Постмодернизм – это технотронный капитализм.

* * *

Технологизация жизни приобрела столь чудовищный характер, что от продуктов отделился даже вкус. Пища дистиллированная, пресная – как американский хлеб, а носитель вкуса – разные соусы, с помощью которых какой-то вкус ей как-то возвращают. И извращают.

Купил недавно жареный картофель – “чипсы”. Но это уже не просто картофель, а с “запахом смородины” и не ломтиками, а шариками из какой-то дисперсной смеси. Если бы не надпись, ни за что бы не узнал, что ем. И зачем нужно, чтобы картошка пахла смородиной, а смородина картошкой? На этот вопрос не отвечает никто.

Изощряемся в количестве сортов и оттенков продукта, а скоро кислое от сладкого отличать не будем.

Современные тенденции: кофе без кофеина, сигареты без никотина, вино без алкоголя, секс без партнера... человек без души. Вещи без своей сути – только имена вещей. От вещей – к “симулякрам”. И человек – как название человека. Знаковая революция!

Успехи коммуникации

Все больше учреждений, в которые нельзя войти, не спросив разрешения у телефона, который может впустить или нет. Именно у телефона, ибо человека за ним мы не видим. И человек тот, благодаря телефону, общается иначе, нежели если бы это было лицом к лицу. Институты, редакции, больницы превращаются в безликие крепости. Мы уже не осознаем, в какое унизительное положение попадаем, излагая свою личную просьбу неизвестно кому, какому-то духу за аппаратом или самому аппарату. Техника соединяет людей информационно и разъединяет эмоционально.

По телевидению, в рамках некоего “русского проекта” призывают: “Позвоните родителям”. Благородно, даже умилительно, если только забыть историю. А если помнить, то уже грустно. В традиционных обществах дети жили вместе с родителями. Обычай требовал их уважать, в старости кормить и почитать. В Новое время дети начинают жить отдельно. Моральным требованием было: “родителей надо навещать”. Прошло время и в ХХ веке молодежь стали наставлять: “Пишите родителям”. И вот наконец теперь: позвоните. Я жду последнего благородного призыва: “вспомните о родителях”. Что они у вас где-то были. А может еще и есть?

В программах передач ТВ начали писать: “17.40 – выступление ансамбля “живой музыки”. Итак, есть музыка живая и мертвая – техническая. О чем и предупреждают. О живой, ибо она становится “на любителя”. И никто этому не удивляется. Но главное в другом: недалеко время, когда придется предупреждать, что выступают “живые люди”, ведь на экранах уже полно тех, кто ушел в мир иной. Знаменитые артисты, певцы, политики. Полно образов мертвых. Процентов 30. Все больше также появляется образов компьютерно-сконструированных, мультипликационно-графических. В Европе недавно вошел в моду какой-то рок-певец, но поклонники с ним встретиться не смогли. Оказалось, что он “рисованный”. И потому в ближайшей перспективе придется объявлять, что “выступают люди”. Просто люди. На любителя. Так как кругом будут машины и информационная техника. Они будут петь, плясать, говорить, но иногда – показывать и людей. Мы не заметим, когда нас будут “показывать”. А потом – не будут.

* * *

Говорят: “искусство кино”. Киноискусство. Но все это инерция. На экранах господствуют американские фильмы. Кинотехника.И не случайно, даже расхваливая их, критики прежде всего подчеркивают качество изображения, чистоту звука, яркость пленки и грандиозность спецэффектов. А высший эпитет – дороговизна постановки. Денежно-технологическое сознание ничего другого не воспринимает. “Для нас важнейшим из искусств является кино” – таков был лозунг социализма. Его наследники, оппозиционные буржуазной культуре критики, ругают нынешнее кино как “плохое искусство”. Да не искусство это вовсе. Обыкновенная техника, но только в кино. Как всегда, самых главных потерь люди не замечают. В условиях постмодернизма культура остается лишь в виде цитат и пережитков. Как традиция. Вот потеря!

Рекламируют соревнования по шейпингу. Это что-то вроде конкурсов красоты, но гимнастические упражнения, долженствующие сформировать гармоничную женскую фигуру, исполняются по программе компьютера. Самое интересное, однако, в другом: результаты определяет тоже компьютер. “Кто на свете всех милее, всех румяней и белее” решает наше новое волшебное зеркальце – техника, оставляющая человека в роли постороннего даже в таком вопросе. Что же говорить о прочем!

Например, о душе. Благодушные люди говорят, что компьютер никогда не заменит душу человека. Правильно. Он ее не заменяет. Он ее – отменяет.

Овладевая жизнью, техника овладевает и сознанием. Даже когда обед или продавец хочет пойти в туалет, то вешают объявление: “технологический перерыв”. Конечно, машина притомилась и надо слить воду. Возникло техническое бессознательное.

* * *

Прекрасное вызывает удовольствие? – То, что вызывает удовольствие является прекрасным. Никакая красота не спасет мир, если человек не будет ее чувствовать. Едут в Париж, на дорогие курорты за “красотой и впечатлениями”. Да в полутемном подъезде или встречая восход солнца, по крайней мере в молодости, впечатлений можно получить больше, чем в Париже. И помнить их всю жизнь. Обладание, пусть малой, но реальной и живой красотой вдохновляет сильнее, чем когда пялишься на прославленную, но чужую. В музеях чувствуют меньше всего. Там “собирают информацию”. Об искусстве. И не надо его столько, проблема в другом. В том, что для мертвой души мир мертв.

Был на концерте – обыкновенном, в филармонии. Без лазеров и мазеров. Без “фанеры” и даже микрофонов. Нешоу. Впечатление: самодеятельность. Да, теперь любое, самое профессиональное искусство, если оно человеческое – самодеятельность. Когда-то возмущались пением в микрофон. Теперь возмущаются, когда крутят фонограмму. Микрофонное “пение” считается нормой. Недавно произошел скандал от того, что пели под чужую фонограмму. “““Пели”””. Зрители требовали, чтобы это делали под свою. Чтобы ““пели””. Они уже не требовали, чтобы “пели” (в микрофон). Тем более не требовали, чтобы пели (без всякой техники). Когда в метро остановки объявляют по записи, это кажется отчужденным, а если машинист скажет сам – это уже “живой голос”, хотя говорится через микрофон. Привыкание. К миру, отчужденному от человека тройными кавычками. Живем под чужую фонограмму.

Скверный анекдот

Новый русский гуляет с сыном. Встречают художника за мольбертом: смешивает краски, наносит их кисточкой, стирает, опять наносит – рисует пейзаж. “Видишь, сынок, что значит быть бедным. Как человек без Поляроида мучается”.

Теперь это можно сказать почти про все.

Водят смычком, дуют в трубу, бьют по барабану – как без синтезатора мучаются. Поют, танцуют, веселятся как без телевизора мучаются. Приглашают, ухаживают, любят – как без службы знакомств мучаются. Думают, считают, сочиняют – как без компьютера мучаются.

Если живут, то выходит – мучаются.

Скоро, скоро все станут богатыми и о человеке можно будет сказать: “ну, отмучился”.

* * *

В 1960-ых годах в США было запатентовано первое искусственное живое существо – какой-то микроб. Теперь молекулярные химики изобретают целые “химеры”, а биотехнологи – “монстров”. На Земле появляется “новая жизнь”. Лучшая? Да, старая ведь была только “хорошей”. Что будет с ней, старой? Ответ известен: лучшее враг хорошего. Мы достигли своей вершины и спускаемся вниз. Дальше пошла рожденная нами техника. Техножизнь. Технобытие.Появление ребенка отменяет бытие родителей, но только логически. Фактически они могут жить еще долго. Недавно я был на выставке рептилий, где глазами варанов на меня смотрели миллионы лет. Выжили, хотя вымерли; вымерли, но выжили. Обычная трагическая диалектика развития.

Летом 1980 года Компьютер военно-воздушных сил США отдал приказ на взлет бомбардировщиков для “ответной” атаки. Он хотел начать войну. Вызов человеку был брошен. Скоро его некому будет принять. Мир делает систему СОИ. Вернее, она сама “делается”, – под новыми соу(и)сами типа “глобальная защита”. От чего угодно. Хотя такое невозможно. Однако, в абсурдном мире это неважно. Мир прошел точку возврата.

Начало 90-х годов. В Японии на телеэкране появился первый диктор-робот. Рядом с диктором-человеком. Замаскирован под человека. Ведут пока двое, но робот может и один. Информация сыплется из него как из мешка и без ошибок. Казалось бы у людей это должно вызвать если не шок, то, по крайней мере, шум, споры, опасения. Хотя бы у думающих и толкующих о гуманизме. Но все прошло незамеченным.

Коридоры американских тюрем патрулируют роботы. Они засекают появившихся вне камер заключенных и преследуют их, ориентируясь на “запах аммиака”. Это самый характерный запах человека, по мнению роботов. Сконструировавшие их инженеры, сообщают об этом вполне спокойно и деловито. Даже с гордостью за успехи человеческого (?!) прогресса. О неслыханном, о роковом унижении человека – с гордостью. Люди действительно не отдают отчета в происходящем. Они становятся агентами своего врага.

* * *

Структуралисты говорят о смерти человека. Это не шутка, а так и есть. Однако остается главный вопрос: что делать человеку, когда он умер? И каково тем, кто остался жить в этом мертвом мире? Перефразируя название когда-то популярного фильма “Легко ли быть молодым”?, надо сказать: “Легко ли быть живым”? В этом мертво активном, постчеловеческом мире. Или даже в активно мертвом мире? Где все функционируют, но мало кто живет. “Анестезированные”. Живому человеку надо научиться бороться без надежды победить.

P. S. Неплохая мысль. Жаль только, что я глупее своих мыслей.

* * *

Сетуют на умаление народного и засилье заказного искусства. Вместо собственных песен – рок, рэйв и т.п. Во многих московских клубах и ресторанах петь на русском языке не разрешается. Элита это презирает. Пена этого не любит. Такой “отказ от себя” характерен для всего незападного мира. И внутри самого его. В том числе в быту. Везде засилье иностранных слов. Да какое! Вытесняются национальные ругательства. Поражение терпит даже русский мат. На стенах я вижу надписи: “fuck”, “I fuck you”. Это вместо: “е-ть”, “Я е-л тебя”. Своих студентов я всегда убеждаю, что если ругаться – то матом. Ведь это главное народное слово, когда-то чаще всего повторяемое, настоящий духовный стержень национального самосознания. Вот что значит рубить под корень. Народ, потерявший свои ругательства, обречен. И если весь мир поет, молится и ругается на одном языке, то гибель культуры и победа цивилизации неизбежна.“Конец истории”.

Явь смешного человека

По мере подавления жизни разумом, ее человеческие проявления кажутся все более странными, нелепыми и необоснованными. “Смешными”. Как телесные, так и духовные.

Собралась толпа людей. В большом здании, которое называют храмом. Поют, бормочут, при этом зажигают огоньки, целуют доски, обращаются с просьбами. К кому? Говорят, что “служат” какому-то Богу, которого никто не видел.

Вот другая толпа. Тоже в большом здании, которое называют театром. Прыгают, сучат ногами, соединяются и разъединяются, при этом издают разные горловые звуки. О чем? В основном про какую-то любовь. Остальные время от времени бьют рука об руку, “хлопают”.

Да само пребывание на земле: ну родилось, мелкое животное, жалкое, ни к чему не годное, писает, орет, какает. Умерло, упаковывают в ящик, несут в яму, у окружающих из глаз вытекает жидкость. Зачем? Все свершилось по законам природы. Объективно.

Или вот это же существо, открывая рот, довольно часто произносит слова: ха-ха, хи-хи, го-го. Что за “слова”? Одновременно морщится, приседает, машет руками.

Говорят “смех”. Или зевота: тут вообще простое открывание рта. К чему? Слов нет как это глупо. Будь я роботом, я бы смеялся (??!) до упаду.

А уж в акте любви: Ночь, луна. Он, она. Много движений, мало достижений. Лезут друг на друга, дергаются, стенают...

С точки зрения науки и технологии все это абсолютно условно, нерационально, неэффективно. Абсурдно. Такие вот мы, под мертвящим взглядом разума. Все более смешные и нелепые. Так давайте быть серьезными, разумными. Увы, это не поможет. Человеческий разум перед лицом искусственного интеллекта нелепым будет всегда. Может компьютеры над нами уже смеются? Когда капризничают, издеваются?

Нет, давайте считать, что все хорошо в своем роде. И прежде чем плакать, можно посмеяться над нашими роботообразными, которые хотят угнаться за техникой. Вот что действительно смешно. Вот кто действительно смешон.

P.S. Один бывший преподаватель философии и бывший наиболее одиозный постсоветский политик Б. в “семейном” телеинтервью сказал: “Я никого не люблю. Я только уважаю.” Потерей чувств, ауры и души он уже гордился. Но он не говорил, а гундосил. И впечатление было, что это не человек, а существо. Гуманоид. Когда спрашивают, где Вы видите того, кем пугаете, всяких постчеловеков, теперь можно сказать: вот, смотрите. Смотрите, кто пришел. И представьте, что общество состоит из Б. Кругом одни Б-сы. Явь страшного человека.

* * *

Россия и Америка. Мы плохо живем. Они хорошо функционируют. У нас, чтобы ни болтали нынешние демагоги и литературные жучки-водомерки, была культура. Мы хотим цивилизации. К ней стремится весь мир. От культуры – к цивилизации. От Духа – к Разуму. В этом смысл эпидемии американизма. Или “западнизма”. Это эпидемия наукотехники.

Голова профессора Доуэлла, в направлении которой прогрессирует, деградируя, телесный человек, вполне может жить в современной электронизированной квартире. В Японии такие уже есть. Голова профессора Доуэлла – это чистый разум. Но есть смысл сделать его мощнее. Это – искусственный интеллект. Потом система искусственного интеллекта. “Мыслящая квартира”. “Мыслящий Дом”. Потом “мыслящая реальность”. “Виртуальная реальность”. От Жизни – к Мысли о жизни, потом – к жизни Мысли. Природа – Человек – Интеллект.

Все, о чем мечтали в сказках, всякие ковры-самолеты, сапоги-скороходы, воплощаются в действительность. Так будет и с Богом. Бог как “Большой компьютер”, всезнающий и всемогущий. Таковы, в сущности, новейшие модели вселенной в физике. Мы не можем создать лишь то, о чем не можем помыслить, а на остальное запрета нет. Дело во времени. И в смысле.

Каждый предмет существует как нечто самостоятельное, поскольку имеет свою специфику. Свою “тайну”. Смысл познания в прояснении, раскрытии тайны. Оно лишает предмет, говоря словами Хайдеггера, “потаенности”. Лишает самости. Бытия. Наука трансформирует реальность в информацию о ней. Тайна мира уходит в машину. “Машинные тайны”.

Об одном “знакомом”

Человек – это бесполезная страсть, говорил Сартр. Теперь наоборот, это бесстрастная полезность. Живет он по интенсивной технологии. Новый, мультипликационный человек. К-липовый человек. Постчеловек.

Его появление требует расширения терминологии: вещество-существо-тещество; вместо человека – техновек, а человечество – техновечество. “Все прогрессивное техновечество...” – так будут начинаться передовые статьи в 3-ем тысячелетии. В них будут громить недобитых реакционеров, разных экологов, гуманистов, традиционалистов и прочих живых людей. “Живых” будут обязательно брать в кавычки. Как сейчас уже берут “природу”, “естественное” и начали доказывать, что человек всегда был искусственным, да и вообще: “люди ли мы?” Растворяют... размешивают... превращают в материал. Не только фактически, но и идейно. Пятая колонна машинообразных, до сих пор маскировавшаяся под человека, под заботу о нем, вышла на улицы и открыто подняла свои знамена(следите за литературой, за успехами ка(о)мпании по борьбе с гуманизмом).

* * *

Применение машин в сфере физического труда привело человека к потере мастерства, умений. Применение компьютеров в области умственного труда ведет к отупению ума, потере сообразительности. Без машины человек ничто. К тому же, если он находится в плохой форме, компьютер может отказаться с ним работать – сначала предупредительно, а потом – “выключит”. И донесет, “настучит” по инстанции. Что человек становится здесь придатком – это очевидно. И только неотвратимость столь печального процесса заставляет нас смотреть на него как на нормальный.

Уповают, что с развитием ЭВМ человек сразу будет иметь нужную информацию о чем угодно – “информационный комфорт”. И все процветет – особенно наука. К Internet подключают школы. Но как любой другой, этот комфорт обезволивает, лишает энергии, только уже не одно тело, а и мысль. Получение готовой информации аналогично питанию через кровь, минуя желудок. Организм атрофируется. У мозга тоже есть “желудок”, который готовит, обрабатывает информацию, чтобы родилась мысль. Новое появляется в ходе поиска, “переваривания” жизни и только потом – информации. Без подобного этапа угол зрения исследователя будет слишком узким, а мышление стерильным, то есть бесплодным. Бесплодие духа идет вслед за бесплодием тела.

* * *

Информационное общество: Древо Жизни засыхает, заглушаемое разросшимися ветвями Древа Познания. Таков конечный результат нашего первородного греха.

Высшая, окончательная цена экспоненциального роста человеческого знания – человек. Скоро мы ее заплатим.

Парадокс роста информации: главной заботой человека становится не изучение и запоминание нового, а забывание старого. В пределе – это бессмыслица. Стоит ли вообще что-либо запоминать, заведомо зная, что в это время другие изобретают то, что опровергает изучаемое и запоминаемое. Безудержный бег как самоцель без надежды куда-то прибежать и остановиться.

Информационное общество, это когда:

Вера – в Большой компьютер (бывший Бог).

Надежда – Машинный прогноз (бывшие мечты).

Любовь – Сексуальные услуги (бывшие ласки).

Преступлением является переписывание информации, а болезнью называют компьютерный вирус. И глупость здесь в форме знания, которого накоплены горы. Горы мусора, которые опять надо разрывать, чтобы добыть что-то путное.

Информационное общество, это когда: вещи превращаются в знаки, мысли в информацию, а человек в робота. Все три процесса взаимообусловлены. Однако отношение к ним разное. С первым мы почти не спорим. Приветствуем. В пользе второго сомневаемся, но ничего не предпринимаем. Насчет третьего предпочитаем не думать (мыслей нет, подавлены информацией). Практикуем самообман, надеясь неизвестно на что. Так и живем: будущим без будущего.

Порнография, гомосексуализм, феминизм, онанизм, искусственное осеменение, клонирование – все это глубоко взаимообусловленные и подкрепляющие друг друга звенья одного и того же процесса разложения жизни, разрушение механизма ее воспроизводства. Утрата живых связей между людьми. Распад общества. Самоотрицание человека.

Навстречу ему прямо по курсу движется техника, совершенствуются системы искусственного интеллекта, развертываются новые поколения роботов. Образуется ноотехносфера. Предметная реальность заменяется информационной. Мозг людей все больше отрывается от природы и тела, замыкаясь на компьютерные сети. Становится их пленником.

Под восторженные крики команды о прогрессе корабль жизни тонет в океане отчужденной от нее мысли.

Техноромантика

Пошел в парк подышать свежим воздухом. В технопарк. Скоро их будет больше, нежели парков как оазисов природы в городе. Тем более лесопарков. Техника отнимает у природы даже слова. И никого это не удивляет. Будет и технолес? Техноприрода? Или просто: техническая реальность и чужеродный ей живой человек. Все это довольно грустно. Тогда нарисуем более вдохновляющую картину: “техногенный человек, гуляющий в технопарке, который расположен внутри технополиса”.

Подслушанный на улице разговор родителей (в 2 тысяча ... году): перестал учиться, целый день шатается с роботами...

Влюбилась в ПК – 80886, говорит, что красивый, тефлоновый...

Завел роман с какой-то интеллектуальной системой...

Невероятно? Да, если не знать о случаях нешуточной привязанности к машинам и холодного равнодушия к людям. Возник даже феномен антропофобии. У людей. У “людей”?

Тест для искусственного интеллекта. Стояла большая толпа. Мне поручили найти незнакомую женщину. Примета была указана абсолютно точная: “вся из себя такая”. Я узнал ее сразу. Как только это сможет компьютер, мы перестанем узнавать друг друга.

Из разговора подростков: если бы я был добрее, я дал бы ему в рожу. Когда это поймет компьютер, он будет с нами сама доброта.

“Приходи ко мне вчера, будем завтра вспоминать”. Когда компьютер оценит эту прошло-будущую иронию, тогда настанет его настоящее время.

Зачин сказки в XXI веке (с вариациями): Давным-давно, когда еще существовала природа и мы были людьми, а не:

человеческим фактором...

техногенным киборгом...

интеллектуальными системами.

* * *

До XX века в европейской культуре обычно считалось, что Алгебра не совместима с Гармонией. Алгебра сухая рациональность, а Гармония – живой дух. Сальери и Моцарт. Теория и Жизнь. Логика и Интуиция. Однако теперь мы вступили в мир, где интуиция превратилась из чувственной в интеллектуальную, жизнь вытесняется информацией о ней, а Моцарт сел за пульт музыкального автомата.

Гармония стала геометрической. Дизайн! Нам нравятся функциональные обводы автомобиля, строгая симметрия высотных зданий, хищные линии сверхзвукового истребителя. Появляются “страсти по технике”, люди влюбленные в машину, хакеры. Можно сказать, что возникает “технический эрос”. Техноэрос.И разговоров о гармонии природы больше не слышно. Это XIX век. Более того, природа стала какой-то ущербной, неуклюжей, а в городах прямо болезненной. Концентрирует в себе яды и несет вред. Ее еще терпят. И всуе славят. Но скоро она будет вызывать раздражение. Аллергию в буквальном и переносном смысле слова. Аллергию к себе. Многие от нее уже прячутся. От себя прячутся. Да так, что скоро никто не найдет.

* * *

Искусственное вытесняет естественное. Либо путем прямого уничтожения, либо путем имитации. Химия, биотехнология, синтетические вещи, продукты, организмы. Цветы и то все больше искусственные – “китайские”. Имитируется вся природа, даже жизнь. Как спастись и хотя бы продлиться “естественному человеку”? Спасение там, где опасность. Надо идти до конца, имитируя полный кругооборот природы, весь цикл жизни, составной частью которого является смерть. Нужна искусственная смерть. А вводить ее надо под лозунгом: смерть искусственному!

Оно тоже должно уничтожаться. “Умирать”. Надо развертывать деятельность по ликвидация результатов деятельности. Доведенная до своего логического конца идея безотходного производства предполагает ликвидацию всего, что сделано. Замкнутый технологический цикл должен распространяться на искусственную среду в целом. Тогда вторичное сырье станет первичным, а природа будет только для подпитки. Имитируя созидательное творчество, которое все больше становится разрушительным, надо имитировать и творчество разрушения, которое будет для нас спасительным. В Нью-Йорке пускают под бульдозер 10-этажные дома (еще не старые, в отличие от московских “хрущевок”), чтобы на их месте построить более комфортабельные или небоскребы. Современные технологии устаревают через 5-7 лет. Целесообразно сразу закрывать эти заводы и на их месте строить новые. Можно сносить целые города. Главное, чтобы новое строить на старом месте; не выбрасывать песок из песочницы, чтобы не приходилось его слишком много добавлять. Ведь взять-то уже негде. Наиболее продуктивно эти безумные игры начинают вестись в военном деле. Создаются производства уничтожения средств уничтожения. Разоружаются, чтобы вооружиться более эффективным оружием. Но зато в разоружении тоже заняты миллионы людей и затрачиваются миллиардные средства. Таких забот хватит на долгие годы. Перед человечеством открываются вдохновляющие перспективы – новое грандиозное поле деятельности по переработке сделанного. Абсурд погашается абсурдом. Решается самая главная проблема – быть занятыми и ослабить удушающую хватку избыточных средств и творчества, которую они набрасывают на жизнь и любовь. Производство приобретает внутреннюю цель и собственное дыхание. Пока оно дышит, передохнём (если не передохнем) и мы.

* * *

Деяние – начало бытия. Деяние будет и его концом. Вступление в технический универсум деятельности поставило перед человечеством проблему – удержаться от безудержной деятельности. Считаться с ее мерой. Из-мерять и дозировать. Направлять и регулировать. “Ликвидатор” – такова будет самая нужная профессия XXI века.

Три всадника Апокалипсиса были: Голод. Война. Чума. Доскакав до цивилизации, они превратились в: Изобилие. Технику. Лекарства.

Всякий мыслящий человек, глядя на современные тенденции развития, должен быть пессимистом. Но он живет. Значит, живет или механически, или надеется. Кто надеется – оптимист. Каков механизм этого оптимизма?

Хотя бы все летело в тартарары, придумывается всеобщая великая иллюзия. Такая как ноосфера. Ноосфера как реальность – техносфера, которая губит и уничтожает все живое. Ее и воспеваем, на нее и уповаем. Радоваться своей гибели – это самая эффективная форма защитного механизма. Легче всего обману поддается безнадежно больной. Чем хуже положение, тем сильнее вера в спасение. Пока живем – надеемся. У нас нет выходакроме как быть оптимистами.

* * *

Из жизни Муз (с картины XX века): Алгебра, убивающая Гармонию. Гармония стала логической.

Из жизни Муз (с картины XXI века): Гармония, убивающая Жизнь. Жизнь стала технической.

Научно-техническая деятельность стала самоценной. Творчество ученых – игрой, в которой человечество проигрывает самое себя. Что делать? Да пусть играют. Надо и относиться к их занятиям как к игре. Спасение там, где опасность, Надо культивировать науку без воплощения. Как искусство. Тем более, что они и так сливаются. Пусть будет “игра в бисер”, mind games, как говорят англичане. А перед практической реализацией все изобретения должны проходить через гуманитарные фильтры. Фильтрывыживания.

Жизнь ранена, хотя продолжается. Как Традиция. Традиционализм становится условием выживания, не только культуры, но и природы. Но кто осмеливается поднять знамя реакции? Немногие. И что принесет она? Хаос.

“Я учу о Со-Бытии”

ИЗ ИСТОРИИ

ЧЕЛОВЕКА

Я верю в гибель человека

и торжество его разума.

* * *

Все кричат: человек, человек! А может его уже нет? Мы потеряемся незаметно. Выродимся. И даже воспоем свое исчезновение (в центре Москвы, через улицу протянут транспарант о праздничных концертах. Крупно написано: “Звуковая дорожка в Кремле”, и мелко: в которой участвуют...). Так кто выступает в Кремле? Где тут подлежащее и где сказуемое? В общем, уже воспеваем. Только не я. За это все и упрекают: пессимист. Я отвечаю: от оптимистов слышу.

* * *

Все люди – Братья! Свобода, равенство, братство! Человек человеку друг, товарищ и брат! Братья во Христе! Братская любовь... И т.д. Что такое быть друг другу братом, очевидно и понятно. Было. Теперь для большинства людей это является пустой фразой. Символизм братства питался существованием реальных братских чувств и отношений. Но единственный ребенок в семье не знает, что это такое. Не будет знать их и человечество. Важнейший вид непосредственных связей между людьми, связей близости – распался. Этот распад предшествует распадению половых и родительских связей. Остаются только коммуникации.

Одежда

Демонстрацией ее социальных функций в чистом виде является ношение набедренных повязок, ношение одежды там, где физически она не нужна – в жарких странах. Человечество, переходя к социальности и борясь с бесконтрольностью инстинктов, стремилось освободиться от зоологических оценок друг друга. Чистое выражение зоологизма природы – гениталии (у двуполых). Возбуждение не всегда поддается контролю разума, вожделеть человек мог к тому, к кому запрещалось (первертивность, инцест), скрыть это трудно, особенно у мужчин и егозакрывают. Оценка человека идет уже не по сексуальным показателям, а по достоинствам, полезным обществу: сила, ловкость, сообразительность. Что человек не может подчинить контролю разума, он скрывает – закрывает. Духовная одежда – лицемерие. Не иметь его также неприлично как ходить голым. Это цинизм и оскорбление общественной нравственности.

* * *

Споры о смысле обрезания как обряда у многих первобытных и древних народов. Исписаны горы книг, мне же представляется очевидным, что это символизация победы культуры над естеством, господства духа над плотью. Ограничение плоти. Не “отрезание”, не уничтожение, но о-предел-ение, об-рез-ание, как наложение уздына телесност ь. Приобщение к ответственности, к морали, введение молодежи в социум. М. Лютер упрекает Э. Роттердамского в “О рабстве воли”: как мол они могут судить о Боге, они “с необрезанным сердцем и умом”, то есть, видимо, с варварско-языческим сердцем и умом. Отсюда уже все остальные действия – положить завет, отделиться от других племен.

* * *

Почему мужчина – инициатор, он подходит к женщине, а не наоборот. На танцах, ухаживание, брачное предложение – почти у всех народов. Это все окультуривание того факта, что конечным итогом данной знаково-символической деятельности должно быть физическое соединение. Акт жизни. Чтобы он состоялся, мужчина должен его захотеть. Он способен имитировать разное поведение: улыбку, гнев, печаль, особенно актеры. Но эрекцию нет. Он не может ее “иметь”. Он должен в этом состоянии быть. Так устроена физиология. Хотение исчезает, когда его вынуждают. Ему нельзя сказать: Relax – расслабься. Тогда расслабится все. Эту скотину можно привести на водопой, но её нельзя заставить пить. Миллионы женщин, до 30%, живут с мужем не испытывая никаких, кроме неприязни, чувств, компенсируя ее бытовым террором. Мужчина так не может. Он скажет: я импотент, “нахватался радиации”, буду алкоголиком, уйду в работу. И уйдет. К другой. Или в никуда. С одной стороны он животное более грубое и безлюбовное, чем женщина, а с другой, без чувств жить не может. В этом, а не в более высокой моральности или обычаях, почему среди мужчин мало проституции. С кем угодно, на заказ, без “понравилось”, у него не получается. Или в форме, когда он “не мужчина”. В этом же причина, почему его нельзя “естественно” изнасиловать. Отсюда вся цепочка культурных отношений и негативная реакция на проявление инициативы женщиной. Цепочка распадается по мере ослабления прокреативного значения половых функций и появления “искусственного секса”. Она заканчивается вместе с концом человека.

* * *

Размножение у двуполых в форме спаривания – главная функция жизни, и следовательно долг человека как телесного существа. Кто его не выполняет – отступник, предатель жизни.

Любовь и голод правят миром – говорили раньше. Как это меняется сейчас? Миром правят секс и прибавочная стоимость – таким стал этот девиз в XX веке. Идет социализация голода и выхолащивание любви. “Хлебом”, потребностью сытых становится публичное самоутверждение, слава. Это называют “возвышением потребностей”. Получают удовольствие не от самой жизни, а от информации о ней. Жажда общения с другими людьми сужается, расширяясь до общения с вещами и знаками. До коммуникации. Любовь, влечение “возвышаются” до абстрактного взаимодействия и воображаемого отношения. До порнографии. Проблема отмирания родительских чувств превратилась из моральной в социальную. “И в конце времен охладеет любовь” – Евангелие (от Матвея, 24:12).

* * *

Одна дилетантская реминисценция об изменении роли тела в культуре. Оно шло снизу вверх:

Первобытная культура озабочена обузданием зоологизма, борьбой с инцестом, регулированием брачных, кровнородственных отношений. Культ фаллоса. Мир вращается вокруг гениталий. Человек-чресла.

Потом проблема живота. Биться не на живот, а на смерть. Положить живот за други своя. Жизнь и живот, прокормление, еда почти тождественны. Вырастить ребенка – значит вос-питать его в буквальном смысле слова. Мир лежит на брюхе. Человек-живот.

В Новое время на первом плане грудь, человеческие чувства, страдания плоти, борьба страстей. Сенсуализм и сентиментализм – любовь. Волнения души. Мир прижат к груди. Человек-сердце.

Сейчас центром тела стала голова. Торжество расчета, рациональности. Интеллектуализм, церебрализация. Мир стоит на голове.Человек-мозг.

Дальше у нас нет органов. Кончились. Далее киборг, искусственный интеллект, самоотрицание в пользу Другого.

* * *

Сущность человека определяется соотносительно. Когда человека сравнивали с ближайшим к нему состоянием мира – животными, то его сущностью было все, что от них отличает: труд, сознание, речь. Сейчас явственно видно машинное будущее разума, возможность замены его биологической основы. Поэтому специфику человека начали усматривать в том, что его отличает от машин: страсти, интуиция, любовь, иррациональное, актуализируется внимание к биологической специфике, хотя она исчезает с катастрофической быстротой. Ее деградация в обществе: регламентация, рационализация, бюрократизация, а с другой стороны, возможность постепенной замены самого физического тела: “по частям” человек искусственный уже существует. Моделирование почти всех органов – ближайшая инженерная задача. Зрение давно полуискусственно, следующее поколение практически будет очковым (как сейчас японцы), о понижении слуха все слышали, 32 зубов ни у кого почти нет, о прогрессирующем обезволосении все знают, эректоры рекламируют и прочее, и прочее. Перед лицом технологии значение половых различий между людьми резко падает. Из языка исчезают слова женского рода. Пишет девушка, а подписывается “студент”, работает она “лаборантом”, даже и не учительница, а “учитель”, не секретарша, а “секретарь”. А ведь наш язык “дом бытия”, отражение жизни. В поступках мужчины специфически мужское начало не имеет поля развертывания. К нему предъявляются противоречивые требования: быть смелым и быть винтиком, быть самостоятельным и быть функциональным. Одномерный человек реализуется в главном – как однополый. Бесполый. Остальное – мелочи.

* * *

“Это может только мужчина: иметь цель вне себя. Женщина – сама для себя цель и хочет быть ею для всего доступного мира. Она, конечно, старается, подражая мужчине, тоже завести себе интерес снаружи от себя – щипание корпии или научные исследования, – ей плохо удается это притворство”... (Татьяна Набатникова. Каждый охотник. М., 1989. с. 306).

Все-таки это неверное рассуждение. Женщина берется уже эмансипированная, то есть неспособная к материнству или относящаяся к нему как к эпизоду. Напротив, женщина-мать всегда имеет цель вне себя. Цель эта – дети. Не просто природа и борьба с ней, на чем специализирован мужчина и что необходимо для развития общества, а природа живая, необходимая для продолжения человечества как совокупности существ, на чем была специализирована женщина. Говоря по большому счету, если женщины исчезнут из науки, техники, искусства (естественно, кроме исполнительства), то практически мало что изменится. Но когда они совсем забросят семью и воспитание детей, то мир забуксует. Отсюда и отношение к “деловым женщинам” и “образованным дамам”, гордящимся тем, что как матери они принесли себя в жертву культуре или может быть избрали ее своей жертвой – двусмысленное. Сопротивляется природа, сколько ее у человека осталось.

* * *

Доброта людей индивидуальна, однако у ней есть общие природные корни. Доброта женщин развивается прежде всего в лоне материнства. Такова природа вещей. У женщины-матери она самоотверженнее мужской. Она