Монархия: история или актуальность?

В течение многих веков верховная власть в России принадлежала особо почитаемому лицу, торжественно возводимому на престол в главном Соборе страны и носившему титул царя. Он был формально неподотчетен в своих действиях ни иностранным владыкам, ни собственным подданным, и ему принадлежало последнее слово во всех важных государственных делах. Титул свой он носил пожизненно, а после его смерти его место занимал старший сын. Появление первого нашего царя было связано с освобождением России от татаро-монгольского ига в конце XV века, отречение последнего царя – с ее порабощением марксистской идеологией, представляющей собой своеобразную разновидность талмудического иудаизма. В протекшие между этими датами четыре с лишним века укладываются все наиболее значительные свершения нашего народа, превратившего за это время небольшое Московское княжество в могущественнейшую державу планеты, занимающую одну шестую часть ее суши.

Итак, период самостоятельности России и ее расцвета совпадает с периодом правления царей. Так может быть, эта форма правления не была такой уж плохой и мы зря от нее отказались?

Вообще говоря, «совпадает» не обязательно означает «вследствие этого». Ведь может быть и так, что свершения обязаны только творческому таланту и самоотверженному труду русского человека, а цари лишь мешали раскрытию этих качеств, так что без них успехи России были бы еще более впечатляющими.

Именно так представляли дело официальные советские историки. Они рассказывали нам волнующую повесть о том, как угнетенные трудящиеся боролись с проклятым царизмом и, когда свергли его, впервые увидали свет. Но можно ли верить такой повести? Ведь ее писали те самые люди, которые свергали царизм, а значит, были заинтересованы в оправдании своих действий. Не могли же они сознаться, что совершили ошибку и вместо пользы принесли вред. Жена, которая по глупости ушла от хорошего мужа, всегда говорит, что он был мерзавцем, это закон психологии. Конечно, нельзя заведомо считать, что революционные историки врут, но ожидать от них в этом вопросе объективности было бы наивностью. Давайте же порассуждаем самостоятельно.

Нам говорили: царизм лежал на пути нашего прогресса, как сгнившая колода, поэтому пришлось сбросить его в канаву истории. Если так, то после того, как сбросили, должен был бы начаться головокружительный подъем России во всех областях – хозяйственной, социальной и культурной. Но ни в одной из них подъема на самом деле не было. Знаменитые сравнения показателей СССР с показателями 1913 года мало о чем говорят, так как относятся к тем направлениям, где продвижение вперед было тенденцией времени и обусловливалось не политическим строем, а логикой саморазвития науки и техники. Заявлять, что «в 1960 году у нас было сто быстродействующих ЭВМ, а в 1913-ом ни одной, поэтому да здравствует революция! нечестно, ибо надо сравнивать цифру сто с тем количеством ЭВМ, которое было бы в России, если бы революция не произошла. А экстраполяция данных на 1913 год с учетом тогдашних темпов прироста продукции дала бы для 1960 года не сто ЭВМ, а десять тысяч. Если при большевиках кое-что и было сделано в области индустриализации, то за счет жесточайшей дисциплины (за 20 минут прогула давали срок), широкого применения адского труда заключенных (без него не была бы создана в короткий срок наша атомная промышленность) и ограбления крестьян через организацию колхозов. Но догнать и перегнать Запад, как обещала партия, все равно не удалось, и к восьмидесятым социалистическая система хозяйствования, которой хотели утереть нос царской системе, оказалась настолько неэффективной, что лопнула сама собой.

Возьмем социальную сферу. Здесь показателем крепости и здоровья служит чувство патриотизма, объединяющее граждан в единую нацию, а проявляется оно лучше всего в годину испытаний, когда в родные пределы вторгается враг. Давайте же сравним поведение россиян в Первую отечественную войну и во Вторую. В 1812 году на сторону французов не перешел ни один русский воин, а в 1941-м к немцам перебежало более четырех миллионов наших солдат! Разрекламированный советский патриотизм оказался липой, и чтобы выиграть войну с Гитлером, Сталину пришлось вернуться к испытанному самодержавному патриотизму, восстановив и погоны, и офицерские звания, и суворовские воинские традиции.

О культуре и говорить нечего. Если взять имена самых крупных ее деятелей советского периода, то окажется, что большинство из них сформировались творчески еще до революции. Таковы Горький, Маяковский, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Пришвин, Паустовский, Зощенко, Пастернак, Собинов, Обухова, Прокофьев, Нестеров, Корин, Шаляпин, Дейнека и многие, многие другие. Конечно, были и чисто послереволюционные мастера, но после золотого века девятнадцатого столетия и серебряного века начала двадцатого, они образовали не более чем бронзовый век.

Таким образом, даже самый беглый анализ приводит к выводу, что монархическая форма верховной власти была не такой уж «угнетающей» и «сковывающей». Жизнь нации протекала при ней весьма полнокровно – во всяком случае, полнокровнее, чем при генсеках и Политбюро. В этом убеждают нас упрямые факты.

В общем, и жизненный опыт, и здравый смысл подсказывают нам, что последнее решение должен принимать кто-то один. Конечно, это трудно, но это нужно нации, это род служения народу. Да, шапка Мономаха тяжела, и если их будет много, каждая из них станет легче, но тогда в стране будет базар-развал.

Напомним, что речь идет не о любой власти, а о верховной. Монархия может сочетаться с самым широким народным самоуправлением, с самыми демократическими представительными институтами, с земством и т. п. Чтобы хозяйствование было хорошим, нужно, чтобы в нем принимало участие как можно больше трудовых людей, но главный хозяин должен быть в государстве один, иначе получим бесхозяйственность в стратегии. Поэтому даже абсолютизм, какой был во Франции при Людовике XIV («государство – это я»), и сильная президентская власть, как в сегодняшней Бразилии, все-таки лучше власти хунты или безвластия, именуемого «демократией». Но мы говорим здесь не о власти вообще, а о той ее форме, которая существовала в России и называлась царизмом. А царизм, помимо того что это была обычная единоличная верховная власть, обладал специфической особенностью, выгодно отличавшей его от других монархических систем.

Дело в том, что царь на Руси, строго говоря, не был таким лицом, которое не должно ни перед кем отчитываться, и в этом смысле не был «верховным» правителем. Он отчитывался перед Богом, который и являлся подлинным носителем высшей власти. Судьбами России, как считали наши предки, распоряжался Сам Господь, и все, что в ней происходило, происходило по Его промыслу, по Его смотрению или по Его попущению. Статус царя был, в сущности, статусом наместника. Это можно пояснить с помощью аналогии. В середине XIX века граф Воронцов был наместником царя Николая Первого на Кавказе. Что это означало? Правителем Кавказа являлся царь, но поскольку он находился в Санкт-Петербурге и потому никак не мог находиться в Тифлисе, то он поставил на свое место (отсюда и название) графа Воронцова, распоряжающегося там от его имени и по его указаниям. Послушание Воронцову было послушанием царю, и почести, ему воздаваемые, были также почестями, воздаваемыми в его лице царю. А теперь поднимемся на ступень выше. Истинным властелином России был Бог (недаром в ектении молятся о «богохранимой стране Российской»), но поскольку Бог невидим для человека, Он посадил в Санкт-Петербурге вместо Себя царя, так что покорность царю означала покорность Богу, и слава царя была Божьей славой.

Это не совсем то, что абсолютизм, это намного тоньше и разумнее. Во-первых, рвение и исполнительность сановников и царедворцев, являющиеся условиями четкого функционирования государственного аппарата, не могут в этом случае восприниматься как карьеризм или холуйство, ибо пиетет перед дающим приказы царем есть пиетет перед Богом. Это не есть холуйство по той же причине, почему почитание иконы не есть идолопоклонство. Когда мы молимся перед иконой, мы не доске молимся, а тому существу, которое на этой доске изображено, и оно нас слышит. Когда мы благоговеем перед царем, мы благоговеем не перед ним самим, а перед его саном, перед тем вторым миропомазанием, которое он принял один из всех нас и которое сделало его как бы новой иконой.

[…]

Почему же нам так упорно и так долго внушали, что эта система ужасна и реакционна, что мы наконец поверили этому и начали искать что-то лучшее?

Разумеется, именно потому, что она была хорошей и делала Россию жизнеспособной. О достоинствах этой системы знали не только наши предки, но и предки наших врагов, поэтому главным пунктом всей их стратегии было уничтожение царизма. Все антирусские силы – и масоны-декабристы, и народовольцы, и социалисты, и либеральная буржуазия, и большевики – первейшей своей задачей ставили свержение царя, считая, что остальное приложится. И оказались не правы: не стало царя, не стало и Великой России.

Но ведь совершенно ясно, что ни декабристам, ни большевикам, которые были русскими людьми, не было выгодно, чтобы Россия погибла. Значит, за ними стоял кто-то другой, кому это было необходимо. Кто же именно?

За ними стояли те же самые силы, которые стоят сегодня за нашими «демократами», – силы, готовящие свою собственную «монархию». Их монархия должна быть всемирной, поэтому любая национальная монархия стоит им поперек дороги и должна быть уничтожена. А больше всего им мешала русская монархия, как самая сильная, поэтому ее они ненавидели больше всего.

Надо ли произносить имя этой готовящейся мировой монархии? Читатель, наверное, уже догадался: это царство антихриста. «Новый мировой порядок» – лишь зашифрованное наименование его подготовительной фазы, а предотвратить переход этой фазы в окончательную может лишь одна сила: Православное Российское Царство.

Вот и судите сами – осталась ли безвозвратно в истории русская монархия или она сама актуальность.

Раздел третий

Идеалы и реальность

Два пути спасения

Монашество называют «ангельским чином», и в этом ярче всего выражается отношение к нему верующих мирян. Вот это люди! Добровольно отказываются от того, что так естественно для человека, – от брака, от имущества, от принятия собственных жизненных решений – и все это для того, чтобы лучше и усерднее исполнять «наибольшую заповедь»: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» (Мф 22, 37). Обратите внимание на слова «всем», «всею», «всем» – они означают, что ничего не должно быть в сердце, душе и мыслях, кроме одного Бога. У истинного монаха так и бывает, и от постоянного невидимого общения с Богом он сам начинает обретать божественные черты. А ведь именно богоподобие является тем свойством, которое Творец хотел вложить в человека: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему» (Быт 1, 26). Первоначальное богоподобие было искажено грехопадением, но монах стремится восстановить его в себе, и если ему это удается, его именуют «преподобным», т. е. «очень подобным». Не должны ли мы заключить из этого, что спастись могут только те, кто идет «царским путем» иночества? Ведь «спастись» означает «войти в Царствие Божие», а чтобы вписаться в это Царствие и удержаться в нем, нужно быть того же духа, что и оно, а какой еще может дышать в нем дух, кроме Божьего? Есть закон «подобное тяготеет к подобному», значит, тот, кто стал подобным Богу, пойдет к Богу, а тот, кто не стал, пойдет в другое место…

Мысль о том, что Царство Небесное доступно лишь для монахов, могла бы привести всех остальных христиан в уныние, но, к счастью, она сразу же опровергается житиями святых и даже просто церковным календарем. Всякий верующий знает, что в сонме святых, т. е. лиц, попавших в Царствие, есть немало людей семейных – князей, воинов, врачей, торговцев и т. д., – которые исполняли вторую заповедь, «подобную первой»: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22, 39); а также людей самого различного образа жизни, принявших мученическую кончину за Христа. Поэтому вопрос надо поставить иначе: действительно ли иноческий путь является «царским», т. е. быстрее и эффективнее всего вводящим в Царствие?

Вначале может показаться, что это так. Говорит же апостол Павел: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я; но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор 7, 8). Из этих слов можно заключить, что брачное состояние есть состояние низшее по сравнению с безбрачным: лучше не жениться, но если уж не можешь этого «вместить», то, нечего делать, женись. Спасение и в браке возможно, но это – спасение как бы «второго сорта».

Однако при дальнейшем размышлении нельзя не прийти к выводу, что это совершенно неверно. Это вытекает из тех же житий, конкретно – из жития преподобного Макария Великого. Этот поистине великий подвижник и чудотворец, имевший от Бога дар даже беседовать с черепами умерших людей, услышал во время молитвы голос: «Макарий, ты не достиг еще такого совершенства, как две женщины, живущие в городе». Изумленный старец немедленно направился в город, чтобы узнать, какие труды во имя Господа совершают эти превзошедшие его женщины, и услышал от них следующее: «Мы вышли замуж за родных братьев, и за все время совместной жизни мы не сказали друг другу ни одного злого или обидного слова и никогда не ссорились между собою». Вот и все! Впрочем, это только сказать легко – «все», а попробуйте-ка, если вы женаты или замужем, ни разу не поругаться со своими родственниками со стороны «супружеской половины» в течение многих лет. Подумайте, и вы убедитесь, что это, пожалуй, потруднее, чем молиться и поститься, как это делал Макарий Великий. А следовательно, и спасение в браке может быть в принципе вполне «первосортным».

Это не противоречит и соображениям чисто богословским. Преподобный Серафим Саровский учил различать цель христианской жизни и средства ее достижения. Но если такой целью является обретение богоподобия, то мы должны задать себе вопрос: а что это такое «богоподобие»? Ясно, что это не внешнее сходство – Бог есть чистый дух. Бог не имеет никакой «внешности», «Бога не видел никто никогда» (Ин 1, 18). Значит, тут имеется в виду внутреннее, сущностное. А сущность Бога состоит прежде всего в том, что Он есть Троица. Как это ни странно прозвучит, но, чтобы выполнить назначение своей жизни, человек должен стать подобным Троице! Не удивляйтесь – ведь в библейском тексте сказано: «сотворим», а не «сотворю», и «по подобию Нашему», а не по «Моему подобию». Чтобы быть богоподобной, человеческая личность должна составлять часть какой-то триады, как божественное Лицо составляет часть Троицы.

«Но тогда получается противоречие, – скажете вы – только что сотворенный Богом Адам не мог иметь «троического богоподобия», так как ни в какую человеческую триаду он входить не мог, ибо кроме него никаких людей не было, а в то же время он был как раз в высшей степени богоподобным – изначально богоподобным».

А все-таки троическое богоподобие у него было. Как и любое из Лиц Пресвятой Троицы, первый человек имел перед собой еще два объекта: Самого Бога в Его единстве и тварный мир. Это обеспечивало ему полноту внутренней жизни и возможность успешно выполнить возложенную Творцом на человека задачу.

Эта задача, как говорят нам и святые отцы, и Сам Христос («Вы – соль земли… Вы – свет мира» – Мф 5, 13–14), состоит в обожении вселенной. А это обожение может осуществляться в двух формах – пассивной и активной.

Пассивное обожение тварного мира человеком протекает следующим образом. Переполнившись любовью к Богу, человек устремляет к Нему весь свой помысел, без остатка отдает Ему свое сердце (первая заповедь). Эта беззаветная и бескорыстная любовь человека к Богу вызывает ответную любовь Бога к человеку, и Бог в Лице Святого Духа приходит к нему и поселяется в горнице его души, освящая его Своею благодатью. Преподобный Серафим называл это «стяжанием Святого Духа». Это и есть начало обожения мира – здесь обоживается сам человек. Ну а дальше все происходит само собой. Человек, имея на себе вещественную плоть, которая подчинена всем законам материального бытия, постоянно взаимодействует через нее с окружающим миром, что-то получает от него, а что-то ему отдает. Хочет он этого или не хочет, но по самой своей природе он оказывается включенным во вселенскую экосистему, тысячами нитей оказывается связанным не только с животными и растениями, но и с землей, по которой ходит, и с воздухом, которым дышит. Освободиться от этих связей он мог бы только одним способом – отделавшись от телесной оболочки, т. е. совершив самоубийство. Однако Бог, живущий в таком человеке, не разрешает ему сделать это, подсказывает ему, что это будет великий грех – грех дезертирства. Богу как раз и нужно, чтобы он имел на себе тело, поскольку именно оно становится для остального мира источником обожения. Ведь его тело – это та ближайшая материя, которая первая подвергается воздействию живущего в нем Святого Духа и тоже наполняется Им, а через те материальные каналы, которые соединиют это тело с другой материей, Дух начинает вливаться и в эту материю. Для того чтобы это происходило, человеку не нужно как-то специально заниматься внешним миром, думать о нем, сосредоточиваться на его проблемах. Он может обращать на него самый минимум внимания, необходимый для того, чтобы не пойти против его законов и не погубить свою плоть, но обоживание все равно будет делаться в силу самого того факта, что этот человек в своем материальном аспекте живет в тварном мире. Таков первый вариант исполнения человеком своей миссии во вселенной, и в этом варианте нахождение человека в триаде, двумя другими членами которой являются Бог и сама вселенная, воздает ему все условия для самораскрытия. Имея перед собой «другое Я» в лице Бога, он четко ощущает границы своего собственного «Я», укрепляясь тем самым в осознании себя как личности; любя Бога, он образует с Ним прочный союз, являющийся не вынужденным, а свободным, поскольку и Бог, и он сам могут проявлять свою независимость друг от друга в активности, направленной на тварное бытие.

Другой вариант обожения предусматривает появление в человеке усиленного интереса к миру, заставляющего уделять ему гораздо больше внимания и отдавать ему гораздо больше сознательных и целенаправленных усилий.

Говоря коротко, он отличается от первого тем, что там человек сосредоточивает себя на Боге, а здесь – на тварном мире, чтобы своим энергичным воздействием привести его в максимальное соответствие с Божьим о нем Замысле. Какой из них лучше служит задаче обожения мира? Однозначно ответить на этот вопрос мы не можем, но из Библии ясно, что Творец предусмотрел и тот и другой. Вот место из Книги Бытия, удостоверяющее, что второй вариант богоугоден: «И взял Господь Бог человека, которого создал, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его» (Быт 2, 25). Но для того, чтобы быть хорошим хранителем и возделывателем сада (как и всего другого), необходимо целиком отдаться своему занятию: ложась спать, думать о том, с чего ты начнешь завтрашний трудовой день, начиная работу, думать, чем ты ее закончишь. Необходимо подходить к этой работе творчески, любить ее, видеть в ней смысл своего существования, постоянно что-то придумывать, вводить усовершенствования. Иными словами, надо, как принято выражаться, «гореть на работе». Если тот, кому поручена важная работа, не любит ее, не переживает неудачи в ее выполнении как трагедию, не радуется удачам, делает ее без азарта, равнодушно, постоянно отвлекаясь куда-то мыслями и чувствами, все пойдет у него наперекосяк и достойного результата не получится.

Однако эти теоретические рассуждения о двух путях не могут удовлетворить живого конкретного человека, который не может делать и то и то одновременно. Он вправе спросить своего Творца: «Прости меня, Господи, но я хочу все-таки знать, кого мне любить – Тебя или доверенное мне Тобой дело? Я – существо ограниченное по своим возможностям, ресурсы моей души невелики, на все меня не хватит. Ты же Сам сказал, Господи: “Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть”» (Мф 6, 24). Что ответить Богу на этот простодушный вопрос?

Его ответ нам сегодня известен. Он дан через библейских пророков и через святых отцов, осмыслен соборным церковным сознанием и подтвержден двухтысячелетней практикой служения Богу лучших представителей людского рода.

Богу одинаково угодны оба вида выполнения человеком своей миссии в мире – и пассивный и активный. В обоих случаях человек получает то главное, чем Творец хочет его одарить, – Божье подобие.

В первом случае оно является естественным следствием того, что человек входит в триаду, одним из членов которой выступает Бог. Тесно соединенный с Богом в рамках этой триады, человек начинает светиться Его отраженным светом. Во втором случае человек отщепляется от Бога и утрачивает «подобие отражения», но зато берет на себя роль творца по отношению к материальному миру, который он начинает «возделывать», и вследствие этого обретает «подобие по функции». Но здесь возникает одна серьезная трудность: исчезает необходимая для полнокровной внутренней жизни троичность. Отвлекаясь ради усиленной активности в толще материи, человек остается с этой материей один на один. Это-то и произошло с Адамом, когда он получил наказ хранить и возделывать Едемский сад. И это было плохо.

То, что это плохо, Творец увидел раньше самого Адама. Как только тот начал трудиться в саду, Господь сказал: «Не хорошо быть человеку одному» (Быт 2, 18). А дальше произошло нечто очень интересное: Творец попробовал дать Адаму в качестве «второго Я» одного из животных. Он по очереди подводил их к Адаму и просил его дать каждому из них имя, по которому можно было судить, как он воспринимает это животное, как к нему относится. Видимо, Бог надеялся, что кого-то из тварей Адам назовет «помощником» и троичность будет восстановлена, но этого не произошло. И тогда в Замысел о человеке было внесено изменение: из ребра Адама был сотворен другой человек, женщина. И вот ей-то Адам дал то имя, которое требовалось: «И сказал человек: вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего» (Быт 2, 23). Так в подобие Пресвятой Троице была создана новая триада «мужчина – женщина – тварный мир», позволяющая мужчине быть энергичным и инициативным землеустроителем.

Итак, не нарушая воли Творца носить на себе образ и подобие Божие, человек все же имеет выбор. Он может стать подобием Богу в двух разных смыслах: прилепиться преимущественно к Богу и почти забыть о материи или прилепиться преимущественно к материи и почти забыть о Боге. Непременное условие состоит в том, что ни о Боге, ни о материи нельзя забывать совсем, иначе жизненное задание человека не будет выполнено. Если человек полностью забудет о Боге, он начнет «возделывать сад» не так, как это нужно Богу, так что обожения не получится. Если он полностью забудет о материи и о ее законах, он просто погибнет и на этом все кончится. Но при выполнении этого условия оба пути являются спасительными, и совершенно невозможно сказать, какой из них «царский». Они оба освящены Творцом еще до грехопадения, т. е. в то время, когда Адам и Ева были святыми.

Этот момент очень важен, поскольку бытует мнение, будто супружеская жизнь и рождение детей явились результатом первородного греха, а до него Адам и Ева жили как брат и сестра. Это мнение не только не подтверждается Книгой Бытия, но и прямо ей противоречит. Ведь там черным по белому написано следующее: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю и обладайте ею» (Быт 1, 27). Невозможно отрицать, что это не что иное, как благословение Богом брака и рождения детей, и что оно было дано до грехопадения. Это был второй этап сотворения богоподобного человека: сначала Бог сотворил человека-монаха, а потом человека-мирянина, хозяйственному попечению которого Он вручил землю. Это серьезное поручение просто требовало от Адама и Евы деторождения, поскольку «обладать землей» вдвоем им было бы не под силу.

Согласитесь, что тут все предельно ясно. Но почему же тогда так популярно приведенное выше мнение? На что оно опирается? Оно же противоречит не только библейскому тексту, но и элементарной логике. Зададим себе вопрос: был у догреховных Адама и Евы биологический аппарат размножения или нет? Если бы им предназначалась девственность, то зачем вся эта сложная анатомия? А если ее не было, то откуда она взялась потом? Неужели мгновенно возникла в момент вкушения злополучного «яблока»? И почему еще до этого Бог говорил о «мужчине и женщине»? Чтобы выпутаться из этих нелепостей, была создана теория, будто детородные органы были приданы первой человеческой паре «про запас», так как Бог с самого начала учитывал возможность грехопадения. Но тут комментарии, пожалуй, излишни – пусть читатель сам даст оценку этому изысканному умственному построению.

Когда какое-то мнение натыкается на множество несообразностей и все-таки держится, значит, есть некая психологическая причина его возникновения. В данном случае нетрудно понять, в чем она состоит. Нашему падшему сознанию физиология брака представляется чем-то нечистым, неприличным. Как бы ни внушала нам масс-культура, что «секс» – совершенно естественное дело и им можно заниматься чуть ли не на людях, ощущение его постыдности остается в нас неистребимым. Вот это-то «встроенное» в нашу нынешнюю природу ощущение мы и проектируем по закону ретроспекции на догреховных Адама и Еву, не умея себе представить, что в своей первозданной чистоте они воспринимали плотское соединение так же спокойно, как еду и питье. А это было именно так. Выражаясь святоотеческим языком, брачное совокупление было у них «бесстрастным». Не физиология изменилась у супругов после греха, а их отношение к физиологии, и к прежнему, бесстрастному отношению к ней возврата уже не было, если не считать акта зачатия Иоакимом и Анной Пресвятой Богородицы, который, безусловно, был бесстрастным, и других подобных супружеских слияний, в которых обе стороны достигли высокой святости.

Это дает нам ключ к пониманию того, в чем состоит второй путь спасения – спасения в браке. Выше мы говорили, что, активно занимаясь устроением «земли», что в полной мере возможно лишь в супружестве, человек не должен забывать о Боге. Теперь можно выразиться еще сильнее: он должен восходить в браке к святости. Если это получится, тогда различие между «ангельским» чином и мирянским исчезает, поскольку сам брак, которым мирянин отличается от монаха, становится ангельским. Поэтому Бог равно призывает нас на оба пути спасения, и даже само это призывание в обоих случаях имеет одну и ту же форму.

По свидетельству многих подвижников (например, Симеона Нового Богослова), причиной их вступления в иноки было видение, которое они описывают как «свет», наполнившее душу неизъяснимым блаженством. После этого блаженства все земные утехи казались им ничего не стоящими, и они уходили в монастыри и пустыни, полагая, что там, в молитвенной сосредоточенности, дивный свет будет являться им каждодневно. Но как бы не так: вначале он надолго исчезал, и только к концу жизни, после многолетних подвигов, начинал постепенно возвращаться – не той яркой вспышкой, как в юности, а ровным тихим сиянием, не возбуждающим, а дающим умиротворение и спокойную радость. В чем же был смысл внезапной вспышки? Конечно же, это был аванс, задаток, который нужно было отрабатывать, талант, данный для приумножения, ссуда на обзаведение материалом для начала строительства. Показав юноше Свой Свет, Господь приглашал его пойти иноческим путем, спасаться в монашестве, ибо видел, что он может это «вместить».

Но разве не то же самое происходит и у того, кто не создан для иноческой жизни и может спастись лишь в браке? Ведь тут тоже дается бесплатная ссуда – воспетая в бесчисленных стихах и романах безумная влюбленность жениха и невесты. И эту ссуду тоже надо отрабатывать терпеливым созданием прочной семьи. И так же, как в монашеской келье, муж и жена в своей семейной квартире в особенно тяжелые моменты черпают силы в воспоминаниях о том несказанном свете. И если сил у них хватит, та первоначальная любовь вернется к ним, но уже не бурной страстью, а тихой радостью, и семья станет домашней церковью, и Бог будет неотлучно присутствовать в этой церкви, и супруги, образовав «плоть едину», станут подобными Богу…

Две дороги, сначала расходящиеся, а потом сливающиеся, так как ведут в одно место – в Царствие Божие. О том, какими правилами надо руководствоваться, чтобы успешно пройти дорогу иноческого спасения, которой идет монашество, написано очень много. О том, как проходить вторую дорогу, которой идет большинство, не написано почти ничего, а ведь там тоже есть четкие правила. Но это – отдельная тема.

Духовная брань России

(Метафизический анализ)

Чтобы понять духовную ситуацию, сложившуюся сегодня в России, нужно знать, как Россия к ней пришла, мысленно пройти с ней хотя бы основные этапы ее духовного пути на протяжении всего столетия, взяв за отправной пункт ситуацию, которая имела место в его начале.

Она может быть охарактеризована одной фразой: к двадцатому веку русское общество подошло почти полностью развецерковленным и секуляризованным, что создавало напряжение и дискомфорт.

Тут могут возразить: ведь в России было тогда большое количество церквей, православие пользовалось поддержкой и защитой государства и было основной официальной религией. Да, это так, но вся беда была как раз в том, что оно стало официальной религией, и только. Поверьте, сейчас мне трудно говорить это, особенно на фоне привычного для нас воздыхания о дореволюционной верующей России с ее колокольными звонами, крестными ходами и Святками, описанной Никифоровым-Волгиным и Иваном Шмелевым, но истина дороже воздыханий. А истина заключается в том, что Русская православная церковь уже в XIX веке приобрела черты казенности и не пользовалась авторитетом, особенно у образованной публики, т. е. у людей, от которых зависело направление развития нашей страны. Она сохраняла некоторое значение для части простого люда, но и то скорее как традиция, чем источник и вершительница таинств. Другая же его часть, причем наиболее внутренне активная, пыталась удовлетворить духовные запросы на стороне, вовлекаясь в многочисленные секты, толки и расколы.

Идеализация России прошлого века как христианского государства производилась, конечно, в пику большевикам, пусть даже бессознательно. Неправильно было бы сказать, что предреволюционная царская Россия была плохой страной, но в своей массе она не была уже тогда христианской. Об этом прямо свидетельствует святитель Игнатий Брянчанинов, который писал, что при нем, т. е. в первой половине девятнадцатого века, в России нельзя найти духовных наставников, и те, кто хотят начать монашеское подвижничество, должны руководствоваться книгами древних отцов. О полном упадке религиозности говорит и тот факт, что в то время Пушкин пустил по рукам «Гавриилиаду» и она быстро распространялась в списках. Вдумайтесь: он был не кем иным, как христианским Салманом Рушди, а сравните реакцию на него так называемых православных русских и реакцию на пасквиль Рушди нынешних мусульман! Рушди во избежание расправы над собой сбежал из страны и спрятался, а Пушкина читали с удовольствием, а начальство слегка грозило ему пальчиком: ах ты, шалун, больше этого не делай! Как же Россию того времени можно называть «уделом Богородицы», если мерзкая хула именно на Богородицу никого всерьез не возмутила? А «Сказку о попе и работнике его Балде» печатали уже официально. Это говорит о том, что выведенный там образ жадного, глупого и невежественного священника воспринимался народным сознанием как вполне правдивый. А в «Анне Карениной» русский помещик Левин вспомнил перед женитьбой, что он уже семь лет не причащался – а ведь это был «почвенник», человек отнюдь не «прогрессивных» убеждений, к тому же духовно ищущий. Он постоянно мучился вопросами о жизни и смерти, но почему-то ему не приходило в голову искать на них ответы в Церкви. Почему?

На это Толстой отвечает в «Исповеди» – ведь он и есть Левин. Когда с ним произошел внутренний переворот и он стал задумываться о смысле бытия, он первым делом пошел в церковь, но скоро его чуткая душа почувствовала там казенщину и начетничество, и через несколько лет он навсегда перестал туда ходить. Он не ощутил там присутствия животворящего Духа, не испытывал благодати, и хотя графа справедливо упрекали в гордыне, его все же можно по-человечески понять. Не только он, но вся активная часть русской нации искала истоки духовности вне Церкви. Интеллигенция увлекалась то материализмом, то хождением в народ, то политэкономией, то спиритизмом, а простой народ шел в многочисленные «толки» и «согласия». По всей России происходило грандиозное брожение умов, и причиной этого было то, что протягивающий руку к православной Церкви за духовной пищей получал от нее камень.

Почему сложилось такое положение? Почему наша Церковь стала неспособной к окормлению нации? Причина этого – в разгроме монастырей, а следовательно, и монашеского делания, начатом Петром и завершенном Екатериной – как раз теми двумя монархами, которые носят титул «великих». Как свинья под дубом из басни Крылова, они разоряли корни того могучего дерева, которое звалось «Святой Русью», ибо удар по монастырям означал прекращение опытного богопознания, без которого не может быть воспроизводства Христовой истины, а значит, и обновления Христовой Церкви. Без него христианская мысль и христианское чувство усыхают, религия превращается в свод заученного материала и начинает отторгаться общественным сознанием как нечто скучное и нетворческое. Церковь без монастырей – то же самое, что теоретическая физика без экспериментальной – абстрактные рассуждения, книжничество. Такой книжной и стала наша Церковь после разгрома великого русского иночества.

Глубинный метафизический смысл произошедшего состоял в том, что при наличии опытного богопознания – подвижнической работы благочестивых иноков – Церковь несла народу Слово с большой буквы – благовестие Бога – Слова Господа нашего Иисуса Христа. Но по мере того как умное делание монахов вынужденно прекращалось, весть, несомая Церковью, становилась словом с маленькой буквы, человеческим словом – уже не Логосом, а речью. А нация продолжала жаждать Логоса, который есть источник воды, текущей в жизнь вечную (Ин 4, 14), поэтому начала все больше интересоваться разными формами слова с маленькой буквы, ловко имитирующими Слово с большой буквы.

Основными объектами имитации были те атрибуты христианства, которые составляют самую его суть, – его религиозное рвение, идея загробного воздаяния как торжества справедливости, вселенский характер проповеди, полнота истины, идеал братства. При подмене Логоса человеческим словом тут произошла неизбежная редукция перечисленных категорий, поскольку людское разумение, вследствие своей ограниченности, не видит тех узлов, которые завязываются и развязываются в Боге, а поэтому выдергивает и выбрасывает все идущие от этих узлов нити, ослабляя этим всю ткань рассуждения. Поэтому слово с маленькой буквы всегда очень скоро вырождается в лжеслово, и именно это хотел сказать Тютчев в знаменитом стихотворении «Силенциум»: «Мысль изреченная есть ложь». В данном случае редукция заключалась в том, что религиозность была заменена фанатизмом, справедливость – уравниловкой, вселенскость – интернационализмом, истинность – научностью, братство – ликвидацией частной собственн