти в том смысле, в каком я характеризовал сейчас относи­тельность истины» (стр. V) — т. е. в смысле отрицания всяких вечных истин, «отрицания безусловной объек­тивности какой бы то ни было истины». «Энгельс неправ в своей нерешительности, в том, что он сквозь всю свою иронию признает какие-то, хотя жалкие, «веч­ные истины»» (стр. VIII). «Только непоследователь­ность допускает здесь эклектические оговорки, как у Энгельса...» (стр. IX). Приведем один пример опро­вержения энгельсовского эклектицизма Богдановым. «Наполеон умер 5 мая 1821 года», — говорит Энгельс в «Анти-Дюринге» (глава о «вечных истинах»), разъяс­няя Дюрингу, чем приходится ограничиться, какими Plattheiten, «плоскостями» довольствоваться тому, кто в исторических науках претендует на открытие вечных истин. И вот Богданов следующим образом возражает Энгельсу: «Что это за «истина»? И что в ней «вечного»? Констатация единичного соотношения, которое, пожа­луй, уже для нашего поколения не имеет никакого реального значения, не может служить исходной точ­кой ни для какой деятельности, никуда не ведет» (стр. IX). И на стр. VIII: «Разве «Plattheiten» можно называть «Wahrheiten»? Разве «плоскости» — истины? Истина — это живая организующая форма опыта, она

• Dr. Albert Schwegler. «Geschiohte der Philosophie im Umrifl», 15-te Aufl., S. 194 (Д-р Альберт Швеглер. «Очерк истории философии», 15 изд., стр. 194. Ред.).

ведет нас куда-нибудь в нашей деятельности, дает точку опоры в жизненной борьбе».

Из этих двух цитат достаточно ясно видно, что вместо опровержения Энгельса Богданов дает декламацию. Если ты не можешь утверждать, что положение «На­полеон умер 5-го мая 1821 г.» ошибочно или неточно, то ты признаешь его истинным. Если ты не утверждаешь, что оно могло бы быть опровергнуто в будущем, то ты признаешь эту истину вечной. Называть же возраже­нием такие фразы, что истина есть «живая организую­щая форма опыта», — значит выдавать за философию простой набор слов. Имела ли земля ту историю, кото­рая излагается в геологии, или земля сотворена в семь дней? Неужели от этого вопроса позволительно уверты­ваться фразами о «живой» (что это значит?) истине, которая куда-то «ведет» и т. п.? Неужели знание исто­рии земли и истории человечества «не имеет реального значения»? Ведь это же просто напыщенный вздор, которым Богданов прикрывает свое отступление. Ибо это есть отступление, когда он взялся доказать, что допущение вечных истин Энгельсом есть эклектицизм, и в то же время только шумом и звоном слов отделы­вается от вопроса, оставляя не опровергнутым, что Наполеон действительно умер 5-го мая 1821 года и что считать эту истину опровержимой в будущем нелепо.

Пример, взятый Энгельсом, весьма элементарен, и всякий без труда придумает десятки подобных при­меров истин, которые являются вечными, абсолютными, сомневаться в которых позволительно только сумасшед­шим (как говорит Энгельс, приводя другой такой же пример: «Париж находится во Франции»). Почему Энгельс говорит здесь о «плоскостях»? Потому, что он опровергает и высмеивает догматического, метафизи­ческого материалиста Дюринга, который не умел применить диалектики к вопросу об отношении между абсолютной и относительной истиной. Быть материа­листом значит признавать объективную истину, откры­ваемую нам органами чувств. Признавать объектив­ную, т. е. не зависящую от человека и от человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную

истину. Вот это «так или иначе» и разделяет материа­листа-метафизика Дюринга от материалиста-диалектика Энгельса. Дюринг направо, налево, по сложнейшим вопросам науки вообще и исторической науки в част­ности, бросал словами: последняя, окончательная, вечная истина. Энгельс его высмеял: конечно, — 'отве­чал он, — вечные истины есть, но неумно употреблять большие слова (gewaltige Worte) относительно простых вещей. Чтобы двинуть материализм вперед, надо бро­сить пошлую игру со словом: вечная истина, надо уметь диалектически поставить и решить вопрос о соот­ношении абсолютной и относительной истины. Вот из-за чего шла борьба тридцать лет тому назад между Дю­рингом и Энгельсом. А Богданов, который ухитрился «не заметить» данного Энгельсом в той же главе разъ­яснения вопроса об абсолютной и относительной исти­не, — Богданов, который ухитрился обвинить Энгельса в «эклектицизме» за допущение им положения, азбуч­ного для всякого материализма, — Богданов только лишний раз обнаружил этим свое абсолютное незнание ни материализма, ни диалектики.

«Мы приходим к вопросу, — пишет Энгельс в начале указанной главы (отд. I, гл. IX) «Анти-Дюринга», — могут ли продукты человеческого познания вообще и если да, то какие, иметь суверенное значение и безус­ловное право (Anspruch) на истину» (S. 79 пятого немецкого издания). И Энгельс решает этот вопрос следующим образом:

«Суверенность мышления осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно несувереино; познание, имеющее безусловное право на истину, — в ряде от­носительных (релятивных) заблуждений; ни то ни дру­гое» (ни абсолютно истинное познание, ни суверенное мышление) «не может быть осуществлено полностью иначе как при бесконечной продолжительности жизни человечества.

Мы имеем здесь снова то противоречие, с которым уже встречались выше, противоречие между характе­ром человеческого мышления, представляющимся нам в силу необходимости абсолютным, и осуществлением

его в отдельных людях, мыслящих только ограниченно. Это противоречие может быть разрешено только в та­ком ряде последовательных человеческих поколений, который, для нас, по крайней мере, на практике бес­конечен. В этом смысле человеческое мышление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность позна­вания столь же неограниченна, как ограниченна. Суверенно и неограниченно по своей природе» (или устройству, Anlage), «призванию, возможности, исто­рической конечной цели; несуверенно и ограниченно по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности» (81) *.

«Точно так же, — продолжает Энгельс, — обстоит дело с вечными истинами» ⁶³.

Это рассуждение чрезвычайно важно по тому вопросу о релятивизме, принципе относительности наших зна­ний, который подчеркивается всеми махистами. Ма­хисты все настаивают на том, что они релятивисты, — но махисты русские, повторяя словечки вслед за нем­цами, боятся или не умеют ясно и прямо поставить вопрос об отношении релятивизма к диалектике. Для Богданова (как и для всех махистов) признание отно­сительности наших знаний исключает самомалейшее допущение абсолютной истины. Для Энгельса из отно­сительных истин складывается абсолютная истина. Богданов — релятивист. Энгельс — диалектик. Вот еще не менее важное рассуждение Энгельса из той же самой главы «Анти-Дюринга».

«Истина и заблуждение, подобно всем логическим категориям, движущимся в полярных противополож­ностях, имеют абсолютное значение только в пределах чрезвычайно ограниченной области; мы это уже видели, и г. Дюринг знал бы это, если бы был сколько-нибудь знаком с начатками диалектики, с первыми посылками ее, трактующими как раз о недостаточности всех поляр­ных противоположностей. Как только мы станем при-

• Ср. В. Чернов, назв. соч., стр. 64 и след. Махист г. Чернов всецело стоит на позиции Богданова, не желающего признать себя махистом. Раз­ница та, что Богданов старается замазать свое расхождение с Энгельсом, представить случайностью и т. п., а Чернов чувствует, что речь идет о борьбе и с материализмом и с диалектикой.

менять противоположность истины и заблуждения вне границ вышеуказанной узкой области, так эта противо­положность сделается относительной (релятивной) и, следовательно, негодной для точного научного способа выражений. А если мы попытаемся применять эту противоположность вне пределов указанной области, как абсолютную, то мы уже совсем потерпим фиаско: оба полюса противоположности превратятся каждый в свою противоположность, т. е. истина станет заблуж­дением, заблуждение — истиной» (86) ⁶⁴. Следует при­мер — закон Бойля (объем газов обратно пропорциона­лен давлению). «Зерно истины», заключающееся в этом законе, представляет из себя лишь в известных пределах абсолютную истину. Закон оказывается истиной «лишь приблизительно».

Итак, человеческое мышление по природе своей спо­собно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в эту сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростом знания. «Абсолютную истину, — говорит И. Дицген в «Экскурсиях», — мы можем видеть, слышать, обонять, осязать, несомненно также познавать, но она не входит целиком (geht nicht auf) в познание» (S. 195). «Само собою разумеется, что картина не исчерпывает пред­мета, что художник остается позади своей модели... Как может картина «совпадать» с моделью? Приблизи­тельно, да» (197). «Мы можем лишь относительно (реля-тивно) познавать природу и части ее; ибо всякая часть, хотя она является лишь относительной частью природы, имеет все же природу абсолютного, природу природ­ного целого самого по себе (des Naturganzen an sich), не исчерпываемого познанием... Откуда же мы знаем, что позади явлений природы, позади относительных истин стоит универсальная, неограниченная, абсолют­ная природа, которая не вполне обнаруживает себя человеку?.. Откуда это знание? Оно прирождено нам. Оно дано вместе с сознанием» (198). Это последнее —

одна из неточностей Дицгена, которые заставили Маркса в одном письме к Кугельману отметить путаницу в воззрениях Дицгена ^5В. Только цепляясь за подобные неверные места, можно толковать об особой философии Дицгена, отличной от диалектического материализма. Но сам Дицген поправляется на той же странице: «Если я говорю, что знание о бесконечной, абсолютной истине прирождено нам, что оно есть единое и един­ственное знание a priori, то все же и опыт подтверждает это прирожденное знание» (198).

Из всех этих заявлений Энгельса и Дицгена ясно видно, что для диалектического материализма не су­ществует непереходимой грани между относительной и абсолютной истиной. Богданов совершенно не понял этого, раз он мог писать: «оно (мировоззрение старого материализма) желает быть безусловно объективным познанием сущности вещей (курсив Богданова) и несов­местимо с исторической условностью всякой идеологии» (книга III «Эмпириомонизма», стр. IV). С точки зрения современного материализма, т. е. марксизма, истори­чески условны пределы приближения наших знаний к объективной, абсолютной истине, но безусловно суще­ствование этой истины, безусловно то, что мы при­ближаемся к ней. Исторически условны контуры кар­тины, но безусловно то, что эта картина изображает объективно существующую модель. Исторически услов­но то, когда и при каких условиях мы подвинулись в своем познании сущности вещей до открытия ализа­рина в каменноугольном дегте или до открытия электро­нов в атоме, но безусловно то, что каждое такое откры­тие есть шаг вперед «безусловно объективного позна­ния». Одним словом, исторически условна всякая идеология, но безусловно то, что всякой научной идео­логии (в отличие, например, от религиозной) соответ­ствует объективная истина, абсолютная природа. Вы скажете: это различение относительной и абсолютной истины неопределенно. Я отвечу вам: оно как раз настолько «неопределенно», чтобы помешать превраще­нию науки в догму в худом смысле этого слова, в нечто мертвое, застывшее, закостенелое, но оно в то же время

как раз настолько «определенно», чтобы отмежеваться самым решительным и бесповоротным образом от фи­деизма и от агностицизма, от философского идеализма и от софистики последователей Юма и Канта. Тут есть грань, которой вы не заметили, и, не заметив ее, скатились в болото реакционной философии. Это — грань менаду диалектическим материализмом и реляти­визмом.

Мы — релятивисты, возглашают Мах, Авенариус, Петцольдт. Мы — релятивисты, вторят им г. Чернов и несколько русских махистов, желающих быть мар­ксистами. Да, г. Чернов и товарищи-махисты, в этом и состоит ваша ошибка. Ибо положить релятивизм в основу теории познания, значит неизбежно осудить себя либо на абсолютный скептицизм, агностицизм и софистику, либо на субъективизм. Релятивизм, как основа теории познания, есть не только признание относительности наших знаний, но и отрицание какой бы то ни было объективной, независимо от человечества существующей, мерки или модели, к которой прибли­жается наше относительное познание. С точки зрения голого релятивизма можно оправдать всякую софистику, можно признать «условным», умер ли Наполеон 5-го мая 1821 года или не умер, можно простым «удобством» для человека или для человечества объявить допущение рядом с научной идеологией («удобна» в одном отноше­нии) религиозной идеологии (очень «удобной» в другом отношении) и т. д.

Диалектика, — как разъяснял еще Гегель, — вклю­чает в себя момент релятивизма, отрицания, скепти­цизма, но не сводится к релятивизму. Материалисти­ческая диалектика Маркса и Энгельса безусловно включает в себя релятивизм, но не сводится к нему, т. е. признает относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности пределов приближения наших знаний к этой истине.

Богданов пишет курсивом: «Последовательный мар­ксизм не допускает такой догматики и такой стати­ки», как вечные истины («Эмпириомонизм», III книга,

стр. IX). Это путаница. Если мир есть вечно движу­щаяся и развивающаяся материя (как думают маркси­сты), которую отражает развивающееся человеческое сознание, то при чем же тут «статика»? Речь идет вовсе не о неизменной сущности вещей и не о неизменном сознании, а о соответствии между отражающим при­роду сознанием и отражаемой сознанием природой. По этому — и только по этому — вопросу термин «дог­матика» имеет особый характерный философский при­вкус: это излюбленное словечко идеалистов и агностиков против материалистов, как мы уже видели на примере довольно «старого» материалиста Фейербаха. Старый, престарый хлам — вот чем оказываются все возраже­ния против материализма, делаемые с точки зрения пресловутого «новейшего позитивизма».