Философские кружки и сообщества.

Наряду с яркими, особняком стоявшими мыслителями для XIX в. характерно существование кружков, объединений, братств, салонов, лож, коллективов при редакциях журналов и других добровольных сообществ, участники коих при нескончаемых спорах и несогласиях, сохраняли благодарную признательность коллегам и той особой атмосфере сотворчества, которую прекрасно выразил Пушкин в обращении к лицейским друзьям.

Таким интересным, но кратковременным (1823-1825) явлением была деятельность московского кружка любомудров, объединявшего университетскую и дворянскую молодежь, увлеченную шеллингианством, немецким романтизмом, европейскими новейшими веяниями и преимущественно западнической направленности. Главными теоретиками любомудров слыли председатель кружка В.Ф. Одоевский (1803-1869) и секретарь Д.В. Веневитинов (1805-1827). Князь Одоевский был исключительно даровитой личностью. Его перу принадлежит масса сочинений от детских сказок до фантастики, от журнальной публицистики до метафизических размышлений, от музыковедческой до педагогической литературы. Любопытен сборник эссе Одоевского под названием «Русские ночи» с тонкими психологическими заметками. При всей многосторонности дарований его отличала тенденция к философской, глубокомысленной, смысложизненной интерпретации бытия. Своей задачей он ставил переключение внимания образованной публики с блестящей, но часто поверхностной французской философии на более тяжеловесную, но основательную немецкую (что постепенно и происходило), причем не только рационалистическую, но и мистическую (Эккартсгаузен, Баадер) и культурологическую (Гердер, Гёте). По мнению Одоевского, "в человеке слиты три стихии — верующая, познающая и эстетическая", потому для целостного развития необходимо уравновешенное единство религии, философии и искусства как в отдельной личности, так и в культуре в целом. Подобная тенденция к целостному знанию, восстановлению единства культуры и гармонизации личности становится одной из основных в XIX в. Предвосхищая Бергсона, Одоевский и другие мыслители вырабатывают учение о творческой интуиции, о важности иррационального, об "инстинктуальной сфере в человеке".

Среди "архивных юношей" выделялся обаянием, одаренностью, пылким энтузиазмом Веневитинов, которому судьба подарила, увы, лишь двадцать один год жизни. Сторонник эстетической линии в философии, он полагал, что "философия есть истинная поэзия", равно как истинная поэзия всегда философична, а подлинные поэты всегда мыслители, но не в узком схоластическом понимании. Преклоняясь перед Шеллингом, его философией духа, отдавая дань уважения европейской и особенно немецкой мысли, Веневитинов одним из первых настойчиво утверждал идею о необходимости созидания самостоятельной оригинальной русской философии. Но сам, к сожалению, не успел создать многого — хотя сохранилось несколько его статей, набросков, фрагментов.

Другой весьма влиятельный философский кружок под руководством Станкевича возник в постдекабристскую эпоху и просуществовал с 1831 по 1839 гг. Он был широк по диапазону участников в разное время в него входили Строев, Аксаков, Бодянский,

Белинский, Бакунин, Катков, разошедшиеся затем на разные позиции. В кружке велись жаркие дискуссии, оттачивалась аргументация сторон, высекались основополагающие идеи. Общая направленность была менее эстетической, более политической, нежели в кружке любомудров, но не в плане теории и практики борьбы, а в отстаивании суверенных прав личности, попираемых крепостническим режимом.

Душой, основателем и координатором философского кружка был Н.В. Станкевич (1813-1840), также проживший недолгую жизнь в тяжелой атмосфере николаевской России, когда угасло до времени или трагически ушло из жизни немало наиболее талантливых и вольнолюбивых натур. Станкевич глубоко постиг величие немецкой классической философии, последовательно пройдя через увлечение Шеллингом, Кантом, Фихте, Гегелем, дойдя до Фейербаха. Он уехал в Германию, слушал лекции в Берлинском университете, но слабое здоровье вынудило его переехать в Италию, где он и скончался в лермонтовском возрасте. Будучи романтиком по складу души, Станкевич стремился постичь строгость и основательность немецкой философской школы, взяв идею единства истории, природы и космоса у Шеллинга, примат этического у Канта, самоценность личности у Фихте, всеобъемлющую систематику и диалектику у Гегеля. Не успев создать крупных работ, лишь частично отразив свои идеи в переписке с друзьями, Станкевич дал важный импульс в изучении немецкой философии, что повысило общий теоретический уровень философии отечественной. В кружок Станкевича был вхож В.Г. Белинский (1810-1848), один из первых представителей разночинной интеллигенции, человек весьма увлекающийся, экзальтированный, склонный к крайностям. Неудавшийся литератор, но блестящий критик, он стал кумиром радикально настроенной молодежи. Его подлинный облик далек от вымышленного советской историографией "убежденного материалиста" и "воинствующего атеиста". В писаниях этого рыцаря с гладиаторской натурой (Герцен) можно встретить самые противоречивые идеи от преклонения перед прекрасным Божиим миром до антиправославных филиппик, от реверансов в сторону правительства до скрежета зубовного в его же адресно. В конце жизни познакомившись с идеями французских социалистов, Л. Фейербаха и К. Маркса, "неистовый Виссарион" зажигается верой в их радикальные проекты, начинает, по его словам, "любить человечество по-маратовски", т. е. встает на путь оправдания большой крови ради великих освободительных идей, что отметил впоследствии Достоевский. Для этого требовалось отбросить все преграды, в том числе нравственные, и Белинский с исступлением обрушивается на Гоголя за его «Выбранные места из переписки с друзьями», видя в вере "тьму, мрак, цепи и кнут". Не только за себя, но и за всех русских он заявляет, что они — "глубоко атеистический народ". Однако полгода спустя, незадолго до смерти в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» он пишет, что "Божественное слово любви и братства не втуне огласило мир".

При всех метаниях и горячечной экзальтации, превосходящей радищевскую, Белинский стал подобно ему пророком и жертвой будущего революционаризма, ступившего на путь безжалостного разрушения старой России. Его привлекала не терпеливая работа по ее переустройству, но решительная и беспощадная ломка ради ослепительных и, как оказалось, призрачных идеалов. Будучи фанатиком внезапно озарявших его идей, Белинский как страдалец в борьбе с тиранией самодержавия влиял на умы нескольких поколений, продуцируя таких же фанатиков, с религиозным пылом бросавшихся в пламя всеуничтожающей, взаимоистребительной брани. Можно понять справедливость их протеста против антидемократических традиций и гнета царского режима, в частности ненависть голодающих разночинцев к петербургскому истэблишменту, но нельзя принять их губительный экстремизм, так дорого обошедшийся России и народам, ее населяющим. Потому невозможно снять моральную ответственность с Белинского, с других теоретиков и практиков радикализма, даже сожалея об их трагических судьбах.

Герцен — вождь западников.

Столь же трагична судьба другого западника, из которого пропаганда высекла идола революционной борьбы, — А.И. Герцена (1812-1870). Сын русского аристократа А.И. Яковлева и немецкой девушки Луизы Гааг, он персонифицировал союз российского и европейского начал кровным, органическим образом. Создав вместе с другом и единомышленником Н.П. Огаревым философско-политический кружок среди студентов Московского университета, дав знаменитую клятву на Воробьевых горах близ заложенного архитектором Витбергом первого храма Христа Спасителя, он встал на путь энергичной борьбы за освобождение народа. Увлечение немецкой философией, в частности гегельянством, было недолгим, и он устремился к социалистическим идеям европейских мыслителей. Преследуемый властями, дважды побывав на довольно сносных условиях в ссылке (в Вятке, где судьба свела его с Витбергом, и Новгороде), в 1847 г. он эмигрировал в Европу. В Лондоне Герцен поначалу развернул бурную антицарскую пропаганду, а затем, постепенно впадая во все более тягостные раздумья, оказался "на краю нравственной гибели". Революционный романтизм сменился трезвым реализмом и осуждением мещанского Запада, тоской по России и осознанием относительности любой революционной доктрины, в которую как абсолютную истину верили несколько поколений русских радикалов.

Талантливый писатель, автор беллетристических сочинений и фундаментальных мемуаров «Былое и думы», лучшего российского сочинения подобного рода, «Писем об изучении природы», «Дилетантизма в науке» и других работ, составивших тридцатитомное собрание сочинений, он своей главной задачей считал создание концепции "русского социализма", видевшегося как соединение европейской теории с отечественной практикой. Однако для истории культуры и философии Герцен интересен не своим радикализмом, а мощной, продуктивной мыслью, стремлением непредвзято оценить эпоху, размышлениями о Европе и России, широким диапазоном интересов — от научных открытий до эстетических концепций. В конце жизни он проницательно заметил, что победивший социализм в будущем станет консервативной идеологией и даже "будет побежден неизвестною нам революцией". Подводя итоги борьбы в статье «К старому товарищу», он обращается к Бакунину с признанием о разочаровании в поспешных и насильственных методах преобразования общества и с призывом больше внимания уделять "постепенности" в его развитии.

Анархизм и народничество.

Ровесник, друг и оппонент Герцена, переживший свою драму и столь же ярко отражавший искания XIX в. М.А. Бакунин (1814-1875) предстает скорее импульсивным практиком, нежели рефлектирующим философом. Его девиз: "радость разрушения есть творческая радость". Буйная анархическая карамазовская сила, подспудно клокочущая в глубинах русской души, нашла в нем ярчайшего выразителя. Выходец из просвещенной дворянской семьи, выпускник военного артиллерийского училища, скиталец по России и Европе, участник революции 1848 г., узник Петропавловской крепости, ссыльный в Сибири, после бегства через Америку вновь окунувшийся в гущу европейской жизни, — такова внешняя канва его бурной жизни.

Философскую подготовку Бакунин начинал в кружке Станкевича, штудируя немецких классиков, затем в Берлине сблизился с неогегельянцами и опубликовал скандально нашумевшую статью «Реакция в Германии» с апологией разрушения, которая потом перешла в сознательно проповедуемый анархизм с отрицанием привычных основ социума, государства, религии, идеологии: "Долой все религиозные и философские догмы!". Проживая на склоне лет в Швейцарии, он будоражил Россию и Европу своей романтикой бури, революции, разрушения, найдя в нашем Отечестве немало последователей. Недаром после Октябрьской революции он вошел в число канонизированных революционеров, чьи имена высечены на обелиске в Александровском саду, создававшимся первоначально во славу 300-летия династии Романовых.

Имя Бакунина связывается также с народничеством, в котором, согласно советской историографии, он был главой бунтарского направления, Лавров — просветительского, а Нечаев — заговорщического. Зовя крестьян к топору, а мещан на баррикады, Бакунин действительно обращался к народу, однако его попытки инициировать всеобщее восстание против царизма не увенчались успехом, хотя позднее в зареве пылающих дворянских усадеб и кошмаре кровавых побоищ на улицах городов России они реализовались в полной мере. Социализм в России не сможет обойтись без дикого разгула стихии, новое строительство будет вестись на пепелище старого мира, а певцом грядущего тотального разрушения как раз и был Бакунин. Нечаев же с его конспирацией, жестокостью, полным аморализмом и цинизмом стал предтечей тайных дореволюционных и всемогущих послереволюционных структур власти, наводивших леденящий ужас на бесправных граждан. Разгульный анархизм и подавляющая любое проявление свободы тираническая власть суть внешне различные, но внутренне взаимосвязанные тенденции развития российской действительности, два постоянных модуса социальной детерминации. Пугачевщина (в широком смысле этого слова) постоянно зреет в недрах России, равно как борьба за контроль над обширным и слабо упорядоченным социальным пространством неизбежно порождает явные и тайные всеподавляющие структуры власти. В этом смысле Россия была и остается страной, имеющей восточно-деспотические традиции, в которой парламентско-демократические, западные способы организации остаются внешними, не определяющими сути событий.

Позитивизм и материализм.

Более привлекательной личностью среди народников был П.Л. Лавров (1823-1900), имя которого связано с развитием позитивизма в России. Потомственный дворянин, профессор математики Артиллерийской академии в Петербурге, всесторонне эрудированной ученый, он был втянут в политическую борьбу, пострадал, бежал за границу, где основал по настоянию радикальной молодежи, чьим кумиром являлся несколько десятилетий, журнал «Вперед». Апологет науки, прогрессист, интеллектуалист, сторонник рационального, разумного, нестихийного социализма, Лавров поставил своей задачей убедить передовую и, если возможно правящую часть российского общества в неотвратимости социальных перемен23. Его просветительство было обращено также к деревне, к огромным массам необразованного народа. Оно вызвало нашумевшее "хождение в народ" с целью его пробуждения. Многие молодые революционеры жертвовали собой, но народ не понял и не принял их идей. А вот кропотливая земская работа по улучшению жизни крестьян приносила им несомненную пользу и вызывала доверие к интеллигенции.

Кроме Лаврова к развитию позитивизма в России имеет отношение и ряд других ученых, философов, историков, публицистов. Среди них К.Д. Кавелин (1818-1885), западник, близкий к Белинскому, профессор права Петербургского университета, воспитатель наследника престола, автор работ «Дворянство и освобождение крестьян», «Взгляд на юридический быт Древней России», «Мысли и заметки о русской истории».

Выступая подобно всем позитивистам против "метафизических миражей" и стремясь твердо придерживаться фактов и только фактов, он призывал к научному обоснованию этики и психологии, что стало содержанием работ «Задачи этики» и «Задачи психологии». Однако на голой фактологии нельзя построить учение, и потому Кавелин невольно, имплицитно пользовался внеэмпирическими установками, особенно в области морали. По своим убеждениям он был государственником, считавшим государство основой бытия, выстраданной формой самоорганизации русского народа с древнейших времен, без учета которой нельзя понять остальные сферы его жизнедеятельности.

Увлечение позитивизмом стало естественной реакцией на предшествовавшее увлечение многих умов немецкой идеалистической философией. Но русские позитивисты и полупозитивисты, бывшие неплохими специалистами в частных науках, в философском отношении не смогли стать выше столпов метафизики, и их влияние после некоторого подъема существенно ослабилось. Ни Чичерин, ни Кареев не были популярны, всеобщим авторитетом пользовался разве что Михайловский, причем благодаря не плоскому утилитаризму "здравого смысла", а своему блестящему уму, смелости мышления, гуманистическому персонализму, поиску не абсолютной истины, а "истины для человека", состраданию к ближнему. В определенном плане Кавелина, Чичерина, их предшественника Грановского можно отнести к широко ныне дискутируемому течению русского либерализма, но не в англосаксонском, а в специфически отечественном понимании, когда под либералами подразумевали всех, кто состоял в мягкой оппозиции самодержавию, предлагая проекты его реформирования, начиная со Сперанского и кончая Керенским. Ни экономически, ни политически, ни юридически либерализм в России не имел глубоких корней, но постепенно переносился с Запада на российскую почву, принося порою весьма экзотические плоды и будучи скорее тенденцией, чем фундаментальным направлением, принимаемым обществом.

Нельзя обойти вниманием эволюцию материализма в XIX в. Если раньше это течение искусственно раздувалось и преувеличивалось, то ныне порою игнорируется и слишком категорично отрицается. Между тем материализм в Европе, даже в его крайних формах, не отрицается как факт и объективно исследуется историками философии. Подобный взвешенный подход необходим и в изучении российского материализма. Материалистические тенденции можно проследить у ряда философов XVIII столетия (Аничков, Ломоносов, Радищев, Крашенинников), хотя отыскать полных, законченных, последовательных антиидеалистов будет трудно. В XIX в. материалистические и атеистические идеи проступают у некоторых декабристов (Борисов, Якушкин, Барятинский), позитивистов (Лавров, де Роберти), радикалов (Белинский, Герцен, Огарев) и иных мыслителей.

Главой же материалистического направления принято считать вслед за Бакуниным Н.Г. Чернышевского (1828-1889). Как и многие радикалы, нигилисты, революционеры, он был выходцем из духовного сословия и получил семинарское образование. Протест против бурсацкой задавленности, казенного православия был направлен на интеллектуальную эмансипацию и выразился в стремлении найти истину в противоположных религии установках. Не удовлетворяясь компенсацией на личностном уровне, подобные вчерашние семинаристы пытались очистить все общественное сознание от скверны заблуждения. Но их просветительский пафос в пользу секуляризации быстро показал свою недостаточность и ущербность. Позднее многим русским мыслителям вроде о. Сергия (Булгакова) и значительной части интеллигенции пришлось испытать мучительную эволюцию, пройти путь возвращения на разорванные круги своя, что предвосхитили Достоевский, авторы "Вех" и что пророчески сбывается в наши дни.

Чернышевский был по-своему добросовестным ученым, дотошным исследователем, склонным к позитивистскому "фактопоклонничеству", а до двадцати лет — верующим монархистом. Но в 1848 г. он начал пересматривать ценности, переходить на позиции атеизма, материализма, радикализма, что отметил записью в своем дневнике: "...стал решительно партизаном социалистов и коммунистов". Большое влияние на молодого радикала оказала «Сущность христианства», и потому многие полагают Чернышевского русским фейербахианцем. Однако он пошел гораздо далее, став главным теоретиком революционного движения, за что поплатился арестом, ссылкой в Сибирь, запретом жить в столицах. За период активной журналистской деятельности Чернышевский написал массу критических статей, часто весьма язвительных, чем немало способствовал становлению того тенденциозного стиля, который доминировал в дореволюционной радикальной прессе и дожил до нашего времени.

Его роман «Что делать», довольно убогий в художественном отношении, перенасыщенный резонерством и мечтами о стеклянноалюминиевом будущем царстве, стал любимой книгой юных рахметовых, готовивших себя к смертельной схватке с царизмом. Утилитарная эстетика Чернышевского имела некоторый позитивный смысл в опровержении романтических мечтаний по поводу искусства, что отметил В. Соловьев, но его поэтизация действительности как высшей ценности и культ "критически мыслящей личности" вели в тенденции от религиозного антропологизма-фейербахианского типа к воспеванию героя, переделывающего мир, в ницшеанскогорьковском стиле. И в будущей социалистической эстетике воспитание фанатичных суперменов, без всякого идеализма в голове и моральных устоев в душе, слепо верящих своим вождям, станет главнейшей задачей нового искусства. Понимая прекрасное как "полноту жизни" и вторичное по отношению к действительности ее отражение, Чернышевский объективно ослаблял преображающую силу искусства.

Последователями Чернышевского стали Н.Г. Добролюбов (1836-1861) и Д.И. Писарев (1840-1868). Оба - талантливые публицисты, литературные критики, прожившие короткую жизнь. Трагедию последнего использовал Тургенев при создании образа Базарова в романе «Отцы и дети». Писарев стал подобием Фогта, русским вульгарным материалистом, отринувшим веру и истово поклонившимся всесилию естественных наук, певцом физиологии и гигиены. Выступая против "чистого искусства", к которому относил и Пушкина, он ратовал за титанизм, потрясающий основы. Призыв этот окажется пророческим: он сбудется в апокалиптических катаклизмах XX в. с его революциями и мировыми войнами, тоталитарными режимами, бесчеловечными идеологиями, опустошительными разрушениями и неисчислимыми жертвами — и все это во имя призрачного преобразования мира.

Помимо философствования на литературном и журналистском поприщах, в России XIX в. продолжила свое существование профессиональная философия в университетах и академиях. В русле светской просветительской мысли можно выделить «Право естественное» А. Куницьша, «Начертание логики» А. Лубкина, «Опыт о просвещении относительно к России» В. Попугаева, «О воспитании» А. Бестужева и ряд иных работ. Однако значительного влияния на самобытную мысль в России не оказали ни преподаватели университетской философии, ни их кафедры, тем более, что длительное время они были закрыты по причине подозрительного отношения к философствованию как таковому, особенно после выступления Чаадаева, студенческих волнений по стране, восстаний в Литве и Польше.

Философская мысль духовно-академического направления.

Гораздо более основательным выглядит преподавание и творческое развитие философии в духовных академиях Киева, Москвы, Петербурга, Казани, где ориентировались не на скороспелые просветительские и радикалистские идеи, но на фундаментальные философские и богословские концепции, обращенные к вечности и святоотеческому наследию. Даровитым представителем академической традиции является Ф. А. Голубинский (1797-1854). Выходец из костромской провинции, он занял после завершения обучения видное место в Московской духовной академии, отвергнув предложение возглавить кафедру философии в университете. Велика была философская эрудиция Голубинского, знавшего древние и новые языки, мировую мысль от античной до современной философии. Он был последователем христианизированного платонизма, развивал учение о «Бесконечном Бытии», выводимое из религиозного сознания, но метафизически осмысленное. Истинное познание возможно, по Голубинскому, "всем существом — не только разумом, но и волею и чувством". Бытие он воспринимал в духе шеллингианского спиритуалистического идеализма, все частные, прикладные, естественнонаучные интерпретации реальности считал вторичными, не абсолютизируя их подобно позитивистам и материалистам. Голубинский предвосхитил некоторые идеи русского космизма и новейшей софиологии.

Видным представителем петербургской школы стал Ф.Ф. Сидонский (1805-1873), воспитанник Тверской семинарии, возглавлявший кафедру философии в академии и затем университете, заслуживший звание действительного члена Академии наук. Он написал массу работ по философско-богословской тематике в духе трансцендентальной метафизики под определенным влиянием немецкой философии, но с введением эмпирического принципа корреляции отвлеченного знания опытом. Выступал за "встречу философии с Богом", восхождение от сущего к Первосушему, от умозрительного анализа к духовному созерцанию.

Преемником Сидонского на кафедре философии Петербургской академии стал В. Н. Карпов (1798-1867), сын воронежского священника, выпускник Киевской духовной академии, где работал некоторое время. Карпов дал блестящий комментированный перевод почти всех творений Платона, написал «Введение в философию», «Логику» и ряд других работ. Он эволюционировал от абсолютного идеализма к христианской антропологии и православной феноменологии. «Философский синтетизм», по Карпову, должен соединить в единую беспредельную "космораму" три слоя бытия: чувственный, метафизический, религиозный. Высшая духовная первооснова проступает в видимой реальности сквозь таинственно мерцающие символы. Православная философия не должна быть рассудочной, господствующий же на Западе рационализм есть восстановление дохристианского языческого мировоззрения, своего рода философский неопаганизм.

Киевская духовная академия выдвинула немало интересных мыслителей, среди которых можно выделить С. С. Гогоцкого (1813-1889), автора пятитомного «Философского лексикона», отчасти гегельянца, отчасти кантианца, но истолковывавшего их обоих в плане православного деизма. Особенно же необходимо отметить П. Д. Юркевича (1827-1874), закончившего Полтавскую семинарию, преподававшего в академии, с 1861 г. приглашенного занять кафедру философии Московского университета, где он трудился до своей кончины. Юркевич известен как оппонент Чернышевского и критик материалистического направления. Основные работы: «Сердце и его значение в жизни человека», «Материализм и задачи философии», «Разум по учению Платона и опыт по учению Канта», «Из науки о человеческом духе». Его, как и Гогоцкого, можно считать украинско-русским философом. В их творчестве, как и в творчестве Гоголя, слились две братские православные культуры, идущие от единого корня — Древней Руси.

Полемика Юркевича с Чернышевским привлекла всеобщее внимание. Радикальная печать обрушилась на киевского философа с резкими нападками, а клеймо "мракобеса" перекочевало затем на страницы советской литературы. Однако при спокойном, взвешенном сравнении взглядов двух оппонентов Юркевич по глубине мышления, весомости доводов, незашоренности кругозора явно превосходит своего противника, адепта политизированной идеологии. Разбросанные по разным изданиям и ранее недоступные работы Юркевича ныне стали достоянием читающей публики и говорят сами за себя. Недаром В. Соловьев почитал его своим учителем.

С предельной откровенностью, ясным и точным языком Юркевич объясняет ограниченность рассудочного интеллектуализма. Мышление не есть высшая степень постижения бытия, оно питается сердцем как подлинным источником сокровенных импульсов, которые затем рационализируются разумом и выстраиваются в систему знания. Ключ духовной жизни бьет внутри человеческой сердцевины, там корень всего. Сердце выступает не только как физиологический орган, но и как орган истинного ведения. Кардиогносия Юркевича опирается на библейскую, святоотеческую традицию, воскрешает учения восточных мистиков и исихастов. Она дала толчок развитию православной философии в духе о. Павла Флоренского и о. Сергия Булгакова. Но в тех условиях учение киевского философа шло против течения, именовавшего себя передовым, равно как против авторитетного западного рационализма, тем более что Юркевич, критически анализируя Канта, более склонялся к Платону, которого, как он полагал, важно заново прочесть и интерпретировать, используя опыт современной философии — идея, актуальная и для наших дней.

Первым профессиональным историком русской философии явился архимандрит Гавриил (Воскресенский) (1795-1868). Он создал, опираясь на западные труды Теннемана, Буле, Риттера, шеститомную «Историю философии», последняя книга которой посвящена отечественной мысли. Заслугой арх. Гавриила, профессора Казанской духовной академии, было то, что отсчет русской философии он впервые начал со средневекового периода, введя в научный оборот имена таких мыслителей, как митрополит Никифор, Даниил Заточник, Владимир Мономах и многих иных. Он справедливо полагал, что русская философия близка платоновской традиции, тесно связана с религией и искусством, тяготеет к живому образному слову и подвижническому служению истине.