Единство философии, математики и физики в учении Декарта.
К числу сфер знания, где можно наиболее плодотворно применять правила метода, Декарт относит математику и физику, причем он с самого начала, с одной стороны, "математизирует" философию и другие науки (которые становятся отраслями и приложениями универсальной математики, mathesis universalis), а с другой стороны, делает их как бы разновидностями расширенно понятой "философской механики". Впрочем, первая тенденция просматривается у него более ясно и проводится более последовательно, чем вторая, тогда как попытка все и вся "механизировать" относится скорее к следующему столетию. Правда, и математизация, и механизация — тенденции, которые применительно к Декарту и философии XVII-XVIII вв. часто трактуются слишком буквально, чего не имели в виду сами авторы того периода. Вместе с тем механицистские и математизирующие уподобления в XX столетии обнаружили свою невиданную прежде функциональность, о которой не могли и мечтать Декарт и его современники. Так, создание и развитие математической логики, широчайшая математизация и естественно-научного, и гуманитарного, и особенно технического знания сделала более реалистичным идеал mathesis universalis, а имплантация искусственных (механических в своей основе) органов в человеческий организм придала куда больший смысл Декартовым метафорам, вроде той, что сердце — всего лишь насос, да и вообще утверждению Картезия о том, что человеческое тело — мудро созданная Богом машина.
Идеал mathesis universalis, всеобщей математики, не был изобретением Декарта. Он заимствовал и термин, и саму тенденцию математизации у предшественников и подобно эстафетной палочке передал ее последователям, например Лейбницу. Что же касается механицизма, то это — явление более новое, связанное с бурным развитием механики в галилеевой и постгалилеевой науке. Однако у отмеченной тенденции есть оборотная сторона: Декарта с неменьшим правом можно считать исследователем, в мышлении которого философско-методологические идеи оказывали стимулирующее воздействие на те естественнонаучные и математические ходы мысли, которые мы далее рассмотрим и которые он сам часто относил к физике и математике. Так, не столь легко выяснить, а возможно, даже и не нуждается в выяснении вопрос, идет ли аналитизм Декартова философского метода (требование расчленения сложного на простое) от аналитизма, пронизывающего математику Картезия, или, наоборот, выбор единых правил метода толкает Декарта к оригинальному (необычному для унаследованных от античности традиций) сближению геометрии, алгебры, арифметики и их равной "аналитизации". Скорее всего, речь идет об изначальном взаимодействии науки и философии. Результатом же стало создание аналитической геометрии, алгебраизация геометрии, введение буквенной символики, т.е. начавшаяся реализация единой по методу mathesis universalis в самой математике.
Подобным образом обстоит дело с философским пониманием субстанции и механикой Декарта. Путь, последовательно ведущий философа Декарта к идее субстанции вообще, материальной субстанции в частности, мы уже проследили ранее. Но в него, о чем прежде специально не шла речь, были органически вплетены элементы, восходящие к декартовской физике в ее (преимущественном) облике механики. Декарт не по одним только философским соображениям уподобил материю телу, так что субстанция становилась и телом-материей. Такова была и тенденция механики: благодаря такому уподоблению значительно облегчалась решающая для тогдашней механики процедура приписывания и материи, и телу — как их главного, т.е. субстанционального, свойства — именно протяжения.
Надо иметь в виду еще одно характерное для Декарта сближение: субстанцией субстанций и гарантом единства "раздвоенной" субстанции является Бог. Это ему приписывается роль источника всех постоянств — а они имеют решающее значение как для философии, так и для механики Декарта: постоянство Бога "продублировано" в постоянном же движении материи. Однако есть и существенное различие: если Бог есть источник движения и сама его спонтанность, то материя движется машинообразно под влиянием внешних для нее (как тела) толчков и стимулов и способна лишь сохранять сообщенное ей движение.
Итак, и правила метода, и философская онтология, и научная мысль ведут Декарта к ряду редукций-отождествлений, которые потом вызовут ожесточенные споры, но для науки надолго останутся по-своему плодотворными.
1) Материя трактуется как единое тело, и вместе, в их отождествлении, они — материя и тело — понимаются как одна из субстанций. 2) В материи, как и в теле, отбрасывается все, кроме протяжения; материя отождествляется с пространством ("пространство, или внутреннее место, разнится от телесной субстанции, заключенной в этом пространстве, лишь в нашем мышлении"). 3) Материя, как и тело, не ставит предела делению, благодаря чему картезианство встает в оппозицию к атомизму. 4) Материя, как и тело, уподобляется также геометрическим объектам, так что материальное, физическое и геометрическое здесь тоже отождествляются. 5) Материя как протяженная субстанция отождествляется с природой; когда и поскольку природа отождествляется с материей (субстанцией) и присущим ей протяжением, тогда и постольку происходит фундаментальное для механики как науки и механицизма (как философско-методологического воззрения) выдвижение на первый план механических процессов, превращение природы в своего рода гигантский механизм (часы — его идеальный образец и образ), который "устраивает" и "настраивает" Бог. 6) Движение отождествляется с механическим перемещением (местным движением), происходящим под влиянием внешнего толчка; сохранение движения и его количества (тоже уподобляемое неизменности божества) трактуется как закон механики, который одновременно выражает и закономерность материи-субстанции. При всем том, что стиль рассуждения Декарта в этих частях его единой философии, математики, физики выглядит так, будто речь идет о самом мире, о его вещах и движениях, не станем забывать: "тело", "величина", "фигура", "движение" изначально берутся как "вещи интеллекта", сконструированные человеческим умом, который осваивает простирающуюся перед ним бесконечную природу.
Таким и предстает перед нами "мир Декарта" — мир конструкций человеческого ума, который, однако, не имеет ничего общего с миром далеких от жизни, беспочвенных фантазий, ибо в этом мире интеллекта человечество уже научилось жить особой жизнью, приумножая и преобразовывая его богатства.
Картезианство в XVII в.
Не будет преувеличением утверждать, что картезианство как совокупность философских и научных идей стало в XVII в. — и не только во Франции — самым влиятельным направлением. Это учение далеко не однозначно. Его компоненты отражали различные требования жизни, умонастроения разных социальных сил и духовных устремлений философов, придерживавшихся совершенно несходных и порою даже противоположных ориентации.
Среди компонентов картезианства следует выделить прежде всего сильную рационалистическую и рационализирующую тенденцию. Системность картезианской философии формировалась в определенном противостоянии религиозной вере. Правда, некоторые, преимущественно протестантские теологи испытали воздействие ряда идей Декарта, в том числе идей его физики. Но главную роль рационалистические идеи Декарта и картезианцев сыграли в собственно научном мышлении.
Мы констатируем это прежде всего применительно к логике, где произошли радикальные изменения в сравнении с традиционной, аристотелевско-схоластической логикой. Напомним, что в эпоху средневековья, как еще и в античности, она обычно именовалась "диалектикой". При решающем значении формально-доказательного начала она вместе с тем то и дело сбивалась как на прояснение вероисповедной проблематики, так и на тесно связанное с ним осмысление проблематики бытийной, онтологической. Решительный поворот Декарта к аналитическому обобщению стремительно развивавшегося научного знания — прежде всего математического естествознания — потребовал и значительного реформирования традиционной логической методики. Из "диалектики" она превращалась в логику (не следует забывать, конечно, и родственности этих древнегреческих терминов). А логика все больше увязывала свои приемы и принципы с методологией науки (прежде всего с естествоведческой).
Весьма показательна здесь деятельность гениального математика и физика Блеза Паскаля (1623-1662). Хотя его глубокие и оригинальные философские идеи (они частично рассматривались ранее в связи со скептицизмом и будут рассмотрены в дальнейшем) можно лишь косвенно увязать с картезианскими, его научная деятельность и главное ее методологическое осмысление протекали в том же русле, что и картезианские. Математически весьма одаренный Паскаль уже в юности написал трактат «О конических сечениях», а в дальнейшем построил счетную (суммирующую) машину. Занимаясь также теорией вероятности и проблемой бесконечно малых величин, Паскаль прокладывал путь для открытия дифференциального и интегрального исчисления, сделанного уже после его смерти Лейбницем и Ньютоном. Будучи по складу ума и незаурядным экспериментатором, в 1648 г. Паскаль доказал наличие атмосферного давления. Это открытие отвергало многовековую аристотелевско-схоластическую догму о "боязни пустоты". Немало сделал Паскаль и для открытия законов гидростатики. Все это, несомненно, позволяет назвать его одним из основоположников естествознания нового времени.
Декарт полагал, что он повлиял на Паскаля, инспирировав Паскалевы эксперименты по установлению атмосферного давления (оба они принадлежали к кружку ученых, группировавшихся вокруг Мерсенна, близкого друга Декарта, а из этого кружка вскоре сформировалась Французская академия естествознания. Общее направление мысли Паскаля — в духе картезианского рационализма — зафиксировано в небольшом трактате «О геометрическом уме и об искусстве убеждать», в котором излагались требования к доказательному методу.
Более систематически и пространно эти идеи разработаны в книге двух других картезианцев (последователей Декарта в области методологии) Антуана Арно и Пьера Николя «Логика, или Искусство мыслить». Так называемая «Логика Пор-Рояля» названа по имени янсенистского монастыря, расположенного на окраине Парижа, где провел свои последние годы Паскаль и где нашли себе приют авторы названного произведения. Оно было опубликовано в 1662 г. — год смерти Паскаля — и стало важнейшей вехой трансформации традиционной "диалектики" в логику, которая отнюдь не перечеркивала ее полностью. Она трактовалась здесь по Декарту — как наука обретения новых истин в исследовании реальной проблематики. Отказавшись от ряда бесполезных формализмов и тонкостей традиционной диалектики (к чему призывал и Декарт), авторы «Логики Пор-Рояля» усматривали главную цель "искусства мысли" в строгом формулировании суждений, приближавшихся к математическим. В наибольшей степени влияние Декарта сказалось в данном произведении во введении учения о методе как важнейшего, особенно продуктивного раздела логики. Четыре правила рационалистического метода Декарта, о котором ранее шла речь, были осмыслены здесь как методы анализа и синтеза. Первый из них трактуется как путь открытия новых положений посредством внимательного наблюдения и аналитического расчленения вещей и явлений, благодаря чему могут быть найдены простые и ясные истины, радикально отличные от неопределенных и темных схоластических универсалий. Еще большая роль отводилась в «Логике Пор-Рояля» синтетическому (или теоретическому) методу, посредством которого должен осуществляться переход от наиболее общего и простого к менее общему и сложному. В контексте учения о методе сформулированы правила для определения аксиом и доказательств. Прорыв рационалистической, логической мысли, осуществленный в «Логике Пор-Рояля», с одной стороны, подводил обобщающий итог успехам естественнонаучной мысли нового времени, а с другой — подготавливал новые открытия.
Окказионализм.
Огромную роль в философской доктрине Декарта играло решение проблемы человека. Его методология и гносеология, весь круг его научных открытий свидетельствовали о силе и успехах человеческого мышления в постижении новых истин. В частности и в особенности, истин, углубляющих понимание тела человека. Но по мере этого углубления выявлялась загадочность человеческого духа, ничего общего не имеющего с материей, с механизмом физиологических реакций и тем не менее удивительно согласованного с ними. Психофизическая проблема — главная проблема психологической науки, в которую Декарт внес весомый вклад, — стала основным источником и главным проявлением его дуалистической метафизики. Картезий оставлял материальную и духовную стороны человеческого существа в независимости друг от друга и в то же время констатировал непрерывную согласованность их деятельности. Это решение породило идеалистическое направление в философии XVII в., получившее наименование окказионализма (лат. occasio — повод, случай).
Родоначальник окказионализма немецкий философ Иоганн Клауберг (1622-1665) углубил пропасть между телом и душой человека, подчеркнул невозможность взаимодействия между ними. Как Клауберг, так и нидерландский картезианец Арнольд Гейлинкс (1624—1669) провозгласили иррациональность связи души и тела, а подлинным источником согласованности физического и духовного начал в человеке признавали только волю Бога. Гейлинкс пояснял такую согласованность на примере двух часовых механизмов, однажды одновременно заведенных божественным мастером и с тех пор ни на йоту не отклоняющихся от установленной согласованности.
Наиболее подробно и по-своему основательно концепцию окказионализма развил французский картезианец Николай Мальбранш (1638-1715), автор произведений «О разыскании истины» (1675), а также «Беседы о метафизике и религии» (1688). Он отстаивал ту позицию, что подлинной причиной непрерывно осуществляющегося взаимодействия души и тела в реальном человеке следует считать только Бога. Многочисленные же случаи тех или иных изменений в теле — только повод (occasio), используемый Богом для того, чтобы вызвать то или иное изменение в душе. Полностью противопоставляя дух и тело — более решительно, чем это делал сам Декарт, — Мальбранш обращался к понятию Бога, в котором усматривал единственную сверхъестественную причину всех случаев духовно-телесного взаимодействия.
Деистическая, в принципе, позиция Декарта минимизировала роль внеприродного Бога во всех событиях природного и даже человеческого мира. Мальбранш, напротив, возвращался к августианско-волюнтаристическому понятию Бога. При этом его роль он мыслил максимальной не только в жизнедеятельности человека, но и во всем другом, на первый взгляд чисто природном бытии.
Декарт радикально-механистически трактовал материю и чисто телесную причинность. Общее в" масштабах всего мира причинение считалось результатом отдаленного божественного толчка. Конкретное же соударение вещей, как предполагалось, выявляет лишь их пассивную безынициативность, отсутствие собственных органических сил. Такая трактовка материи позволяла Мальбраншу отрицать объективность причинных связей между вещами. События и в телесном, и в духовном мире — прямое свидетельство того, что Бог есть единственно активное первоначало. "Движущая сила тел... не находится в движущих телах, ибо эта движущая сила не что иное, как воля Божья... Естественная причина не есть реальная и истинная причина, а причина случайная, определяющая решение творца природы действовать тем или иным образом в том или ином случае". Тем самым в этой «Философии случайности» (causa occasionalis — случайная причина) мир лишался самостоятельной целостности, которая полностью приписывалась Богу. Более того, самостоятельности лишалась и каждая единичная вещь. Она не могла поэтому стать причиной нашего понимания ее. Такое понимание возможно, согласно окказионалистам, лишь в силу идей нашей души, первопричиной которых тоже должен мыслиться только Бог (это тоже августинианский момент; он был частично свойствен и Декарту, а теперь повторялся уже в гносеологии Мальбранша). В свете сказанного понятна и основная философская позиция Мальбранша, подчеркнувшего в другом своем произведении, что следует не Бога низводить до мира, а мир вместе с человеком погружать в Бога. Эта позиция явно противопоставлена пантеизму Спинозы, который, правда, не отождествлял понятия Бога с материей, но, вводя понятие субстанции-природы, один из атрибутов которой составляла материя, до определенного предела мыслил человека сугубо натуралистически, а причинность — радикальномеханистически (по-картезиански). Видение же вещей — всего сущего в Боге, — которое провозглашал Мальбранш, впоследствии (в 1824 г.) было обозначено термином панэнтеизи. Позволительно назвать эту позицию мистическим пантеизмом, который совсем не переходит в натуралистический. Божественный абсолютизм, в сущности, всегда представляет актуальную бесконечность. Но Декарт противопоставлял ее эмпирической, потенциальной бесконечности, а актуально бесконечного Бога высоко поднимал над ней, делая первую, реальную бесконечность достаточно самостоятельной и непознаваемой. Мистический же пантеизм Мальбранша полностью лишал вещи реальной самостоятельности, а их причинность, в сущности, объявлял иллюзорной.
Этой позиции соответствовали и изменения, внесенные Мальбраншем в теоретико-познавательные принципы картезианства. Здесь он старался следовать рационализму Картезия, сохраняя требование ясности и отчетливости как основного критерия истинности.
Сохранял он и основное рационалистическое деление познавательных способностей на чувственное представление (включавшее воображение и память), деятельность которого выражается в восприятиях, и чистый разум, познающий посредством идей. Наличие чувственных восприятии открывает перед нами возможность убеждаться в существовании вещей. Однако их свойства могут быть ясно познаны только через идеи, коренящиеся в разуме. Они трактуются по-августиниански (и, следовательно, по-платоновски) -как не имеющие никакой связи с чувственными представлениями и являющиеся непосредственным воздействием Бога.
Душа человека, напротив, непосредственно постигается во внутреннем опыте благодаря чувственным образам самовосприятия, чисто психологически. Такое познание смутно. И тем более то же следует утверждать о познании Бога. Если для Декарта (а затем и для Спинозы) актуальная бесконечность абсолюта представляла максимально ясную идею нашего ума, то для Мальбранша, напротив, никакой ясностью она не обладала. Мистический пантеист скорее примыкал к апофатической теологии, убежденным сторонником которой был Николай Кузанский. Мистический пантеизм Мальбранша сочетался и с элементами теизма. Тем не менее его философская защита религии против наступавшего рационализма науки не удовлетворила католическую церковь, и произведения Мальбранша трижды (начиная с 1690 г.) вносились в папский «Индекс запрещенных книг».