Самоубийство как гармоничное завершение жизни

Анализируя эстетический аспект самоубийства, мы имеем в виду рассмотрение с позиций эстетики как явления в целом (т. е. самоубийство как самостоятельный феномен), так и отдельных конкретных суицидальных актов с той мерой индивидуальной неповторимости, которая отличает каждый из них.

Эстетическое содержание самоубийства в общем плане как социального и, следовательно, исключительно человеку присущего феномена поведения выражается в том, какое место занимает этот феномен в человеческой культуре. Мы уже убедились в том, что самоубийство нашло поэтическое отражение в сказаниях и мифах, по существу, всех народов, в форме мифологизированных эпизодов вошло в большинство религиозных учений и священных книг от древнеиндийских Вед до Библии (в конечном счете и самопожертвование Христа, заранее знавшего об уготовленных ему муках, есть не что иное, как самоубийство, совершенное во имя высшей цели - искупления грехов человечества и его дальнейшего спасения). И кто решится оспорить тот факт, что эта история, как она изложена в Библии, несет на себе не только огромной силы этический заряд, но и излучает чрезвычайно мощное поэтическое напряжение. О том, что самоубийство на протяжении столетий привлекало внимание и служило источником вдохновения для величайших поэтов, художников, писателей, уже говорилось, и читатель без труда может дополнить приведенные нами примеры множеством других.

Более или менее подробный эстетический анализ феномена самоубийства в рамках отдельных субкультур, в истории искусства и литературы разных народов с учетом специфики их развития, национальной психологии и т. д., а также в творчестве того или иного художника, писателя, думается, является темой чрезвычайно благодатной и еще найдет своих исследователей. Мы же в рамках нашей книги попытаемся дать лишь общие контуры проблемы, принципиальные подходы к ее решению. Естественно, исследование феномена самоубийства в целом предполагает анализ конкретных случаев и примеров. Здесь разделение общего и частного, как и вообще в науке, весьма условно и, в принципе, одно дополняется другим и посредством его выражается и доказывается. Чтобы анализ отдельных суицидальных актов в плане их эстетического наполнения был достаточно конкретен и логичен, необходимо принять систему критериев, в соответствии с которыми он будет проводиться.

Первый из трех предлагаемых критериев вынесен в заголовок этой главы. Мы предлагаем рассмотреть возможность соответствия гармоничности акта самоубийства тем обстоятельствам, которые непосредственно привели человека к решению покончить с собой и, в конечном счете, соответствия гармоничности самоубийства всей предшествующей жизни.

Возможно, полученные в результате выводы будут в определенной степени относительны, ибо выбор любой модели поведения человека в конкретных обстоятельствах отнюдь не фатален, а всегда вариабелен, предполагает, по крайней мере, альтернативный вариант. И если совершен какой-либо поступок, то совершенно не значит, что в этих же в общем-то обстоятельствах, при незначительных, казалось бы, нюансах, не мог быть совершен поступок прямо противоположный. На этот факт обращал внимание еще граф Лев Николаевич Толстой, говоря об обусловленности поведения человека, подчеркивая значение свободы выбора, воли и влияния сиюминутных обстоятельств. Он сравнивал личность со зданием и утверждал, что "если здание рухнуло, то это не значит, что оно вообще не могло устоять". Но что поделаешь, если эта относительность неизбежна во всем, что касается человека, и с ней приходится считаться всем наукам, которые его изучают.

Посмотрим же, насколько применимы по отношению к самоубийству как поведенческому акту две важнейшие предэстетические категории - гармония и мера.

Посмотрим, как может самоубийство в качестве целостного поведенческого акта гармонировать или дисгармонировать со всей предыдущей жизнью-человека, с взглядами и традициями окружающего его общества, с тяжестью тех обстоятельств, которые толкнули человека на совершение самоубийства.

Можно сказать, что при определенной ситуации для любого нормального человека самоубийство будет являться гармоничным поступком по отношению ко всей его предшествующей жизни, если тяжесть сопутствующих обстоятельств превышает определенную меру. Но для такой оценки, по понятным причинам, мы должны обладать максимальной полнотой информации не только о внешней стороне тех или иных событий, но и об их внутреннем личностном преломлении. Давно известно в психологии, что одни и те же события оказывают на различных людей совершенно различное воздействие: от легких переживаний до тяжелой психотравмы. Даже введено специальное понятие - "личностно значимая ситуация". Поэтому мало знать, что толкнуло человека на самоубийство, нужно знать самого человека и его индивидуальную психологическую реакцию на какие-либо внешние факторы. В жизни это трудно, а вот в художественном произведении проще. Не потому, что в жизни все иначе - нет. Хорошее художественное произведение - не вымысел, это самая настоящая жизнь, только в ее самых глубоких и тонких аспектах, на которые мы не всегда умеем, успеваем, а порой и желаем обращать внимание. В этом отношении талантливый писатель для психолога является как бы рабочим инструментом, тем микроскопом, через который он рассматривает интересующий его аспект человеческого поведения.

Анализ литературных произведений использовался не только в психологии, но даже и в психопатологии - настолько верно писатель, даже не зная сущности психических заболеваний, их клиники и динамики, умеет изобразить их в своем творчестве. Вспомним Достоевского, Гоголя, Бальзака.

В качестве примера, как писатель может усмотреть тончайшую гармонию в акте самоубийства, мы приведем отрывок из Гёте.

"Милое юное создание, выросшее в тесном кругу домашних обязанностей, повседневных будничных трудов, не знавшее других развлечений, как только надеть исподволь приобретенный воскресный наряд и пойти погулять по городу с подругами, да еще в большой праздник поплясать немножко, а главное, с живейшим интересом посудачить часок-другой с соседкой о какой-нибудь ссоре или сплетне; но вот в пылкой душе ее пробуждаются иные, затаенные желания, а лесть мужчин только поощряет их, прежние радости становятся для нее пресны, и, наконец, она встречает человека, к которому ее неудержимо влечет неизведанное чувство; все ее надежды устремляются к нему, она забывает окружающий мир, ничего не слышит, не видит, не чувствует, кроме него, и рвется к нему, единственному. Не искушенная пустыми утехами суетного тщеславия, она прямо стремится к цели: принадлежать ему, в нерушимом союзе обрести то счастье, которого ей недостает, вкусить сразу все радости, по которым она томилась. Многократные обещания подкрепляют ее надежды, дерзкие ласки разжигают ее страсть, подчиняют ее душу, она ходит как в чаду, предвкушая все земные радости, она возбуждена до предела, наконец она раскрывает объятия навстречу своим желаниям, и... возлюбленный бросает ее. В оцепенении и беспамятстве стоит она над пропастью, вокруг сплошной мрак: ни надежды, ни утешения, ни проблеска! Ведь она покинута любимым, а в нем была вся ее жизнь. Она не видит ни божьего мира вокруг, ни тех, кто может заменить ей утрату, она чувствует себя одинокой, покинутой всем миром п, задыхаясь в ужасной сердечной муке, очертя голову бросается вниз, чтобы потопить свои страдания в обступившей ее со всех сторон смерти... Это история многих людей. Природа не может найти выход из запутанного лабиринта противоречивых сил, и человек умирает. Горе тому, кто будет смотреть на все это и скажет: "Глупая! Стоило ей выждать, чтобы время оказало свое действие, и отчаяние бы улеглось, нашелся бы другой, который бы ее утешил".

Таким образом, как видим, самоубийство может быть гармоничным завершением жизни, и это "история многих людей".

Но более того, самоубийство может не только гармонировать со всей предшествующей жизнью человека и с тяжестью сложившихся обстоятельств, оно может в определенном смысле искупить и скрасить многое в предшествующей жизни. Так, например, Марк Сальвий Отон, провозглашенный в конце первого столетия нашей эры императором Рима, пользовался среди римлян плохой репутацией. Отличаясь безудержной склонностью к разврату, пьянству и роскоши, он был неизменным напарником Нерона во всех его оргиях. Захватив с помощью заговора власть, он вверг Рим в состояние гражданской войны. Как писал Тацит: "Отказавшись от любовных похождений и скрыв на время свое распутство, он всеми силами старался укрепить императорскую власть. Правда, такое его поведение внушало еще больший ужас, ибо все понимали, что добродетели его показные, а его порочные страсти, если им снова дадут волю, окажутся еще страшнее, чем прежде".

В 69 году в отсутствие Отона его войска вступили в битву с войсками его соперника Вителлин и были полностью разбиты. После этого Отону в скором времени пришлось покончить с собой. По свидетельству Диона Кассия, перед смертью он сказал слова немногие, но достойные: "Справедливее умереть одному за всех, чем всем за одного".

Плутарх писал о его смерти: "Прах Отона предали земле и поставили памятник, не вызывающий зависти ни своими громадными размерами, ни слишком пышной надписью.

Его жизнь порицали многие достойные люди, но не меньшее их число восхваляло его смерть. Он прожил нисколько не чище Нерона, но умер гораздо благороднее".

Нерон, который покончил с собой за год до Отона, истощил терпение римлян своими сумасбродствами, и против него восстали войска, находящиеся в Галлии, Испании, Африке. Оказавшись первым императором, лишенным при жизни власти, Нерон, понимая, что обречен, покончил с собой. Однако, ни его самоубийство, ни его знаменитая последняя фраза "Какой великий артист погибает!" не вызвали у современников ни малейшего сочувствия.

Видимо, не сам акт самоубийства, не его отдельные причины и обстоятельства, а только их общая соразмерность, уравновешенность и гармония вызывают у окружающих людей те или иные эстетические переживания, вплоть до одобрения и восхваления.

Что же представляют собой гармония и мера, которые, как мы говорили, считаются одними из важнейших предэстетических категорий, на основании которых и возможно, собственно, возникновение эстетических переживаний?

Гармония отражает слаженность системы, согласованное взаимодействие составляющих ее элементов и уравновешенность ее отдельных частей. Каждый взятый в отдельности элемент системы, как правило, не приводит к возникновению каких-либо эстетических переживаний, однако те же элементы, взятые в единой, гармонично выстроенной системе, уже приводят к их возникновению. Так, отдельный звук редко когда может вызвать эстетическое переживание, однако мелодия - система звуков, гармонично увязанных между собой, не только вызывает эстетические переживания, но и служит основой музыкального искусства. Пифагорейцы впервые высказали мысль, что качественное своеобразие музыкального тона зависит от длины звучащей струны. На этой основе они развили учение о математических основах музыкальных интервалов. Они же установили следующие музыкальные гармонии: октава 1: 2, квинта 2 : 3, кварта 3 : 4, понимая гармонию как "согласие несогласных".

Точно так же и Гераклит говорил о гармонии как о единстве противоположностей. Гармония и мера имеют универсальный характер: мы видим их в основе космоса, природы, человека, человеческих поступков.

Следовательно, если мы рассматриваем самоубийство с эстетических позиций, нам необходимо показать и доказать, что оно как отдельный акт человеческого поведения, как поступок, входит в сложную систему человеческой жизни и способно либо гармонировать, либо дисгармонировать с ней.

Самоубийство, взятое как отдельный элемент, вне более сложной системы, подчиняется общим законам эстетики и не может вызывать каких-либо эстетических переживаний. Если мы читаем в газете, что некто нам неизвестный "X" покончил жизнь самоубийством, то мы лишь испытываем понятное сожаление по поводу гибели человека. В этом случае самоубийство, взятое именно как отдельный несистемный элемент, не несет на себе никакой эстетической нагрузки.

Совсем иное дело, когда мы получаем сообщение о самоубийстве близкого или хорошо знакомого нам человека. Нам достаточно полно известны его характерологические черты, обстоятельства и события его жизни, и мы можем судить о соразмерности или несоразмерности его поступка имеющимся обстоятельствам. Отсюда становится понятным, что для оценки гармоничности факта самоубийства всей предшествующей жизни человека очень важно иметь исчерпывающую информацию о нем самом и о его жизни, причем не просто то, что принято называть "сухими фактами", как бы много их ни было. Здесь чрезвычайно важно знать именно детали, те лишние, казалось бы, штрихи и нюансы характера человека, привычки, ему только свойственные милые чудачества и склонности, которые вкупе обусловливают личностное своеобразие, неповторимость индивидуума.

Например, Владимир Маяковский, который к моменту смерти Есенина знал его уже много лет, неоднократно встречался с ним, следил за обстоятельствами жизни, писал, получив известие о его самоубийстве, что конец Есенина "огорчил, огорчил обыкновенно, по-человечески. Но сразу же этот конец показался совершенно естественным и логичным". То есть, зная все обстоятельства жизни Есенина, Маяковский воспринял его поступок как вполне естественный, логичный и гармоничный, он был соразмерен всей предшествующей сложной жизни поэта и представлениям Маяковского о ее возможном конце.

А спустя несколько лет Марина Цветаева, также получив известие о самоубийстве уже самого Маяковского, в письме к Тесковой пишет: "Бедный Маяковский!.. Чистая смерть. Все, все, все дело - в чистоте!"

Почему у нее возникло именно такое эстетическое переживание смерти Маяковского? Почему она восприняла его смерть как нечто чистое? Потому, что она хорошо знала сложные обстоятельства жизни поэта и понимала, что самоубийство в данном случае было, может быть, единственным гармоничным и "чистым" выходом из тех сложных, трагических обстоятельств, в которых оказался поэт. Прошли годы, и, как известно, сама Цветаева воспользовалась тем же самым выходом, и у кого из знающих ее судьбу хватит решимости осудить ее, если этого не смогла сделать даже ее сестра.

Сложная судьба России, сложная судьба поэтов... Как писала Марина Цветаева в одном из своих стихотворений:

А что на Расее - на матушке?..
Родители - родят,
Вредители - точут,
Издатели - водят,
Писатели - строчут.
Мост новый заложен,
Да сбит половодьем...
- Гумилев Николай?
- На Востоке.
(В кровавой рогоже,
На полной подводе...)
- Все то же, Сережа!
- Все то же, Володя!
А коли все то же,
Володя, мил-друг мой,
Вновь руки наложим,
Володя, хоть рук - и -
Нет.
- Хотя и нету.
- Сережа, мил-брат мой,
Под царство и это
Подложим гранату!
И на раствороженном
Нами Восходе -
Заложим, Сережа!
- Заложим, Володя! (Август, 1930)

В этом вопросе мы так близко подходим к проблеме смысла человеческого существования, что просто не можем ее не затронуть.

Человек не просто биологический индивид, для которого жизнь является абсолютной ценностью и борьба за нее - главной задачей. Дело обстоит гораздо сложнее. Точно так же как человек является биологическим существом с присущим ему инстинктом самосохранения, человек является существом социальным, тем, что в широком смысле слова называется личностью. Одной из основных ха-рактеристик развитой личности является наличие самосознания. То есть человек внутри себя в течение всей своей жизни создает особый внутренний мир (то, что мы называем ядром личности), которым управляют свои внутренние законы и в котором имеются свои внутренние правила, и преступить их человек порой не в силах, даже если при этом приходится преодолевать мощные биологические инстинкты и, в частности, инстинкт самосохранения.

Имея такой внутренний мир с индивидуальными внутренними критериями оценки всего окружающего, человек иногда попадает в ситуации, когда он не может далее продолжать существование без того, чтобы не нарушить этот внутренний мир. Для такого человека жизнь не есть абсолютное благо. Жизнь для него имеет ценность только тогда, когда он в своих поступках может соответствовать своим внутренним убеждениям, своему моральному закону, об удивительности которого написано на могиле Канта. Как только обстоятельства жизни меняются и внешние причины препятствуют или прямо заставляют его идти наперекор своим убеждениям, такой человек не изменит своим убеждениям, а, скорее, поставит перед собой вопрос о целесообразности продолжения жизни. Какие обстоятельства могут заставить человека сделать этот выбор - зависит уже от самой личности и определяется не менее важ-ной, чем гармония, предэстетической категорией меры.

К наиболее важным личностным ценностям обычно относят свободу, независимость убеждений, соблюдение внутренних нравственных законов, честь, совесть, целомудрие, долг и некоторые другие. Несмотря на то, что внутреннее содержание этих ценностей менялось со временем, в тех случаях, когда человек попадал по разным обстоятельствам в ситуацию, которая требовала преступления этих внутренних личностных ценностей и не было никакой другой возможности поступить иначе, самоубийство у любых народов, независимо от религиозных и других установок, признавалось допустимым и никогда не рассматривалось как нечто низкое и предосудительное.

Как писал Луций Анней Сенека: "Жизнь не есть безусловное благо: она ценна постольку, поскольку в ней есть нравственная основа. Когда она исчезает, то человек имеет право на самоубийство. Так бывает, когда человек оказывается под гнетом принуждения, лишается свободы... Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти, но разум и нравственное чувство должны подсказать, когда самоубийство являет собой наилучший выход".

Для Сенеки основным критерием являлась этическая ценность жизни. В этом вопросе он несколько расходился с представителями школы стоиков, которые считали, что человек в вопросах продолжительности своей жизни должен ориентироваться только на себя. Сенека же наравне с долгом человека перед собой ставил долг перед другими. Нельзя и некрасиво уходить из жизни, если в зависимости от тебя находятся другие люди и своим самоубийством ты бросаешь их на произвол судьбы.

Заметим, что сам Сенека покончил жизнь самоубийством, чем подтвердил отсутствие голословности в своих утверждениях.

Таким образом, в отношении самоубийства вопрос никогда не стоял в жесткой плоскости его полного одобрения или полного запрещения. Оценка каждого случая во все времена определялась мерой, соразмерностью и гармоничностью самоубийства со всей остальной жизнью человека, с вызвавшими его обстоятельствами, с традициями, принятыми в данном обществе. В тех случаях, когда самоубийство представлялось соразмерным тяжести и непреодолимости внешних обстоятельств, оно допускалось и одобрялось, в тех случаях, где эта мера нарушалась,- осуждалось и преследовалось. Даже в Библии, которая чаще всего однозначно осуждает самоубийство, мы уже видели пример "доброго старца Разиса - отца иудеев", покончившего с собой, чтобы не отдаться в руки злодеев и не позволить им унижать себя.

В другом библейском сюжете великий герой Самсон, не знавший поражений, влюбился в коварную филистимлянку Далилу и выболтал ей секрет своей силы. Узнав его, коварная женщина усыпила Самсона на своих коленях и остригла все его волосы, в которых заключалась сила Самсона. После этого филистимляне одолели Самсона, заковали в цепи, выкололи глаза и выставили бессильного, ослепленного пленника на посмешище. После этого его поместили в темное подземелье, где, прикованный к конному поводу, он должен был вращать жернова. Победу над Самсоном филистимляне решили отметить жертвоприношениями и большим пиром в храме их бога Дагона. Это было высокое здание, подпираемое огромными крепкими столбами. Собралось много гостей, и все шумно веселились. Опьяневшие гости потребовали, чтобы побежденный Самсон развлекал их во время попойки музыкой; его привели из под-земелья и втиснули ему в руки семиструнную арфу. Слепой великан, униженный всем, что с ним стряслось, стоял в храме между двумя колоннами и покорно играл на арфе для своих врагов и обидчиков. Бледный, Самсон терпеливо сносил издевательства и оскорбления. Никто не догадывался о том, что он переживает в данную минуту. Никто не заметил также, что у него снова отросли волосы, источник его великой силы. Тихо шевеля губами, он с мольбой прошептал: "Господи Боже! Вспомни меня и укрепи меня только теперь, о, Боже! Чтобы мне в один раз отомстить филистимлянам за два глаза мои". Потом Самсон обхватил руками два столба, у которых стоял, и громко воскликнул: "Умри, душа моя, с филистимлянами!" В храме Дагона наступила тишина, филистимляне с ужасом повскакивали с мест, и в то же самое мгновение Самсон напряг мускулы и изо всех сил рванул на себя столбы. Храм с чудовищным грохотом рухнул, погребя под своими развалинами и Самсона и три тысячи филистимлян, которые пировали и издевались над ним.

Иудеи выкупили тело героя, который предпочел покончить жизнь самоубийством, чем жить в рабстве и унижении. Самсона похоронили в могиле его отца Маноя и с той поры с гордостью вспоминают историю его жизни. С такими же почестями был выкраден и похоронен на своем кладбище царь израильтян Саул.

"В жизни случается многое, что гораздо хуже смерти",- писал Монтень. Подтверждением может служить пример того спартанского мальчика, которого приближенный военачальник Александра Македонского Антигон взял в плен и продал в рабство и который, понуждаемый своим хозяином заниматься грязной работой, что противоречило его внутренним убеждениям, заявил: "Ты увидишь, кого ты купил. Мне было бы стыдно находиться в рабстве, когда свобода у меня под рукой", и с этими словами он бросился на камни с вышки дома.

Когда один из крупнейших полководцев и государственных деятелей Македонии хотел заставить лакедемонян подчиниться своему требованию, они ему ответили: "Если ты будешь угрожать нам чем-то худшим, чем смерть, мы умрем с тем большей готовностью", ибо и они не ценили жизнь как абсолютное благо, а каждый раз соизмеряли ее с чем-то более главным, при покушении на которое жизнь теряла для них смысл.

"Но нет ничего благороднее той смерти, на которую обрекла себя жена приближенного Августа, Фульвия",- пишет Монтень в своих "Опытах". Когда до Августа дошло известие, что Фульвий проговорился о важной тайне, которую он ему доверил, и когда Фульвий однажды утром пришел к нему, Август встретил его весьма неласково. Фульвий вернулся домой в отчаянии и рассказал жене, в какую беду он попал, добавив, что решил покончить с собой. "Ты поступишь совершенно правильно,- ответила она ему смело,- ведь ты много раз убеждался в моей болтливости и все же не таился от меня. Позволь только мне покончить с собой первой". И без лишних слов она пронзила себя мечом.

Некто Вибий Вирий, потеряв надежду на спасение своего родного города, осажденного римлянами, и не рассчитывая на милость с их стороны, на последнем собрании городского сената, изложив все свои доводы и соображения на этот счет, заключил свою речь выводом, что в данном случае лучше всего им будет покончить с собою своими собственными руками и так спастись от ожидавшей их участи. "Враги проникнутся к нам уважением,- сказал он,- Ганнибал узнает, каких преданных сторонников он бросил на произвол судьбы". После этого он пригласил всех, согласных с его мнением, на пиршество, уже приготовленное в его доме, с тем, что, когда они насытятся яствами и напитками, они все также хлебнут из той чаши, которую ему поднесут. "В ней будет напиток,- заявил он,- который избавит наше тело от мук, душу от позора, а глаза и уши от всех тех мерзостей, которые разъяренные победители творят с побежденными". Многие одобрили это решение, и двадцать семь сенаторов пошли за Вибием в дом и закончили пир условленным смертельным угощением. Посетовав вместе над горькой участью родного города, они обнялись, после чего некоторые из них разошлись по домам, другие же остались у Вибия, чтобы быть похороненными вместе с ним в приготовленном перед его домом костре.

И Платон в своих "Законах" оправдывал самоубийство "по причине какой-либо неизбежной случайности или из-за невыносимого стыда". Среди древних философов даже возникали споры, какие причины достаточно вески, чтобы заставить человека принять решение лишить себя жизни. Они считали это "разумным выходом", ибо хотя, как они говорили, иногда приходится умирать из-за незначительных причин, так как те, что привязывают нас к жизни, недостаточно вески, все же в этом должна быть какая-то мера. Если эта мера соблюдена, самоубийство будет гармоничным и даже прекрасным, если нет - то "безрассудным и взбалмошным порывом".

Плиний утверждал, что есть лишь три болезни, из-за которых можно лишить себя жизни; из них самая мучительная - это камни в мочевом пузыре, препятствующие мочеиспусканию. Сенека же считал наихудшими болезнями те, которые надолго повреждают умственные способности.

При этом очевидно, что то, что считалось гармоничным в древности, в настоящее время совершенно не может рассматриваться подобным образом, так как те же камни в мочевом пузыре легко поддаются терапевтическому и хирургическому лечению и нет никакой необходимости лишать себя из-за этого жизни. И сегодня самоубийство по этой причине вряд ли кто-то расценил бы как соразмерное.

Монтень же, например, восхищается достоинствами совместного самоубийства мужа и жены, описание которых ему встретилось в письмах Плиния Младшего. У последнего был сосед в Италии, который невероятно страдал от гнойных язв, покрывавших его половые органы. Его жена, видя непрестанные и мучительные страдания своего мужа, попросила, чтобы тот дал ей осмотреть себя, заявив, что никто откровеннее не скажет ему, есть ли надежда на выздоровление. Получив согласие мужа и внимательно осмотрев его, она нашла, что надежды на выздоровление практически нет и что ему предстоит еще долго влачить мучительное существование. Во избежание этого она посоветовала ему вернейшее и лучшее средство - покончить с собой. Но, видя, что у него не хватает духу для такого решительного поступка, она прибавила: "Не думай, друг мой, что твои страдания терзают меня меньше, чем тебя; чтобы избавиться от них, я хочу испытать на себе то же самое лекарство, которое я тебе предлагаю. Я хочу быть вместе с тобой при твоем выздоровлении, так же как была вместе с тобой в течение всей твоей болезни. Отрешись от страха смерти и думай о том, каким благом будет для нас этот переход, который избавит нас от нестерпимых страданий: мы уйдем вместе, счастливые, из этой жизни". Сказав это и подбодрив своего нерешительного мужа, она решила, что они выбросятся в море из окна своего дома, расположенного у самого берега. И желая, чтобы ее муж до последней минуты был окружен той преданной и страстной любовью, которую она дарила ему в течение всей жизни, она захотела, чтобы он умер в ее объятиях. Однако, боясь, чтобы руки его при падении и от страха не ослабели и не разомкнулись, она плотно привязала себя к нему и рассталась с жизнью ради того, чтобы положить конец страданиям мужа.

И Плиний и Монтень особенно отмечают, что это была женщина совсем простого звания, и удивляются, что и среди простых людей нередко можно встретить проявления необыкновенного благородства. Здесь же хочется привести еще один пример героического поведения женщины - жены консула Цецины Пета, Аррии, чье самоубийство вошло в историю наравне с самоубийствами Клеопатры, Сафо и Лукреции. Аррия, когда ее муж, Цецина Пет, был захвачен солдатами императора Клавдия после гибели Скрибониана, стала умолять тех, которые увозили его в Рим, позволить ей ехать вместе с ним. Она была согласна исполнять все обязанности рабов: убирать его комнату, стряпать и все остальное. Но ей было отказано. Тогда она на рыбачьем суденышке следует за мужем до самой Иллирии. Уже в Риме, в присутствии императора Клавдия, Юния, вдова Скрибониана, приблизилась к ней с выражением дружеского участия ввиду общности их судеб, но Аррия резко отстранила ее от себя со словами: "И ты хочешь, чтобы я говорила с тобой или стала тебя слушать? У тебя на груди убили Скрибониана, а ты все еще живешь?" После этих слов и других признаков родные заключили, что Аррия готовит самоубийство и стремится разделить судьбу своего мужа. В ответ на вопрос своего зятя Тразея, захотела ли бы Аррия, чтобы в подобной ситуации ее дочь и его жена покончила с собой, Аррия восклицала: "Что ты сказал? Захотела бы я? Да, да, безусловно захотела бы, если бы она прожила с тобой такую же долгую жизнь и в таком же согласии, как я со своим мужем". Близким, которые ее охраняли, она сказала: "Это ни к чему: вы добьетесь лишь того, что я умру более мучительной смертью, но добиться, чтобы я не умерла, вы не сможете". С этими словами она вскочила со стула, на котором сидела, и со всего размаху ударилась головой о противоположную стену. Когда после долгого обморока ее, тяжело раненную, с величайшим трудом привели в чувство, она сказала: "Я говорила вам, что если вы лишите меня возможности легко уйти из жизни, я выберу любой другой путь, каким бы трудным он ни оказался". Смерть этой благородной, по описаниям Монтеня, женщины была такова. У ее мужа Пета не хватало мужества самому лишить себя жизни, как того требовал приговор, вынесенный ему жестоким императором. Однажды Аррия, убеждая своего мужа покончить с собой, сначала обратилась к нему с разными увещеваниями, затем выхватила кинжал, который носил при себе ее муж, и, держа его обнаженным в руке, в заключение своих уговоров промолвила: "Сделай, Пет, вот так". В тот же миг она нанесла себе смертельный удар в живот и, выдернув кинжал из раны, подала его мужу, закончив свою жизнь следующими благороднейшими словами: "Пет, не больно".

Когда благородная Аррия подала своему Пету кинжал, который только что пронзил ее тело, она сказала: "У меня не болит, поверь мне, рана, которую я нанесла себе, но я страдаю от той, Пет, которую ты нанесешь себе".

Так передал ее речь Плиний, и она производит глубокое впечатление. Совершив этот высокий и смелый подвиг единственно ради блага своего мужа, она до последней минуты заботилась о нем. Пет, после этого, не раздумывая, убил себя тем же кинжалом; очевидно, он устыдился того, что ему понадобился такой урок.

Мы уже говорили, что в некоторых странах государственная власть пыталась установить, в каких случаях самоубийство правомерно и допустимо добровольное лишение себя жизни, то есть пыталась найти тот критерий, когда самоубийство будет гармоничным завершением жизни. Одно время в Марселе хранился запас цикуты, заготовляемой за государственный счет и доступной всем, кто захотел бы укоротить свой век, но при условии, что причины самоубийства должны быть одобрены советом шестисот, то есть сенатом. Наложить на себя руки можно было только с разрешения магистрата и в узаконенных случаях.

Подобный пример приводит Секст Помпеи, который во время путешествия присутствовал при самоубийстве одной всеми уважаемой женщины. Эта женщина прожила девяносто лет в полном благополучии, и телесном и духовном, и боязнь, что дальнейшая жизнь может привести к тому, что фортуна отвернет от нее свой благой лик, заставила ее обратиться к своим согражданам с просьбой разрешить ей покончить с собой. Сограждане выслушали изложенные ею причины своего намерения и единодушно его одобрили. После этого она дала наставления своим близким, призвала их к миру и согласию, разделила между ними свое имущество, затем твердой рукой взяла чашу с ядом и, вознеся мольбы Меркурию и попросив его уготовить ей какое-нибудь спокойное местечко в загробном мире, быстро выпила смертельный напиток.

У многих северных народов, хотя и не регламентирова-лось жестко, однако, считалось просто неприличным достигать глубокой старости, и люди, дожившие до почтенного возраста, после славной пирушки бросались в море с вершины, специально предназначенной для этой цели скалы.

"Раньше ты умрешь или позже - неважно, хорошо или плохо - вот что важно. А хорошо умереть - значит избежать опасности жить дурно... Самая грязная смерть предпочтительнее самого чистого рабства",- утверждал Сенека, называя "прекрасным, благородным" зрелище того, как варвар, участвующий в потешных сражениях кораблей, вонзает себе дротик в горло, предпочитая умереть, чем убивать!

Н. Видгорчик прямо пишет, что не все случаи самоубийства могут быть подведены под рубрику патологических явлений. "Бывают обстоятельства, при которых самоубийство является единственно объективно-разумным выходом из данного положения, бывают обстоятельства, когда самоубийство свидетельствует не о слабости психической организации, а наоборот, о ее силе и устойчивости".

Ясунари Кавабата в рассказе "Стон горы" приводит случай самоубийства двух стариков. Ему было шестьдесят девять лет, ей - шестьдесят восемь. Они вышли в неизвестном направлении из дома и не вернулись. В газетах были опубликованы их прощальные письма к приемному сыну, его жене, внукам. Они пишут: "...представляя себе, сколь убоги люди, влачащие жалкое существование забытых всеми, мы не хотим дожить до такого дня".

"Упиваться солнцем всю теплую пору, всегда жить в цвету, всегда благоухать, а потом, при первом же страдании, уснуть с надеждою прорасти где-нибудь в другом месте,- разве это не достаточно долгая, разве это не наполненная до краев жизнь? Упорствовать в желании продлить ее - значит только испортить прожитое!" - так писал Эмиль Золя в романе "Творчество", главный герой которого покончил жизнь самоубийством.

Выдержки из предсмертных писем в Японии и в некоторых других странах принято публиковать в печати. В отношении предсмертных писем самоубийц существуют самые разнообразные неписаные правила и обычаи. Во многих странах считается некрасивым и неприличным самовольно уходить из жизни, не оставив предсмертного письма. В Японии, если мужчина и женщина еще молоды и решили покончить с собой, они пишут раздельные письма. Если это же делают муж и жена, достаточно того, что напишет муж от имени обоих.

Софья Богатина, на рубеже двадцатого века размышляя о самоубийствах женщин, пишет о том, что оставить письмо, в котором объяснены причины самоубийства,- это последний долг перед обществом, который женщины в силу своей безграмотности часто не выполняют.

Г. Гордон в своей работе о письмах самоубийц пишет, что это интереснейшие человеческие документы, отражающие в себе, как в зеркале, жизнь отдельных людей. В тоне писем самоубийц он находит удивительное эпическое спокойствие, проникновенность мысли и чувства - "письма эти - яркие вспышки догоревших костров жизни, на мгновение озаряющие окружающий мрак. Они - последние аккорды разыгравшихся симфоний бытия".

Из этого следует, что с позиций человека, решившегося на самоубийство, оно всегда гармонично сложившимся обстоятельствам, так как поступая подобным образом, он не видит другого выхода из ситуации, кроме ухода из жизни. Для самоубийцы его самоубийство гармонично уже по определению, уже потому, что он его совершает. Иное дело, что при неудавшихся суицидальных попытках человек в последующем зачастую уже совсем по-иному оценивает казавшуюся, безвыходной ситуацию, и свой поступок. Но никогда не нужно забывать, что в этих случаях мы имеем перед собой уже иную ситуацию и иного человека, который по-новому оценивает многое в своей жизни.

Эстетическая оценка самоубийства, базирующаяся на предэстетических категориях гармонии и меры (то, что мы называем гармоническим завершением жизни), это всегда двойная оценка - изнутри и извне. Изнутри