Глава 14. Мир вещей: мое тело

«Человечность» вещей, о которой шла речь выше, покоится на основании нашего существования в мире. Именно существование человека в мире придает вещи особое измерение – человеческое; вещь становится соразмерной человеку, а ее существование обретает человекоразмерность. Существование вещи соразмерно существованию человека. Однако вещь – это всегда материальный феномен. Соразмерность вещи человеку в таком случае должна отсылать чему-то вещному в самом существовании человека. Этим вещным, материальным в человеческом существовании, которое делает вещь соразмерной человеку в ее существовании, выступает человеческое тело. Именно вокруг человеческого тела, прежде всего моего тела, выстраивается мир окружающих меня вещей.

Что такое «мое тело»?

Термин «тело» (по-гречески – σωμα; по-латински – corpus) многозначен: материя, вещество; организм человека и животного; труп; часть человеческого организма и др. Это слово часто выступает синонимом таких слов как объект, предмет, вещь, организм. Тело в значении «объект» обычно определяется в ситуациях, когда тело становится предметом изучения и исследования, предметом, вовлекаемым в процесс познания. Термины «предмет» и «вещь» выступают синонимами термина «тело» в случаях, когда идет речь о «физическом теле», «природном теле», то есть теле неживом. В этих значениях употребления термина «тело» более адекватное выражение имеют в терминах «предмет», «вещь», особенно в последнем термине. Предмет, вещь – это такие феномены, сущность которых внешне пространственно выражена, которые не имеют внутреннего измерения.

Поскольку мы рассматриваем феномен «мое тело», то термин «тело» здесь явно имеет внутренне измерение, которое фиксируется трудноопределимым словом «жизнь», то есть тело – это всегда живое тело. И в этом своем значении оно пересекается с термином организм. Однако тело и организм описываю не один и тот же феномен. Организм – это, прежде всего, совокупность органов. Последние же являются результатом воздействия внешней среды на тело. Только поскольку есть свет и тень, точнее, феномен светотени, то есть и глаз как орган восприятия игры светотени. Там где нет такой игры (абсолютный свет или кромешная тьма) такой орган не формируется (кроты, черви и др.). Организм – это тело структурированное органами. Однако, набор тех или иных органов тела, их конфигурация на нем имеют случайный по отношению к телу характер, так как они формируются внешними факторами, а не самим телом.

Мое тело – не объект, не предмет, не вещь, не организм. Вместе с тем оно имеет внешнее, пространственное выражение, и оно, несомненно, есть материальное образование. Мое тело есть вещь, но вещь привилегированная. Указывая на это привилегированное положение человеческого тела в мире вещей французский философ Морис Мерло-Понти (1908-1961) в свое книге Феноменология восприятия (1945) пишет:

Тело – это то, что сообщает миру бытие, и обладать телом означает для живущего сращиваться с определенной средой, сливаться воедино с определенными проектами и непрерывно в них углубляться. … Ведь если верно, что я обладаю осознанием моего тела с точки зрения мира, что тело, будучи в центре мира, является незримой точкой, к которой обращены лики всех объектов, то столь же верно и то, что мое тело – это ось мира: я знаю, что у объектов много сторон, так как я мог бы обойти их кругом, в этом смысле я обладаю осознанием мира при посредстве моего тела[327].

Привилегированность моего тела по отношению к миру вещей состоит не только в том, что оно организует вещный мир вокруг меня, но и тем, что мое тело имеет внутреннее измерение, измерение сознания, которое придает миру вещей особое измерение – измерение смысла – простым фактом своего присутствия в мире.

Когда мое тело видит или затрагивает мир, само оно не может быть ни увиденным, ни затронутым. Ему мешает быть объектом, быть «всецело конституированным» то, что объекты существуют как раз благодаря ему. Его нельзя осязать и видеть именно в той мере, в какой оно и есть то, что видит и осязает. Посему тело – это не какой-то из внешних объектов, выделяющийся лишь особенностью быть всегда налицо. Оно постоянно, так сказать, абсолютным постоянством, служащим фоном относительному постоянству всегда готовых исчезнуть объектов, – объектов как таковых. Присутствие и отсутствие внешних объектов суть не что иное, как вариации некоего первичного поля присутствия, перцептивной области в которых господствует мое тело. Мало того, что постоянство моего тела не есть особый случай постоянства в мире внешних объектов: второе постигается только через первое; мало того, что перспектива моего тела это не какой-то особый случай перспективы объектов, перспективное представление объектов постигается только благодаря сопротивлению моего тела всякой перспективной вариации. Объекты показывают мне всегда лишь одну из сторон как раз потому, что я сам нахожусь в определенном месте, из которого их вижу и которое сам видеть не могу. Если тем не менее я верю в существование их скрытых сторон, равно как и в мир, который охватывает их все и сосуществует с ними, то происходит это оттого, что мое тело, всегда присутствующее для меня и, однако, вовлеченное в их среду множеством объективных связей, удерживает их в сосуществовании: с собой и привносит в них биение своей жизни. Таким образом, постоянство собственного тела, когда оно становилось объектом анализа классической психологии, могло привести ее к телу, которое было уже не объектом мира, но средством нашего с ним сообщения, к миру, который был уже не суммой определенных объектов, но неявным горизонтом нашего опыта, тоже присутствуя непрерывно прежде всякой опредеяяюшей мысли[328].

В каких измерениях можно рассматривать феномен «мое тело»? В философской антропологии, которая как раз и занимается разработкой формирующего взгляда на человека, к концу XIX столетия сложилось два подхода, два взгляда на человеческое тело: тело как результат природной эволюции и тело как продукт культуры. Первая стратегия берет свое начало в тезисе Ницше о теле как продукте органической эволюции природы, который воплощает в себе «как самое отдаленное, так и ближайшее п р о ш л о е всего органического развития»[329]. Вторая стратегия ведет речь о теле как результате развития культуры. В рамках этой стратегии тело человека предстает как производное культурных манипуляций, артефакт, особого рода конструкт, который формируется и претерпевает различные трансформации на основе знаний о человеке и окружающем его мире.

В последние десятилетия прошлого столетия начала складываться новая стратегия взгляда на человеческое тело, пытающаяся преодолеть оппозицию традиционных подходов. Эта стратегия своим основанием имеет тезис древних греков о том, что «человек мыслит всем телом». Этот тезис получил свое теоретическое обоснование в парменидовском положении «быть и мыслить одно и то же». В этом подходе человеческое тело предстает как то, во что вписывается сеть разнообразных различий пола, возраста, расы, этноса и др. Тело – это то, посредством чего человек реализуется в многообразии мира.

Сартр анализировал феномен тела в трех измерениях: тело-для-меня, тело-для-другого и тело как онтологическое сущее. Тело-для-меня – это такой взгляд, в котором мое тело открывается, дается мне как мое реальное бытие, мое фактическое существование. Тело-для-другого – это измерение, в котором я как тело являюсь другому. Третье – онтологическое измерение моего тела – это знаемое тело, тело, развернутое в системе знаний. Согласно Сартру измерение тело-для-меня является основанием тела-для-другого, а это последнее выступает условием онтологического измерения тела. Рассмотрим первые два измерения, так как они являются фундаментальными для понимания феномена «мое тело». Третье измерение хорошо представлено и в научной и в полезно-практической литературе.

И еще одно важное замечание. Сартр представил тело-для-меня как мое реальное бытие. Мое бытие взятое в феномене тело-для-меня в таком случае раскрывается в значении «быть телом». Тогда мое тело в аспекте тело-для-другого предстает как нечто такое, что связывает меня с другим, как то, с помощью чего я несу себя другому, то есть мое тело открывается мне в инструментальном модусе владения и определяется в значении «иметь тело». Французский философ Габриэль Марсель (1989-1973) в своем метафизическом дневнике писал, что тело, телесность является пограничной зоной между бытием и обладанием[330]. Таким образом, мое тело можно рассматривать в аспекте бытия («я есть тело») и в аспекте владения («я имею тело»). Рассмотрим оба эти аспекта подробнее.

Я есть тело

Быть телом означает быть среди мира вещей, идей и людей, быть сущим среди сущих. «Тело – это наше укоренение в мире» (Мерло-Понти). Бытийствуя телом я, включаюсь в толщу существующих сущих и включаюсь всегда в определенной точке и в определенный момент. Бытие телом – это всегда бытие-здесь-и-теперь. Однако это «здесь-и-теперь» для бытия тела не зарезервировано для него. Его «здесь» нельзя рассматривать как позицию, а его «теперь» как состояние. Для бытия здесь-и-теперь тела нет гарантии его существования среди мира вещей. Тело человека не существует в виде определенной раз и навсегда сущности, оно всякий раз сбывается в экзистировании, осуществляется в своем топохроне как феноменальное тело, ситуативное тело (Мерло-Понти). Именно это бытие телом как ситуация осуществления бытия-здесь конституирует место, которое занимает тело, развертывая, систему мест в измерении здесь-там, то есть конституирует расположение тел/предметов/вещей относительно этого «здесь», задавая тем самым их пространственное расположение. Бытие телом как ситуация осуществления бытия-теперь фундирует моменты «было» и «будет», задавая временные координаты для окружающего тела мира сущего.

Бытийствуя телом я включаюсь в мир сущего, принимая атаку этого мира сущего на себя. Этот атакующий меня мир, действуя на меня, наваливаясь всей своей материальной толщей, подтверждает как свое собственное реальное существование, так и мое реальное бытие в нем. Тело, как говорит Сартр, выступает в этом случае индикатором реального мира. Есть всем известный прием, который помогает проверить реальность как существования мира, так и меня самого – прием «ущипнуть себя».

Бытийствуя телом, развертывая пространство вокруг него, соприкасаясь с миром вещей посредством тела, я задаю меру реальному миру. В этом мире мое тело выступает первичной системой мер существующих вещей. «Человек есть мера всех вещей», говорили древние. Современная антропология, этнография, история культуры свидетельствуют о том, что первые системы мер расстояний, времени, массы и др. так или иначе связаны с человеческим телом. Да и сегодня, в случае, когда нет под рукой измерительных инструментов, я могу воспользоваться органами своего тела как эталонной мерой. Более того, именно ориентация моего тела задает координаты в мире вещей (право-лево, верх-низ, спереди-сзади); определяет порядок расположения их, прежде всего, относительно моего тела и, затем, относительно друг друга (ближе-дальше, правее-левее, ниже-выше).

Бытие телом не есть бытие индифферентное и статичное. Это бытие претерпевающее (например, страдающее или наслаждающееся) и динамичное. Реальное бытие телом – это действие, то есть развертывание потенций тела и, таким образом, конституирование времени. Мое бытие телом есть моя история. Само тело есть история, в котором запечатлено убегающее прошлое, стояние в настоящем и открытость будущему. Таким образом, мое телесное присутствие в мире преобразует пространственно-временные характеристики мира, и, в конце концов, преобразует сам этот мир.

Поскольку я обладаю телом и действую через него в мире, пространство и время не являются для меня суммой соседствующих друг с другом точек или, с другой стороны, бесконечностью отношений, синтез которых осушествляло бы мое сознание и в которые оно вовлекало бы мое тело; я не нахожусь в пространстве и во времени, я не мыслю о пространстве и времени; я при надлежу пространству и времени, мое тело слито с ними, заключает их в себе. Масштаб этой сцепленности определяется масштабом моего существования; но в любом случае она не может быть всеобъемлющей: пространство и время, которым я принадлежу, имеют с обеих сторон неопределенные горизонты, таящие в себе другие точки зрения. Синтез времени, как и синтез пространства, необходимо все время начинать сначала. Двигательный опыт нашего тела – это не особый вид познания; он предоставляет нам подход к миру и к объекту, «практогнозию», которая должна быть признана самобытной и, возможно, первоначальной. Мое тело обладает своим миром или подразумевает его, не нуждаясь в посредничестве «представлений», не подчиняясь «символической» или «объективирующей» – функции[331].

Отношение между моим телом и вещным миром нельзя трактовать исходя их некой очевидности естественной геометрии, некой расположенности в физическом пространстве. Мое тело – привилегированная вещь. Эта его привилегированность изначально задается центральной позицией моего тела в мире вещей. Вещи мира с позиции центра моего тела даны мне вместе с частями моего тела и связь между моим телом и окружающими его вещами такая же как между частями моего тела. Книга стоящая на полке или автомобиль, припаркованный на стоянке, связаны со мной по сути тойже сущностной связью, что и части моего тела. Они есть предметное продолжение моей телесности. И это тем более верно, что вещи, как это было показано выше, есть не просто материальные объекты, но опредмеченные человеческие сущности.

Я обладаю телом

Обладание телом, как и любой вид обладания, есть определенный тип связи между мной и телом, а именно связи инструментальной. Тело в отношении обладания выступает инструментом, с помощью которого я достигаю своих целей. Инструментальность человеческого тела корениться в его привилегированности. Мое тело – это не просто вещь среди вещей мира, но вещь, позволяющая мне встретить мир окружающих меня многообразных сущих, в том числе и мир вещей, как мир значимый и тем самым принадлежащий мне.

Но наше тело - не просто одно среди множествавсех выразительных пространств. Среди них находится только конституированное тело. Наше тело - первопричина всех стальных, само движение выражения, то, что проецирует значения вовне, сообщая им место, что позволяет им существовать в качестве вещей у нас под руками и перед глазами. Если наше тело не навязывает нам, как это происходит у животных, определенных с рождения инстинктов, то, во всяком случае, именно оно придает нашей жизни общепринятую форму и приводит наши личные действия к устойчивым предрасположенностям. Наша природа в этом смысле – не какое-то старинное обыкновение, так как обыкновение предполагает пассивную форму естества. Тело - это наш общий способ обладания миром[332].

Тело инструментальное – многофункциональное сущее. Прежде всего, необходимо отметить его познавательные способности. То обстоятельство, что человеческое тело является инструментом познания отмечали многие философы и исследователи начиная с античности. Уже древние греки говорили, что человек мыслит всем телом.

Тело человека – неосознанный горизонт человеческого опыта, непрерывно существующий до всякого мышления. В этом контексте оно анонимно, поскольку я имею тело, но не знаю его. Оно высший синтез и единство опыта своего (телесного) мира, понимающего без рационального опосредования, без объективации разумом. Исследуя понимание жеста Мерло-Понти отмечает, что сам акт понимания смысла того или иного жеста не является актом мышления. Понимание жеста не есть интеллектуальный процесс, протекающий параллельно с телесным движением. Смысл жеста открывается самим жестом, а не рефлексией над ним.

Я вступаю при помощи моего тела в среду вещей, они сосуществуют рядом со мной как воплощенным субъектом, и эта жизнь среди вещей не имеет ничего общего с построением научных объектов. Таким же образом я понимаю жесты другого не в каком-то акте интеллектуальной интерпретации, общение сознаний не основано на общепринятом смысле их опытов, мало того – оно само лежит в основе этого смысла: надо признать неустранимым движение, посредством которого я отдаюсь зрелищу, я смыкаюсь с ним в своего рода слепом признании, которое предшествует определению и интеллектуальной выработке смысла. Одно поколение за другим «понимает» И осуществляет сексуальные жесты, к примеру жест ласки, не дожидаясь, пока какой-нибудь философ определит его интеллектуальное значение, который состоит в том, чтобы дать возможность пассивному телу отключиться от всего внешнего, погрузиться в сладостную дрему, приостановить его непрерывное движение, в котором оно проецирует себя на вещи и на других. Я понимаю другого своим телом, как своим телом же воспринимаю «вещи»[333].

Смыслополагающий опыт тела свидетельствует о том, что само его существование делает мир окружающий его понимаемым и познаваемым, а само тело, как тело означающее, телом одухотворенным. Отмечая сигнификативную (означающую) функцию тела человека Морис Мерло-Понти и Жан-Люк Нанси пишут о телесно-духовной сущности тела.

Опыт тела приводит нас к признанию полагания смысла, смыслополаганию, идущего не от универсального конституирующего сознания, смысла, присущего определенным содержаниям. Мое тело - это то сигнификативное ядро, которое проявляет себя как общая функция и которое в то же время живет и может быть поражено болезнью[334].

Вот таким способом, сообразно этой структуре или этому (со)стоянию, тело означающее не перестает себя выстраивать. Оно - инстанция противоречия par excellence. Или, скорее, так: через него и в нем существует всякое значение (например, телесность языка), значение располагается в его пределах, имея достоинство, равное одному лишь пещерному мраку, и, наконец, как всякий знак вообще, тело означающее образует преграду для смысла. Или, по-другому выражаясь, именно с него и начинается всякое значение, именно его на самом деле и толкует смысл, но тогда его собственное место "тела" становится более чем сокровенным местом бестелесной свойственности. Как бы то ни было, тело готовит себе ловушку из знака и смысла - и всеми своими частями в нее попадает. Если оно - знак, то оно не может быть смыслом: ему, следовательно, нужны душа или дух, которые были бы настоящим "телом смысла". Если тело - смысл, то тогда это не поддающийся расшифровке смысл его же собственного знака (мистерийное тело, то есть снова "душа" или "дух").

Тело означающее - весь корпус философских, теологических, психоаналитических и семиологических тел - воплощает лишь одно: абсолютное противоречие невозможности быть телом, не будучи при этом телом некоего духа, который его дезынкорпорирует, то есть отторгает[335].

В своем фундаментальном труде Философия символических форм (1923-1929) немецкий философ Эрнст Кассирер (1874-1945)на большом этнографическом и историко-культурном материале показал, как человеческое тело участвовало в сигнификации окружающего человека мира. Так означивание мест и позиций пространства им связывается с различения пространственных зон, которое начинается с позиции говорящего, выступающей своеобразной привилегированной точкой отсчета, и движется расширяющимися концентрическими кругами, структурируя окружение и задавая ему определенную сетку координат. Пространственные различия, лежащие в основании этого структурирования, первоначально самым тесным образом связаны с определенными материальными различиями. Среди этих различий особое значение имеет различение частей собственного тела, служащее исходной точкой всей дальнейшей ориентации в пространстве.

Получив ясное представление о собственном теле, осознав его как замкнутый и внутренне упорядоченный организм, человек пользуется им как своего рода моделью, строя по его подобию весь мир. Тело служит человеку первичной сеткой координат, к ней он в дальнейшем постоянно возвращается и на нее постоянно ссылается — и из нее же он также заимствует обозначения, необходимые для описания его пространственной экспансии.

В самом деле, почти повсеместно наблюдается факт, что выражение пространственных отношений самым тесным образом связано с определенными словами, обозначающими вещи, среди которых опять-таки первое место занимают слова, относящиеся к отдельным частям человеческого тела. Внутреннее и внешнее, находящееся впереди и сзади, сверху и снизу, именуется через соотнесение с определенным чувственным субстратом в целом человеческого тела. Там, где более развитые языки обычно используют для выражения пространственных отношений предлоги или послелоги, в языках примитивных народов почти повсеместно встречаются именные выражения, или сами являющиеся именами, обозначающими части тела, или со всей очевидностью от них происходящими. Как указывает Штейнталь, африканские языки манде выражают наши предложные понятия «очень материально», используя для «позади» самостоятельное существительное, обозначающее спину или заднюю часть тела, для «перед» — слово, обозначающее глаз, в то время как «на» передается словом, обозначающим затылок, «в» — словом, обозначающим живот и т.п.. В той же функции используются в других африканских языках, а также в языках Океании, слова, обозначающие лицо и спину, голову и рот, поясницу и бедра. И даже если на первый взгляд это покажется особенно «примитивным» способом обозначения, тем не менее обнаруживается, что точный аналог этого способа присутствует и на продвинутых стадиях развития языка[336].

В следующем достаточно объемном фрагменте кассиреровского текста показано становление численных отношений, представлений о числе, моделью которых также служит человеческое тело.

Различение численных отношений, так же как и различение пространственных отношений, берет начало от человеческого тела и его частей, чтобы затем распространиться на весь чувственно созерцаемый мир. Собственное тело везде образует первичную модель начальных примитивных исчислений: «считать» значит по началу не что иное, как обозначать определенные различия, обнаруживаемые в каких-либо внешних объектах, таким образом, что они словно переносятся на тело считающего и через него становятся видимыми. В соответствии с этим все понятия числа, прежде чем стать словесными понятиями, являются чисто мимическими жестами руки или других частей тела. Счетный жест не служит всего лишь сопровождением в остальном самостоятельного числительного, нет, он словно впаян в значение и субстанцию числительного. Например, эве считают на прямых пальцах; начиная с мизинца левой руки они загибают их указательным пальцем правой руки, после левой руки приходит черед правой, после этого либо счет снова повторяется, начиная с левой руки, либо считающий, присев на корточки, продолжает счет на пальцах ног. У нубийцев почти всегда сопровождающий счет жест заключается в том, что начиная с единицы сгибают по очереди мизинец, безымянный, средний, указательный и, наконец, большой палец в кулак, после чего повторяют ту же процедуру левой рукой на правой кисти. При числе 20 оба кулака прижимают друг к другу горизонтально. То же самое сообщает фон дер Штайнен о бакаири, у которых оказывалась неудачной простейшая попытка счета, если исчисляемые предметы, например пригоршня кукурузных зерен, не были доступны перебирающей их руке. «Правая рука ощупывала.., левая считала. Попытка сосчитать зерна по пальцам левой руки, не используя пальцы правой, а лишь глядя на зерна, оказывалась совершенно безуспешной уже при трех зернах». Как видно, в этом случае недостаточно, чтобы отдельные исчисляемые объекты как-либо соотносились с частями тела, они должны быть словно претворены в части тела и телесные ощущения, чтобы через них мог осуществиться акт «счета». Поэтому числительные обозначают не столько некоторые объективные характеристики предметов или их отношения, сколько содержат в себе некие директивы телесных операций счета. Они являются указанием на определенное положение руки или пальца, часто облаченными в повелительную форму глагола. Так например, в сото числительное «пять» значит дословно: «закончи руку», «шесть» — «прыгай», т.е. перепрыгивай на другую руку. Этот активный характер так называемых «числительных» особенно ясно проявляется в тех языках, которые образуют соответствующие счетные выражения, характеризуя способ группировки, расстановки и расположения предметов, подлежащих пересчету. Так, например, язык кламат располагает множеством подобных обозначений, образованных от глаголов со значением «ставить», «класть», «располагать» и выражающих соответствующий особый способ «выстраивания ряда» в зависимости от свойств подлежащих исчислению объектов. Скажем, определенная группа предметов должна быть разложена на земле. Чтобы ее можно было пересчитать, другая — уложена в стопку, третья — разложена по кучкам, четвертая — расставлена рядами, и каждой подобной «раскладке» предметов соответствует свое глагольное числительное, другой «numeral classifier». При такой методике счета движения последовательного перечисления предметов координируются с определенными телесными движениями, которые мыслятся как протекающие в определенном заданном порядке. Причем эти движения не обязательно должны ограничиваться кистями рук и ступнями ног, как и пальцами на них, они могут захватывать и другие части тела. В Английской Новой Гвинее последовательность счета идет от пальцев левой руки, переходит на запястье, затем на локоть, плечо, затылок, левую грудь, грудную клетку, правую грудь, правую сторону затылка и т.д. В других географических областях таким же образом используются подмышечная и ключичная впадина, пупок, шея или нос, глаз и ухо[337].

Связь обладания позволяет тело использовать как инструмент в коммуникации с другим (например, с помощью языка жестов, языка мимики). Собственно я воспринимаю другого, как в свою очередь и он меня может воспринять, вступить в коммуникацию со мной только благодаря телу. Мерло-Понти, опираясь на показанную им выше на примере жестов способность «познания телом» и его означающую функцию, пишет о возможности общения уже на уровне телесных движений.

Смысл жестов нe дан, он понимается, то есть улавливается посредством действия наблюдателя. Вся трудность в том, чтобы правильно понять это действие и не спутать его с познавательной операцией. Общение, или понимание жестов, достигается во взаимности моих интенций и жестов другого, моих жестов и интенций, читающихся в поведении другого. Все происходит так, как если бы интенции другого населяли мое тело, а мои интенции населяли тело другого. Жест, свидетелем которого я являюсь, «очерчивает пунктиром» интенциональный объект. Этот объект становится актуальным и полностью понимается, когда способности моего тела приспосабливаются к нему и его охватывают. Жест находится передо мной как вопрос, он указывает мне определенные чувствительные точки мира, призывает меня присоединиться к нему. Общение свершается, когда мое поведение находит в этом пути свой собственный путь. Происходит подтверждение другого мной и меня другим[338].

Французский философ Жан-Люк Нанси (1940), рассматривая коммуникативные возможности тела в своей работе Corpus (1992), подчеркивает принципиальную противопоставленность тела – противопоставленность моего тела как мне самому, так и другому – как основание возможности самой коммуникации с другим.

Тело всегда противо-поставлено извне - "мне" или другому. Тела - прежде всего и всегда - суть другие, а другие, точно так же, прежде всего и всегда суть тела. Я никогда не познаю своего тела, я никогда не познаю себя в качестве тела даже там, где "corpus ego" безоговорочно достоверен. Но других я познаю всегда в качестве тел. Другой - это тело, потому что только тело и есть другой. У него такой-то нос, цвет кожи, родинка, рост, ямочка, покалывание в сердце. Он столько-то весит. От него исходит такой-то запах. Почему это тело таково, почему у него именно эти признаки, а не какие-то другие? Потому что тело и есть другой - и эта инаковость заключается в бъппи-таким-то, в бес-цельности, бесконечности бытия таким-то, таким-то и таким-то, характерного для этого тела, что показано до самых последних границ. Неистощимый corpus признаков тела[339].

Однако, это отношение – отношение обладания телом – не является строго определенным. Есть пределы моей власти над телом, его «инструментальным использованием». Само тело может стать этим пределом. Например, при болевом шоке тело просто «выключает» сознание, исключая сознательный контроль со стороны моего я.

Обладание демонстрирует наличие зазора между мной и моим телом, который, с одной стороны, создает проблемы, например, в ситуациях, когда тело «не слушается меня» или при соматических расстройствах, а, с другой – позволяет выстраивать тело и использовать его в собственных целях. Примером тому могут служить многочисленные практики «строительства тела»: бодибилдинг, фитнес, различные телесные практики йоги, соблюдение постов и т. д.