Зарождение учений о принципах научного познания в естествознании XVI—XVIII вв.

Что касается разработки проблем методологии научного познания не только в сфере философии и логики, но и в самом институте науки, то здесь проблемы познавательных методов были ясно поставлены и осознаны начиная с работ Галилея, Декарта и Ньютона.

Речь идет в первую очередь о естествознании как о наиболее характерной области научного познания, которое главным образом “основывается на эмпирических принципах” [Кант, 1994к, с. 16]). Естествознание как наука, а не просто как сумма знаний о природе возникло на переходе от эпохи Возрождения к Новому времени. По этому поводу Кант писал: “Естествознание гораздо позднее (чем математика. — В.К.) попало на столбовую дорогу науки. Только полтора столетия тому назад предложение проницательного Бэкона Веруламского было отчасти причиной открытия [этого пути], а отчасти толчком, подвинувшим естествознание вперед, так как следы его уже были найдены; это также можно объяснить только быстро совершившейся революцией в способе мышления. Я буду иметь здесь в виду естествознание только постольку, поскольку оно основывается на эмпирических принципах” [Кант, 1994к, с. 16].

Из контекста “Критики чистого разума” можно заключить, что, по убеждению Канта, естествознание как наука появляется в связи с зарождением экспериментального метода не как результат случайно собранных эмпирических результатов, а сообразно разумному плану, который предполагает формулировку необходимых законов (заметим, что мысли о теоретической нагруженности эксперимента в философии науки XIX—XX вв. просто повторяют известные положения Канта). Сказанное становится понятным из следующих замечаний мыслителя: “Ясность для всех естествоиспытателей возникла тогда, когда Галилей стал скатывать с наклонной плоскости шары с им самим избранной тяжестью, когда Торричелли заставил воздух поддерживать вес, который, как он заранее предвидел, был равен весу известного ему столба воды, или когда Шталь в еще более позднее время превращал металлы в известь и известь обратно в металлы, что-то выделяя в них и вновь присоединяя к ним (я здесь не точно следую истории экспериментального метода, зарождение которого к тому же не очень-то известно). Естествоиспытатели поняли, что разум видит только то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти впереди, согласно постоянным законам, и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, так как в противном случае наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, не будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон и нуждается в нем” [Кант, 1994к, с. 16].

Обратимся к Галилею.

Выдающаяся роль Галилея (1564—1642) в отношении становления учения о научном методе состоит не только в том, что он по существу заложил основы современного экспериментального и теоретического естествознания, но и, равным образом, в том, что он помог преодолеть научному сообществу давление авторитета Аристотеля.

Другими словами, Галилей установил в науке в качестве главенствующих критериев достоверности знания опытно-экспериментальную подтверждаемость и теоретическую стройность, а не ссылку на авторитет.

Напряженная борьба Галилея с господством аристотелевской идеологии в науке выражается, например, в “Послании к Франческо Инголи (1624): “Природа, синьор мой, насмехается над решениями и повелениями князей, императоров и монархов, и по их требованиям она не изменила бы ни на иоту свои законы и положения. Аристотель был человек: он смотрел глазами, слушал ушами, рассуждал мозгом; также и я — человек, я смотрю глазами и вижу гораздо больше того, что видел он; а что касается рассуждений, то верю, что рассуждал он о большем числе предметов, чем я; но лучше или хуже меня по вопросам, о которых мы рассуждали оба, это будет видно по нашим доводам, а вовсе не по нашим авторитетам. Вы скажете: Сколь великий человек, у которого было такое множество последователей? Но это ничего не стоит, потому что давность времени и число протекших лет принесли ему и число приверженцев; и хотя у отца было двадцать сыновей, отсюда нельзя по необходимости вывести, что он более плодовит, чем его сын, у которого только один ребенок, потому что отцу шестьдесят лет, а сыну двадцать” [Галилей, 1970б, с. 226].

Второй шаг Галилея в направлении разработки нового научного метода (методологии) — критика формальности аристотелевской логики и аристотелевских рассуждений a priori как главного основания в построении знаний о мире. Вкладывая эти мысли в уста Сальвиати, Галилей пишет: “Заметьте, что логика, как вы прекрасно знаете, есть инструмент, которым пользуются в философии; и как можно быть превосходным мастером в построении инструментов, не умея извлечь из него ни одного звука, так же можно быть великим логиком, не умея как следует пользоваться логикой; многие знают на память все правила поэтики, и все же не все способны сочинить даже четырех стихов, а иные, обладая всеми наставлениями Винчи, не в состоянии нарисовать хотя бы скамейку” [Галилей, 1970а, с. 228].

В связи с этими рассуждениями Галилей приходит к утверждению, что познавательный метод должен основываться “в доказательных науках” на опыте. Так, в ответ на утверждение Симпличио о том, что главным основанием построения системы Аристотеля были рассуждения a priori, Сальвиати говорит: “То, что вы говорите, является методом, которым он изложил свое учение, но я не думаю, чтобы это был метод его исследования. Я считаю твердо установленным, что он сначала старался путем чувственных опытов и наблюдений удостовериться, насколько можно, в своих заключениях, а после этого изыскивал средства доказать их, ибо обычно именно так и поступают в доказательных науках” [Галилей, 1970а, с. 228—229]. Здесь мысли Галилея о методе Аристотеля близки вышеприведенной характеристике Канта, который называл Аристотеля “главой эмпириков”.

Можно сказать, упрощая и схематизируя ситуацию, что в философской теории познания Аристотель был центристом, занимая промежуточную позицию между “интеллектуализмом” (или рационализмом) Платона и “сенсуализмом” (или эмпиризмом) Эпикура.

В Новое время аналогично: метод (методология) Г.Галилея близок эмпиризму Ф.Бэкона и в то же время предшествует рационализму Декарта в том, что Галилей первым применил рационалистский метод математического моделирования. Рационалистский метод Р.Декарта-философа совпадает с рационализмом Декарта-ученого (математика и естествоиспытателя). Наконец, метод Ньютона, можно сказать, центристский. Действительно, органичное сочетание теоретико-математического и опытно-экспериментального подходов, реализованных в “Математических началах натуральной философии” (1686) Ньютона, свидетельствует об этом. В частности, в предисловии Ньютон ясно выражает свою теоретико-методологическую ориентацию: “Так как древние, по словам Паппиуса, придавали большое значение механике при изучении природы, то новейшие авторы, отбросив субстанции и скрытые свойства, стараются подчинить явления природы законам математики. В этом сочинении имеется в виду тщательное развитие приложений математики и физики” [Ньютон, 1936, с. 1].

В этом смысле мы можем говорить о близости метода Ньютона методу Канта: и в той, и в другой позиции научное знание строится на основе явлений природы (в “пределах возможного опыта”) и теоретического (“чистого”) разума, функционирование которого выражается в рассудочных понятиях a priori, воззрениях на основе априорных форм чувственности и математике как идеальной форме научного знания.

В “Математических началах...” Ньютона есть и нормативные формулировки (принципы) общеметодологического характера, которые выделены в разделе “Правила умозаключений в физике”:

“Правило 1. Не должно принимать в природе иных причин сверх тех, которые истинны и достаточны для объяснения явлений. По этому поводу философы утверждают, что природа ничего не делает напрасно, а было бы напрасным совершать многим то, что может быть сделано меньшим. Природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей.

Правило 2. Поэтому, поскольку возможно, должно приписывать те же причины того же рода различным проявлениям природы...

Правило 3. Такие свойства тел, которые не могут быть ни усиляемы, ни ослабляемы и которые оказываются присущими всем телам, над которыми возможно производить испытания, должны быть почитаемы за свойства всех тел вообще.

Свойства тел постигаются не иначе, как испытаниями; следовательно, за общие свойства надо принимать те, которые постоянно при опытах обнаруживаются и которые, как не подлежащие уменьшению, устранены быть не могут. Понятно, что в противность ряду опытов не следует измышлять на авось каких-либо бредней, не следует также уклоняться от сходственности в природе, ибо природа всегда и проста, и всегда с собой согласована” [Ньютон, 1936, с. 502—503].

Общеметодологическая программа развития естествознания на основе образцов математики и механики выражена Ньютоном в следующих известных словах: “Вся трудность физики, как будет видно, состоит в том, чтобы по явлениям движения распознать силы природы, а затем по этим силам объяснить остальные явления ... Было бы желательно вывести из начал механики и остальные явления природы, рассуждая подобным же образом, ибо многое заставляет меня предполагать, что все эти явления обусловливаются некоторыми силами, с которыми частицы тел, вследствие причин покуда неизвестных, или стремятся друг к другу и сцепляются в правильные фигуры, или же взаимно отталкиваются и удаляются друг от друга” [Ньютон, 1936, с.3]. Заметим, что Ньютон формулирует не чисто редукционистскую программу механицистского подхода в естествознании, как часто считают, поскольку здесь он пишет о “рассуждениях подобным же образом”, а не об описании природы на языке одной только механики.

Вопросы научного познания в трудах Канта: постановка проблем о возможностях и границах научного познания

В XVIII в. проблемы научного познания нашли особое продолжение и звучание в учениях о возможностях и границах научного познания мира Д.Юма и И.Канта. Если Бэкон и Декарт решали принципиальные проблемы метода получения истинного знания (склоняясь соответственно к эмпиризму и рационализму), собственно же возможность получения истинного знания о мире у них не вызывала сомнений, то Кант выделил как центральную проблему возможностей и границ научного познания мира, природы, а вместе с этим и проблему разделения научного и ненаучного знаний. В этом смысле Кант разделял все предшествующие ему учения о возможностях человеческого познания мира на догматические (например, эмпиризм Бэкона и рационализм Декарта), согласно которым мир познаваем и различие заключается только во взглядах на пути к истинному знанию, и скептические (например, скептицизм Юма), согласно которым мир непознаваем. Свое учение Кант назвал критическим — мир познаваем, но только в пределах возможного опыта, причем опыта в специфическом кантовском смысле.

В качестве главных составляющих науки Кант выделяет предмет и метод (род познания, способ познания), которые являются соответственно критериями различения отдельных наук: “Когда нужно представить какое-нибудь познание как науку, то прежде всего должно в точности определить ту отличительную особенность, которую оно не разделяет ни с каким другим познанием и которая, таким образом, исключительно ему свойственна; в противном случае границы всех наук сольются, и ни одну из них нельзя будет основательно изложить сообразно с ее природой.

Идея возможной науки и ее области основывается прежде всего именно на такой отличительной особенности, в чем бы она ни состояла: в различии ли предмета, или источников познания, или же рода (можно сказать “метода”, “способа”. — В.К.) познания, или, наконец, в различии некоторых, если не всех, этих отношений вместе” [Кант, 1993, с. 21].

По Канту, главный характерный признак научности знания — его системность. Системность знания определяется методом. Искусство построения системы Кант называет архитектоникой: “Под архитектоникой я разумею искусство построения системы. Так как обыденное знание именно благодаря систематическому единству становится наукой, т.е. из простого агрегата знаний превращается в систему, то архитектоника есть учение о научной стороне наших знаний вообще, и, следовательно, она необходимо входит в учение о методе” [Кант, 1994к, с. 486].

Поскольку архитектоника есть составляющая часть метода, а систематический характер как главный признак научного знания определяется методом, то, следуя Канту, думаю, можно высказаться предельно кратко: наука есть метод.

Существенно отметить, что проблемы рефлексии науки Кант относит к специальной философской задаче, решение которой может быть ошибочным даже у создателей тех или иных конкретных наук, т.е., говоря современным языком, Кант подчеркивает значимость специального философско-методологического анализа феномена “наука” и “научное знание”. Повторим его слова: “Никто не пытается создать науку, не полагая в ее основу идею. Однако при разработке науки схема и даже даваемая вначале дефиниция науки весьма редко соответствуют идее схемы, так как она заложена в разуме, подобно зародышу, все части которого еще не развиты и едва ли доступны даже микроскопическому наблюдению. Поэтому науки, так как они сочиняются с точки зрения некоторого общего интереса, следует объяснять и определять не соответственно описанию, даваемому их основателем, а соответственно идее, которая ввиду естественного единства составленных им частей оказывается основанной в самом разуме. Действительно, нередко оказывается, что основатель [науки] и даже его позднейшие последователи блуждают вокруг идеи, которую они сами не уяснили себе, и поэтому не могут определить истинное содержание, расчленение (систематическое единство) и границы своей науки” [Кант, 1994к, с. 487].

Уже говорилось о том, что “в отношении предмета всякого познания” Кант разделил философов на сенсуалистов и интеллектуалистов (Эпикур и Платон как самые выдающиеся представители этих направлений); “в отношении происхождения познания” — на эмпириков и ноологистов (Аристотель и Платон в античности, Локк и Лейбниц в Новое время) [Кант, 1994к, с. 497]. Далее Кант дает определение научному методу и производит разделение типичных познавательных подходов “в отношении метода”: “Если мы хотим нечто назвать методом, то оно должно быть способом действия согласно основоположениям. Методы, господствующие в настоящее время в этой области исследования природы, можно разделить на натуралистические и научные. Натуралист чистого разума принимает за основоположение мысль, что обыденный разум без науки (который он называет здравым разумом) может достигнуть большего в разрешении самых возвышенных проблем, составляющих задачу метафизики, чем спекуляции” [Кант, 1994к, с. 497—498].

Критикуя натуралистов, Кант замечает, что их позиция равносильна утверждению о возможности определения расстояния до Луны на глазок с большей точностью, чем при помощи косвенных математических вычислений.

В свою очередь, рассматривая варианты научных методов, в итоге Кант приходит (что уже отмечалось) к убеждению о преимуществе критического научного метода: “Что касается сторонников научного метода, то перед нами выбор: действовать либо догматически, либо скептически, но они при всех случаях обязаны быть систематическими. Если я назову здесь знаменитого Вольфа в качестве представителя первого метода и Давида Юма как представителя второго метода, то этого будет достаточно для моей теперешней цели. Открытым остается только критический путь. Если наш читатель благосклонно и терпеливо прошел этот путь в моем обществе, то он может теперь судить, нельзя ли, если ему угодно будет оказать также свое содействие, превратить эту тропинку в столбовую дорогу и еще до конца настоящего столетия достигнуть того, чего не могли осуществить многие века, а именно доставить полное удовлетворение человеческому разуму в вопросах, всегда возбуждающих жажду знания, но до сих пор занимавших его безуспешно” [Кант, 1994к, с. 498].

Выше я привел основные мысли Канта о научности знания и научном методе, лучший вариант которого, по Канту, — критический метод. Именно этот подход наиболее специфичен для научной методологии Канта и выражается в ясной постановке проблем не только о возможностях, но и границах человеческого познания мира.

Важно подчеркнуть, что при изложении учения Канта следует ясно разобраться с общеупотребительным и специфически кантовским смыслом основных терминов.

В данном случае, например, приведено понятие “мир”, а не “природа”, так как для Канта природа есть совокупность предметов возможного опыта, а не мир в целом. То же относится и к понятиям “объективность знания” (как общезначимое знание в пределах возможного опыта, но не знание о вещах как они есть сами по себе). В частности, Кант писал, что “...законы природы никогда не могут познаваться a priori, если разуметь под ними законы вещей самих по себе без отношения к возможному опыту. Но мы здесь не имеем дела с вещами самими по себе (их мы оставляем в стороне со всеми их свойствами), а только с вещами как предметами возможного опыта, и совокупность этих предметов и есть собственно то, что мы здесь называем природой” [Кант, 1993, с. 71].

Согласно Канту, устройство нашего рассудка определяет возможность опыта и вместе с этим это устройство и есть основа того, что называют законами природы: “Есть много законов природы, которые мы можем знать только посредством опыта, но закономерность в связи явлений, т.е. природу вообще, мы не можем познать ни из какого опыта, так как сам опыт нуждается в таких законах, на которых основывается a priori его возможность.

Таким образом, возможность опыта вообще вместе с тем всеобщий закон природы, и принципы первого суть законы последней. Ибо мы знаем природу только как совокупность явлений, т.е. представлений в нас; поэтому мы можем получить закон связи этих явлений только из принципов их связи в нас, т.е. из условий такого необходимого соединения в сознании, которое дает возможность опыта” [Кант, 1993, с. 105].

По Канту, метод естествознания должен позволять нам находить элементы чистого разума (познание a priori в вещах того, что вложено в них нами самими), которые обязательно формируются в пределах возможного опыта, т.е. знания, подтверждаемые или опровергаемые экспериментом [Кант, 1994к, с. 19]. Кант подчеркивает, что “природа и возможный опыт — совершенно одно и то же”. Он пишет, что “будет хотя и странно, но тем не менее истинно, если я скажу: рассудок не почерпывает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей” [Кант, 1993, с. 107].

В свою очередь рассудок регулируется разумом, который придает рассудочной деятельности систематическое единство: “Трансцендентальные идеи выражают, таким образом, особенное назначение разума, именно как принцип систематического единства рассудочной деятельности” [Кант, 1993, с. 153].

Важно еще раз подчеркнуть, что естественные науки изучают природу, но природа, по Канту, это “совокупность предметов опыта” [Кант, 1994к, с.19], а не совокупность вещей самих по себе. Эта позиция ясно выражена им: “Природа есть существование (Dasein) вещей, насколько оно определено общими законами. Если бы природа означала существование вещей самих по себе, то мы бы никогда не могли ее познать ни “a priori”, ни “a posteriori”. Это невозможно a priori, ибо как будем мы знать, что принадлежит вещам самим по себе, когда мы никак не можем это узнать через расчленение наших понятий (аналитические положения)...

И a posteriori было бы невозможно такое познание природы вещей самих по себе. Ибо если опыт должен сообщать мне законы, которым подчинено существование самих вещей, то эти законы, насколько они касаются вещей самих по себе, должны необходимо принадлежать этим вещам и вне моего опыта. Между тем, опыт хотя и научает меня тому, что существует и как оно существует, но никогда не показывает, что это необходимым образом должно быть так, а не иначе. Следовательно, опыт никогда не даст познания о природе вещей самих по себе” [Кант, 1993, с. 68—69].

В то же время опыт в учении Канта — это необходимый компонент становления научного знания, поскольку научное знание, по Канту, может быть обосновано только в пределах возможного опыта, несмотря на его априорную природу. Именно последнее придает знанию объективный характер (по Канту, это необходимая всеобщность): “Все наши суждения сперва суть простые суждения восприятия; они имеют значение только для нас, т.е. для нашего субъекта, и лишь впоследствии мы им даем новое отношение, именно к объекту, и хотим, чтобы оно имело постоянное значение для нас и также для всех других; ибо если одно суждение согласуется с предметом, то и все суждения о том же предмете должны согласоваться между собой, так что объективное значение опытного суждения есть не что иное, как его необходимая всеобщность” [Кант, 1993, с. 74].

Предельно кратко изложим идеи Канта, относящиеся к проблемам становления методологии научного познания:

есть природа вещей самих по себе, но она принципиально непознаваема и не может быть предметом научного познания;

природа, понимаемая как совокупность вещей возможного опыта, познаваема и представляет предмет естествознания;

знания о природе есть знания, получаемые a priori, но не всякие, а только те, которые можно проверить (подтвердить или опровергнуть) экспериментально (т.е. речь идет об априорных знаниях в пределах возможного опыта);

научное знание отличается от других видов человеческого знания системностью, системный и цельный характер знанию придает метод;

объективное опытное знание — это не знание о вещах самих по себе, а общезначимое необходимое и всеобщее знание в пределах возможного опыта;

систематическое единство рассудочной деятельности придает разум;

метод — это способ действия согласно основоположениям, причем научные методы могут быть разными, но обязательно систематичными;

наилучший метод научного познания — критический.

Идеи Канта сохранились в неизменном или переосмысленном виде во многих философско-методологических учениях XIX в. и XX в.: теоретической “нагруженности” любого эксперимента, принципах верификации и фальсификации, учениях о пределах научного познания в связи с проблемами взаимодействия исследуемых и исследующих (человек с его макроскопическими инструментами и понятиями) систем, учениях об идеалах и нормах научного познания. Кант твердо стоял на позиции, что статус естественнонаучного знания может приобретать не любое знание a priori, но обязательно в пределах возможного опыта, т.е. знание, которое может быть подтверждено или опровергнуто при эмпирической (экспериментальной) проверке. Наконец, идеи Канта о том, что понятие “природа” есть понятие, включающее не вещи сами по себе, а предметы возможного человеческого опыта, нашли своеобразное, но вполне созвучное продолжение в копенгагеновской интерпретации квантовой механики: утверждение природной принципиально неустранимой взаимосвязи познаваемой системы и познающей системы.

Существенный вклад Канта в становление методологии научного познания в том, что он строго разделил научно-критическую конститутивную и метафизическую регулятивную части человеческого познания. В метафизической традиции от учения о “припоминании” Платона до “врожденных идей” Декарта собственно научно-критическому познанию природы “в пределах возможного опыта” места не было. Идеи Канта составили основу синтеза естествознания, основанного на опыте и философской теории познания как науки.

В заключение этого раздела приведем интересные и вполне актуальные (всегда актуальные) размышления Канта о соотношении теории и практики. Он дает следующие определения понятиям “теория” и “практика”: “Теорией называют совокупность правил, даже практических, когда эти правила мыслятся как принципы в некоторой всеобщности, и притом отвлеченно от множества условий, которые, однако, необходимо влияют на их применение. Наоборот, практикой называется не всякое действование, а лишь такое осуществление цели, какое мыслится как следование определенным, представленным в общем виде принципам деятельности” [Кант, 1994е, с. 158]. Далее Кант ясно и с привлечением наглядных примеров поясняет, что всякая практика, если только она не сводится к невежественному действию наугад, обязательно основывается на теории, т.е. совокупности правил и принципов. В связи с этим он замечает, что “причина малой пригодности теории для практики (если это имело место. — В.К.) заключалась не в самой теории, а в том, что здесь было недостаточно теории, которой человек должен был еще научиться из опыта и которая есть истинная теория...” [Кант, 1994е, с. 159].

Можно с уверенностью сказать, что, раскрывая необходимую неразрывность теории и практики, Кант исчерпал итоги многих дискуссий о соотношении теории и практики, воспроизводящихся без особых вариаций и без оригинальных итогов вплоть до нашего времени.

* * *

После “Критики чистого разума” Канта гносеология достойно “умерла”. “Достойно” — значит она сделала хорошее дело; “умерла” — она сделала свое дело полностью и передала его более конкретной дисциплине — “методологии науки”. Центральная проблема гносеологии — возможности и пределы познания мира человечеством. Этот вопрос решался рационализмом и эмпиризмом. Положение родоначальника рационализма, и вместе с этим философии как таковой, Парменида: наша мысль тождественна бытию. Далее сочинялись разные вариации на эту тему, но все они сводились к одному и тому же. Авторы таких вариаций — рационалисты Сократ, Платон, Декарт, Августин, Фома Аквинский, Лейбниц, Гегель.

Эмпирики так и не могли понять, как из отдельных ощущений (что только и способен дать чувственный опыт) складываются понятия и законы мироустройства, представляемые в форме всеобщности и необходимости. Кант показал, что эмпирико-рационалистским путем (совмещая оба метода) мы не можем познать вещи сами по себе, не можем выйти за пределы нашего сознания, но в то же время человек сознает знания о мире, систематизируя на основании априорных рассудочных форм знания о явлениях, которые доступны человеку на опыте.

Каким образом возможно естествознание, если принять кантовскую аргументацию, а для этого у мировой интеллектуальной истории есть все основания? Естествознание возможно благодаря естественной (здравой, изначальной, перманентной для всех времен и народов и т.п.) убежденности человека, что мир вне его существует и что данные ему явления во всем своем многообразии несут в себе нечто, что можно в большей или меньшей степени с помощью рассудка представить в системе знания (которая поддерживается верой ученых о соответствии этого знания хотя бы в какой-то степени внешнему объективному миру, т.е. миру, независимому от человеческой субъективности).

Эта убежденность естествознания имеет дополнительные основания:

1) идеальные математические конструкции вдруг оказываются в прекрасном соответствии с естественно научными законами и знаниями;

2) целенаправленность поставленного эксперимента дает ожидаемые результаты и тем самым подтверждает или опровергает естественнонаучные знания.

Данные основания не абсолютны, но существенны. При этом уже отмечалось, что Кант не был сторонником таких убеждений, а называл природой совокупность явлений.

В заключение отмечу, что методология науки строится подобно аксиоматическому способу построения теорий в математике. Вначале ученый на основании каких-либо соображений выбирает “аксиоматическую систему” — в данном случае принципиальные основания познавательного метода, а далее строит всю систему методологии.

Так, например, у Бэкона “общие аксиомы” находятся в эмпирических знаниях, у Декарта – в интеллекте познающего субъекта, у Канта — в “чистом разуме” и “априорных формах чувственности”.