ГРАЖДАНСКИЙ РОМАНТИЗМ и его представители.

Декабристы создали свое особое течение в романтизме, которое можно назвать общественно-гражданским, старавшимся резко обособиться от умеренного созерцательного романтического течения, во главе которого стоял Жуковский. О том, что в русской литературе борются два течения внутри романтизма, свидетельствовала статья В.К. Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие».

Но сближало их с первым русским романтиком чувство своей обособленности в обществе, исключительности, аскетизма, сознание личной подвижнической роли.

Их теоретик — О. Сомов — писал о вдохновенном воображении в творчестве, т.е. о понятиях чисто романтических. Декабристы создавали такой же, как и Жуковский, идеальный, рефлектированный, вымышленный мир, взамен существующего.

Своего пейзажа декабристы не создали: они целиком заимствовали его у Жуковского. В думах, поэмах Рылеева — тот же грозный, оссиановский колорит, что и в элегиях и балладах Жуковского.

Как и последний, они искали черты народности, национальной характерности для поэзии, и находили их в исторической героике, патриотизме. В этом они сильно отличались от Жуковского, от его элегического пафоса и опоры на народные суеверия. Идея гражданственности разрабатывалась ими всесторонне, тогда как у Жуковского в «Теоне и Эсхине» она лишь слегка намечена. Антикрепостнические настроения у них были общими, но выражались по-разному. Гражданский романтизм декабристов был существенным вкладом в русскую литературу и не в меньшей степени, чем романтизм Жуковского и Батюшкова, подготавливал пушкинский синтез, приведший к открытию качественно нового художественного метода — метода реализма.

Политический деятель и поэт, поэт и критик, Рылеев обладал глубоко оригинальным индивидуальным творческим стилем.

А.А. Бестужев в одном из обзоров назвал Рылеева создателем особого рода поэзии, то есть поэзии гражданского романтизма.

Творческое наследие Рылеева легко распадается на три группы произведений:
а) разные лирические стихотворения, малые формы;
б) лиро-эпические «Думы»
в) крупные формы — поэма «Войнаровский» (замыслы поэм о Наливайке, трагедии о Хмельницком и пр.).

В жанре рылеевской думы сочетались элементы торжественной оды и исторической повести. Здесь и рассказ о подвиге, и определенная проповедь некоторых гражданских начал и добродетелей в одическом стиле. Лиро-эпический жанр думы позволял это сделать

Думы полны подлинного драматизма, были большим достижением в обрисовке исторических деятелей, живого человека, крупного исторического масштаба.

Бестужев (псевдоним Марлинский) был сподвижником Рылеева по изданию «Полярной звезды», деятельным членом «Северного общества», участвовал в восстании на Сенатской площади. Его имя много значит в истории гражданского романтизма.

Ему как поэту в заслугу можно поставить агитационные песни для солдат, написанные совместно с Рылеевым. Но он внес значительный вклад в литературное движение как литературный критик и как прозаик. Эти области у декабристов как раз несколько отставали от стихотворческой. Бестужев существенно их развил. После поражения декабристов, отбывая солдатчину на Кавказе, Бестужев-Марлинский оставался верным пафосу героики. Оставаясь по-прежнему романтиком, Бестужев-Марлинский, однако, несколько перестроился: его творчество стало больше опираться на увиденное и достоверное в жизни, более сдержанным по стилю, без прежней восторженной веры в силу священного порыва, в скорую возможность преобразования мира. Он понимает, что непредвиденные случайности таятся в объективном ходе вещей, что человек противоречив в своих помыслах и поступках, что огромную власть над ним имеют обычаи и привычки и неожиданными бывают его решения. На этих основах строятся сюжеты «Морехода Никитина», «Аммалат-Бека».

Но романтическое начало все же перевешивает в творчестве и позднего Марлинского. Он пел прежние песни, искал исключительных подвижников, которые могли бы служить примером героических деяний.

Поэтическое творчество Одоевского в основном развернулось на каторге — в Читинском остроге, на Петровском заводе (за Байкалом

Несмотря на приступы отчаяния, схватывающего Одоевского в Сибири, в целом он сумел создать поэзию гражданской стойкости в условиях понесенного поражения.

Байронический» романтизм и его представители.
Коснемся «байронизма» в России в самой общей форме как одной из разновидностей русского романтизма. Исторически и логически его место после гражданского романтизма декабристов, подражавших Байрону и оплакивавших в стихах его смерть, и перед философским романтизмом «любомудров», являвшихся уже реакцией на разорванное «байроническое» сознание, его «мировую скорбь» и пытавшихся выработать целостное оптимистическое мировосприятие. О Пушкине и Лермонтове речь впереди, сосредоточимся пока на типичном, среднем русском «байронисте» — И.И. Козлове.

Иван Иванович Козлов(1779-1840)
Один из первых русских «байронистов». Козлова интересовали и другие английские поэты: Вордсворт, Саути, Бернс, друг Байрона Томас Мур. Но Байрон у него занимал особое место. Байрон был плохим утешителем. Смерть его Козлов воспринял как потерю «дорогого сына» («Дневник») и откликнулся пространным стихотворением. Козлов пытается создать апофеоз Байрону, охватить всю его жизнь, его общественные и семейные столкновения, говорит о вольнолюбии поэта, о пламени роковых страстей:

Он пел угнетенных свободу;

Страданий любви исступленной певец.

Он высказал сердцу все тайны сердец,

Всех буйных страстей упоенья.

(«Байрон», 1824)

Байрон связывает свой жребий с судьбой Эллады, помогает борьбе греков за свободу, тут и настигает его славная смерть.
Но стихотворение Козлова слишком растянуто, лишено внутренней энергии. Вся мощь бунтарской поэзии Байрона не подхватывалась Козловым. Козлов выделяет мотивы страдания, грусти, усиливает упования на провидение. Концовка стихотворения больше относится к самому Козлову, чем к английскому поэту: «В последний таинственный час» сердце Байрона обращено было к родным краям, «искало и дочь, и жену — и в небе с земным не рассталось!»
«Чернец» (1825) — поэма, принесшая славу Козлову. В сознании современников его имя стояло рядом с Пушкиным и Жуковским. Белинский отмечал, что по господствующему чувству Козлов находился под влиянием Жуковского, а в области художественной формы всегда был подражателем Пушкина. Несчастная судьба поэта, прикованного к постели, которому предстояло еще и потерять слух и зрение, чрезвычайно подогревала интерес к Козлову. И «байронический» образ героя — Чернеца — получил психологическую достоверность. Поэма ходила в рукописях по России. Подряд вышли три ее издания. «Она взяла обильную и полную дань слез с прекрасных глаз; ее знали наизусть и мужчины» (Белинский).
Содержание поэмы «Чернец» мало напоминало гордую, богоборческую поэзию Байрона, походило на баллады Жуковского, с верой в лучшую жизнь за гробом. И все же герою «Чернеца» свойственны дерзкие порывы духа, способность на решительные действия. В его лице погибает незаурядная личность, обездоленная судьбой.

Александр Сергеевич Пушкин(1799-1837)
За время трехнедельного пребывания в Гурзуфе весной 1820 года Пушкин имел возможность ознакомиться с некоторыми произведениями Байрона при помощи Елены Раевской и ее брата Николая Николаевича Раевского, владевших английским языком. Затем в Одессе Пушкин читал Байрона по-французски из воронцовской библиотеки. Это и определило влияние «восточных» поэм Байрона на южные поэмы Пушкина, особенно на «Бахчисарайский фонтан». Сам Пушкин признавался в письмах к друзьям: «Бахчисарайский фонтан» слабее «Пленника» и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я тогда с ума сходил». Пушкин, несмотря на понукания П.А. Вяземского, не почтил стихотворением смерть Байрона. Конечно, со смертью великого английского поэта «мир опустел» («К морю»). Пушкин охотнее наделяет Байрона аллегорическими значениями: «Он был, о море, твой певец... / Как ты, ничем неукротим» (там же). А в письме к П.А. Вяземскому 24-25 июня 1824 года из Одессы (т.е. через два месяца после смерти английского поэта) Пушкин раскрывает причины своего охлаждения к нему: «Гений Байрона бледнел с его молодостию». В своих трагедиях, не выключая и «Каина», он уже не тот пламенный демон, который создал «Гяура» и «Чайльд-Гарольда». Первые две песни «Дон Жуана» выше следующих. Его поэзия, видимо, изменялась. Он весь создан был навыворот; постепенности в нем не было, он вдруг созрел и возмужал — пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились — после 4-ой песни «Child Harold» «Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим талантом». Пушкин писал свой реалистический роман, и поэзия Байрона для него была в прошлом. Он не замечал, что Байрон тоже двигался к реализму, особенно в последних песнях «Дон Жуана», где решается проблема «человек и среда» и есть сатирические картины петербургских и лондонских светских нравов. «Байронические» мотивы брались Пушкиным из общей атмосферы мировой литературы. Воздействие Байрона своим «Чайльд-Гарольдом» (1812-1818) было ошеломляющим. Именно он создал образ героя, наделенного независимым, некнижным мнением о человечестве, которое после Французской революции и наполеоновской эпопеи утратило высокие цели и идеалы и, по примеру Англии, все больше начинало погружаться в царство меркантилизма, эгоизма, холодного расчета. Величие народа — в прошлом, и восхищавший его своим могуществом Наполеон оказался самовластным душителем свободы. Героя Байрона и стоящего за ним автора воодушевляют отдельные очаги сопротивления злу в Испании, в Албании и особенно в Греции. Романтик Байрон создает «поэзию мировой скорби» и в то же время непримиримой трагической борьбы против враждебной человеку действительности. С этими высокими целями соизмеряется у Байрона достоинство каждой отдельной критически мыслящей личности. Восклицание Пушкина в стихотворении «Деревня», в котором воспроизводится «барство дикое»: «О если б голос мой умел сердца тревожить!.. Почто в груди моей горит бесплодный жар?» — является началом его собственного «байронизма». С этим восклицанием перекликается в «Евгении Онегине» характеристика «современного человека» в «гарольдовом плаще»:

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безмерно,

С его озлобленным умом.

Кипящим в действии пустом.

Здесь эта характеристика вывернута применительно к противоречивому Онегину, но не случайно упоминается в кабинете героя романа, некогда скучавшего в своем сельском доме посреди книг: «лорда Байрона портрет», «певца Гяура и Жуана» (гл. VII, строфы 19 и 22). Общий пафос «Чайльд-Гарольда» отразился еще сильнее в критическом и скептическом умонастроении Евгения Онегина. Отразился и пафос «Дон Жуана».

Но особое значение, как уже говорилось, имели «восточные» поэмы Байрона, в которых Байрон создает, хотя и на основе путешествия на Ближний Восток, вневременные типы героев, с роковыми страстями, гордым, непреклонным отстаиванием своих человеческих прав. Байрон явно хочет противопоставить этих героев современной порочной цивилизации. Вяземский в статье о «Кавказском пленнике» поздравлял публику с успехом «посреди нас поэзии романтической». А в рецензии на «Цыган» утверждал: «...Вероятно, не будь Байрона, не было бы и поэмы «Цыганы» в настоящем ее виде».

Но, в отличие от Байрона, Пушкин не любуется своими героями, он их анализирует и в итоге показывает их несостоятельность. В их внутренней структуре обнаруживаются пороки общества, холодный эгоизм, бессердечие. Вследствие этого Пушкин преодолевает «байронизм» «восточных» поэм, преодолевает и самые корни романтического восприятия действительности.

Михаил Юрьевич Лермонтов(1814-1841)
Лермонтов считал нужным в 1832 году отмежеваться от Байрона: «Нет, я не Байрон, я другой». Но прежде чем стать «другим», русский «гонимый миром странник» должен был пройти через увлечения «байронизмом». Овладев английским языком, Лермонтов уже непосредственно обращался к Байрону, в чем его принципиальное отличие от Пушкина. Здесь мы встречаемся с такими подробностями, касающимися заимствований в ритмике, строфике, отдельных стилистических похищениях, которые трудно все учесть и классифицировать. Но главным образом влияет на Лермонтова Байрон в концептуальном отношении как автор «Каина», «Неба и земли», что заметно на поэмах Лермонтова «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей» при всем кавказском их колорите. Преодоление «байронизма» отмечено лишь в «Мцыри».
Но в сознании зрелого Лермонтова до конца дней жил образ Байрона в известной трансформации: аристократизм и демократизм, страсти и холодный расчет, анализ окружающего мира и беспощадный самоанализ, гражданская активность и фаталистическая убежденность в своей безвременной смерти.
Мотивы одиночества, изгнанничества, свободы и воли, памяти и забвения, времени и вечности, любви и смерти — все они «байронического» происхождения. Повлиял Байрон на поэтические формы у Лермонтова. В поэмах «Сашка» и «Сказка для детей» бурлескный стиль, иронический сарказм, снижение высокой патетики, тяготение стиха к прозаическому синтаксису восходят к «Беппо» и «Дон-Жуану» Байрона. В «Журнале Печорина» — следы автобиографических заметок, писем и дневников Байрона, изданных Томасом Муром в 1830 году.
Стиль «Героя нашего времени», построение каждой из пяти глав, составляющих роман, — в высшей степени «байронические». И «Тамань», и «Бэла», и «Фаталист» построены на заострениях, на кульминациях — везде смерть или опасность смерти. Каждая глава — законченное целое. И фабульная последовательность событий нарушена: эпизоды перетасованы с целью придания большей загадочности главному герою, и не случайно «Фаталист» поставлен в конце.
Итак, «байроническая» поэзия воспринималась русскими «байронистами» по-разному. Декабристы чтили в Байроне поэта-гражданина, союзника итальянских карбонариев и греческих повстанцев. Для Жуковского Байрон — поэт рока. Переводя «Шильонского узника», Жуковский выбросил «Сонет к Шильону» с гневными словами против тирании и с гимном в честь свободы. У Пушкина — самый многосторонний подход к Байрону: и свободолюбие, и скептицизм, и повышенная рефлексия, и попытки преодолеть романтический идеализм, выйти к трезвой правде жизни. Козлов воспринимал «байронизм» в страдальческом плане. Только Лермонтов — «байронист» с русскою душой — передаст всю мощь байроновской скорби и протеста, жажду активных действий против зла.