Метафизическая сущность либерализма
Американский правовед Борк, известный специалистам своими научными трудами, а широкой публике тем, что он баллотировался в Верховный суд США, издал в 1996 году объемистую книгу «Ковыляние к Гоморре»[1], которая сначала была раскритикована, а потом предана замалчиванию. Что же такого страшного сказал своим соотечественникам досточтимый профессор? Скорее не сказал, а прокричал: «Америка гибнет!» Не странно ли слышать это от гражданина «самой процветающей страны мира»? Оказывается, нет – факты, им приведенные, подтверждают это. Демагоги-политики, конечно, отрицают это, а народ верит политикам, поскольку не любит горькой правды, но истинный патриот Америки, понимающий опасность происходящего, не может молчать – его долг начать бить в колокол.
В чем же видит ученый причину неблагополучного положения? Об этом можно сказать совсем кратко: в чрезмерном либерализме американской жизни. Именно в чрезмерном. Борк не выступает против либерализма как такового, – избави Бог! – он лишь указывает на то, что нельзя с ним перебарщивать. Идея «либерте, эгалите, фратерните» сама по себе прекрасна, – говорит он, – но ее нельзя доводить до крайностей, ибо при этом она переходит в свою противоположность.
Ах, как это нам знакомо! В семидесятые годы, а то и раньше, у нас начали появляться самиздатовские статьи, в которых утверждалось, что марксизм сам по себе замечателен, но Сталин его исказил, и от этого искажения пошли все наши беды. И подобно тому, как профессор Борк призывает американцев вернуться к правильному пониманию лозунгов Французской революции, так за четверть века до этого профессор Рой Медведев призывал нас вернуться к правильному пониманию лозунгов Русской революции. И реакция официальных кругов была сходной: они встретили его с таким же осуждением, как сейчас Борка.
Можно не сомневаться, что аналогия продолжится. От того, что американская пресса освистала своего диссидента, ничего там не изменится, и сползание к пропасти будет продолжаться. И в какой-то момент начнет срабатывать столь сильный в этой эгоистической и практичной нации инстинкт самосохранения. Тогда выступления против либерализма станут не только легализованным, но и поощряемым направлением публицистики. Изворотливые идеологи живо придумают какой-нибудь трюк, чтобы, не свергая священного для Запада идола свободы, дать этому понятию какое-то новое толкование, которое позволит несколько закрутить гайки (например, будет запущен афоризм «свобода – это дисциплина»). Тогда на первые полосы газет выйдут куда более резкие критики либерализма, чем первопроходец Борк, а он будет прочно забыт, как забыт у нас Рой Медведев. Кануть в Лету – удел всех тех, кто недоговаривает до конца. История могла бы сказать о себе словами Высоцкого: «Я не люблю, когда наполовину!»
Итак, деваться им некуда, пересматривать свое отношение к либерализму им все равно придется. Если они начнут это делать, мы сможем съязвить на их счет: «Открыли Америку!» Ведь такой пересмотр был блестяще проделан еще в конце XX века нашим Константином Леонтьевым, который убедительно показал, что если процесс, который он назвал «либерально-эгалитарным», будет развиваться и дальше, это приведет к гибели человечества. Не читают американские социологи классиков русской философии, а зря! Сэкономили бы массу времени и сил.
Что ж, раз у нас такое ценное наследие, значит, нам и карты в руки, чтобы копнуть тему либерализма глубже того наивно-феноменологического уровня, который был доступен новичку в этом вопросе Борку, и внимательно изучить его корни. Куда они ведут, из чего вырастает это явление и чем оно так опасно для человеческого рода?
Либерализм, как это явствует из самого слова, есть некое отстаивание свободы. Но это еще очень мало. Необходимо уточнить, кому либерал призывает предоставить свободу и какой смысл он вкладывает в этот термин. Может быть, он хочет наделить свободой верховную власть, считая, что она вправе принимать те решения, которые сочтет полезными для народа? Ни в коем случае! Напротив, он всегда выступает за ограничение высшей власти, за жесткий контроль над нею. Может быть, он борется за свободу национального самовыражения любой этнической группы, стоит горой за ее право утверждать собственные традиции и исповедовать религию отцов? И это вряд ли. Это совершенно не вяжется с тем образом, который возникает в нашем сознании при слове «либерал». Его ценности носят «общечеловеческий» характер, на национальные традиции и верования он смотрит как на предрассудки, мешающие всем народам мира влиться в русло единой цивилизации. Тогда, может быть, он ратует за свободу всякого отдельного человека от окружающего его общества? Да, теперь мы попали в самую точку. Когда либерал обращается к своей излюбленной теме – «правам человека», он имеет в виду права индивидуума, а не какой-либо коллективной инстанции. Субъектом свободы для него выступает только личность.
А что надо понимать под свободой, на которую личность имеет «неотъемлемое право»? Ведь ясно же, что неограниченной эта свобода быть не может, ведь люди живут в коллективе, и если каждый будет делать что хочет, что же тогда получится!
Джон Стюарт Милль, которого можно назвать классиком либерализма, выдвинул следующий принцип: всякий свободен делать все то, что не приносит вреда другим. Эта формула до сих пор остается главным кредо либералов. Однако стоит чуточку в нее вдуматься, как возникнут вопросы, на которые они не смогут дать внятного ответа.
Дело в том, что формула Милля не имеет никакого смысла до тех пор, пока мы не будем знать, что для человека вредно, а что не вредно. Такое знание может основываться только на глубоком понимании природы и сущности человека, на универсальной антропологии, а эта дисциплина лежит на пересечении биологии, психологии, социологии, историософии, космологии, космогонии, метафизики и богословия, поэтому, чтобы ее построить, нужно использовать результаты всех этих наук. Говоря кратко, чтобы понять человека, нужно понять все. Неужели же кому-то может прийти в голову мысль, что современный либерал, будь он эдаким благодушным сангвиником, разглагольствующим о свободе со спичкой в зубах, или нервным холериком, постоянно кипящим ненавистью к несправедливостям, так всесторонне познал природу человека, что для него не осталось в нем никаких тайн? Да эта мысль просто смешна! Какие там из либералов мыслители – они совершенно не способны к глубокому анализу чего бы то ни было, а тем более такой сверхсложной данности, как человек, ибо их интересует не глубина, а поводы к тому, чтобы горячиться и протестовать. […] И конечно, невозможно верить и тому, что они говорят о самих себе, о причинах и целях своей бурной активности. Тут нам необходимо провести независимое расследование.
Суть либерализма можно понять только при том условии, что он будет осмысливаться на фоне грандиозного исторического процесса, который начался в XV веке в Европе, постепенно охватил весь мир и сегодня вступает в завершающую фазу. Этот процесс – апостасия, отпадение человека от Бога. Именно он определил специфику истории на протяжении последних пятисот лет. А что было причиной самого этого процесса? В том смысле, в каком категория причины понимается в логике и естествознании, ее не существовало – это был свободный выбор. Народы Европы захотели пойти по этому пути, захотели стать «как боги» (Быт 3, 5), вот и все, а поэтому настоящий Бог сделался для них конкурентом и должен был быть сначала вытеснен куда-то на периферию картины мира, а потом и вовсе из нее удален. Повторилась история Адама и Евы и строителей Вавилонской башни. Все настолько банально, что даже неинтересно.
Интересно другое. Когда мы произносим фразу «В пятнадцатом веке человек решил поставить себя на место Бога», необходимо сделать уточнение: какого «себя»? Ведь слово «человек» может означать «один человек» («человек не может поднять бетонную плиту»), а может означать «люди» («человек вывел несколько сотен пород собак»). Кто же стал выдвигать себя в качестве нового бога – «Я» или «Мы»? Ответ такой: на вооружение были взяты оба варианта. Человекобожие с самого начала развивалось по двум направлениям, и эти направления, тоже с самого начала, стали враждовать и воевать между собой, что продолжается и по сегодня. Направление, делающее ставку на коллективного человека, впервые заявило себя в утопиях, а потом трансформировалось в социализм. Индивидуалистическое направление вышло на историческую сцену в форме протестантизма, породившего в дальнейшем капитализм (как лютеранская революция привела к возникновению капитализма, подробно показал немецкий историк Макс Вебер).
Сущность произошедшего лучше всего раскрывается в терминах богословия. Инстанция, от которой отпали европейцы, есть Второе Лицо Пресвятой Троицы – Слово. Это значит, что в ходе апостасии люди перестали управляться словом. Но ведь чем-то их жизнь все равно должна была управляться, и вот тут-то и возникла альтернатива. Она могла перейти на управление словом с маленькой буквы – не божественным, а человеческим словом (приказами вождей, текстом учения), которое при потере мистической связи человека с Богом быстро становится лже-словом, – а могла перейти на управление цифрой.
В первом случае устанавливается власть предсказанных в Евангелии лжехристов и лжепророков (Мф 24), во втором – власть безликой силы, имеющей точное количественное выражение: власть денег, плутократия.
Обе формы безбожного жизнеустроения реализованы в новейшей истории в самых разных местах земного шара. Они сменяют и свергают друг друга, разделяются в пространстве и во времени, вступают в смертельное противоборство, образуют коалиции в стремлении задавить друг друга числом, затем начинают мириться и «сосуществовать», но и в периоды примирения ведут взаимную подрывную работу, и каждая из них превозносит себя как идеал для человечества и ругает другую. И чаще всего бывает так, что стоит где-то воцариться одной из них, как часть населения тут же начинает мечтать о другой доле, что и используется политиками, специализирующимися на переворотах. Какая же из них объективно лучше? Этот вопрос поставлен неправильно, его надо задать иначе: какая из них хуже? Ответ будет такой: обе хуже. Ведь не надо забывать, что обе они – апостасия, а она в любом своем виде приводит к редукции – упрощению мировоззрения, эмоциональному обеднению, очерствению сердец, оскудению любви, ослаблению воли, потере мудрости и интуиции, упадку душевного тонуса – короче, к снижению качества жизни.
Иначе и быть не может. Добровольно отключившись от того Источника, о котором сказано «Им же вся быша», человек стал добычей своей легковесной природы и начал всплывать на поверхность бытия во всех своих проявлениях, в рассуждениях, в чувствах, в поступках. Однако механизмы этого обмельчания зависят от того, к чему привел апостасийный процесс – к управлению лжесловом или к управлению цифрой.
Лжеслово использует для овладения человеком такой тип редукции, как романтизм: редуцированную версию выполнения первой евангельской заповеди – аскетического служения, столь распространенного когда-то среди христиан. В подлинной аскезе человек служит Богу, который на небесах, Богу-Слову, без которого «ничто не начало быть, что начало быть» (Ин 1,3), и от Него же получает поддержку. В карикатурной аскезе, каковой является романтизм, человек служит выраженной в людских слогах идее, а поддержку черпает от своих единомышленников – ведь иной одушевленной внешней инстанции для него не существует. Как видим, здесь все материализуется и опошляется, неизменной остается разве лишь бескорыстность и самоотверженность служения. Все великие революционеры, ненавидевшие капитализм и боровшиеся за победу социализма, были и великими романтиками, не желавшими ничего лично себе и готовыми отдать жизнь за свою идею. Мы хорошо знаем, что это за персонажи. Лжеслово марксизма, обретя себе таких жрецов, как Ленин и Троцкий, утвердилось через них и их последователей сначала на одной шестой части суши, а потом и на более обширной территории «социалистического лагеря».
Ну а какой тип редукции избирает в качестве орудия захвата власти цифра? Нетрудно догадаться. Христианство жило двумя заповедями: любовью к Богу и любовью к ближнему (Мф 22, 37–39). Редуцирование первой заповеди, как мы сейчас видели, приводит к романтизму, но ведь можно еще редуцировать и вторую. Вот тогда мы и получим либерализм. Его метафизическая сущность раскрывается в его происхождении. Он произошел от христианского служения, называемого благотворительностью или милосердием. Человек, посвятивший себя подлинному милосердию, получает мистическую поддержку от Бога, который внутри него (Лк 4, 21). Апостасия ведет к выхолащиванию мистики, и служение получается совсем иным: теперь человек черпает поддержку не от Бога, находящегося в его душе, а от самой души, от тех естественных чувств, которые в ней рождаются по законам психологии. Конечно, чтобы поддерживать человека, эти чувства должны быть приятными, и одно из таких чувств возникает от сознания, что ты являешься защитником обижаемых. Его псевдоблаготворитель и извлекает из своей души, а это значит, что подлинным стимулом его деятельности служит честолюбие – если и не в смысле стяжания людской славы, то в смысле любования самим собой. Такой человек и есть либерал – выродившийся милосердный христианин. Вырождение имеет здесь столь же глубокий и необратимый характер, как и в случае романтизма, и тоже меняет все знаки на обратные. Настоящий благотворитель любит ближнего, а себя чаще всего ненавидит (Ин 12, 25), считая себя великим грешником и рассматривая свои добрые дела как форму покаяния. Либерал любит в основном себя, и заступничество за других, в особенности отстаивание их свободы, рассматривает как средство почувствовать себя великим праведником и восхититься собою. Понятно, что такой низменный стимул порождает и поверхностную благотворительность, в большинстве своем выражающуюся просто в призывах.
[…]
В свете сказанного становится понятной и социальная функция либерализма: либерализм есть фермент капитализма. Реакцию образования капитализма запустила Реформация, но без каталитического действия либерализма она протекала бы очень медленно. Именно поэтому либерализм все время идет рука об руку с капитализмом, а социализму он ненавистен. Мы, русские, видели и то и другое. Лет двадцать назад либералы сидели у нас по тюрьмам, а теперь они сидят в парламенте, который раньше был заполнен одними романтиками. И какой же вывод мы можем сделать из их сравнения? Только один: и первые и вторые – слуги дьявола. Торжество лжеслова и торжество цифры есть в конечном счете его торжество, ибо он жаждет уничтожить человеческий род, а оба апостасийных пути, по меткому выражению Шафаревича, ведут к одной пропасти. Путь, прокладываемый романтизмом, ведет к тоталитаризму и геноциду; путь, расчищаемый либерализмом, ведет к полной деспиритуализации человека, к его превращению в «потребительское животное». Нас сейчас повели по второму пути, и осознать его гибельность нам важнее всего. Если уже и американцы начинают упираться, сомневаясь в правильности этого пути, то нам и сам Бог велел делать это. Неужели у нас инстинкт самосохранения слабее, чем у них?
Суть опасности состоит в том, что цифра есть совершенно неадекватное средство регулировки людского бытия, ибо она способна регулировать только линейные системы, а духовная составляющая человека, хоть индивидуального, хоть общественного, существенно нелинейна. Чтобы управлять человеком, цифра должна его «линеаризовать» – вытравить из него духовность. Сегодня она изо всех сил пытается это сделать. Это значит, что если романтизм подталкивает нас к загону для скота, то либерализм тянет нас к скотской жизни вне загона. И не «чрезмерный» либерализм, а любой. Соответственно нам и следует к нему относиться.