Другие способы обрести свободу

Предлагаю вам немного отдохнуть и совершить путешествие в экзотические страны. А точнее — на таинственный Дальний Восток. Освобождение есть первостепенная задача мужества, и ведут к нему разные пути. Можно не прятаться от трудностей, бросать им вызов, действовать решительно. Но можно также свести их к нулю, не позволяя ни обстоятельствам, ни страху завладеть вашим существом, стремясь к безмятежности. Следовательно, есть два вида отваги: та, что сопротивляется, и та, что ищет покоя. И соответственно, два вида морали. Древнегреческий мудрец хотел освободиться от тирании вещей, чтобы ни обладание ими, ни их отсутствие не смущали его дух. Он проповедовал невозмутимость и бесстрастность, ataraxia и apatheia . Если желания связывают, порабощают, то лучше ничего не желать. Если надежда есть мать разочарования, лучше жить, ни на что не надеясь. Сенека толковал термин стоиков ataraxia как securitas („твердость“), еще больше подчеркивая отсутствие волнения, умиротворенность и душевный покой; Цицерон трактовал euthymia („благое состояние души“) и как animus terroris liber („душа, свободная от страха“), и как securitas („невозмутимость духа“). Сенека дает нам совет, позволяющий сбросить иго страха: „Презирай смерть, и для тебя станет презренным все, что ведет к смерти, будь то войны или кораблекрушения, укусы диких зверей или груз внезапно обрушившихся развалин“ („Исследования о природе“, II)[68]. И действительно, страх смерти мешает людям жить. „Кто боится смерти, по-настоящему и не живет“. Но как же не бояться ее, если нас всюду подстерегают опасности? И мудрец черпал спокойствие именно в отсутствии стабильности: „Если хотите ничего не бояться, помните, что бояться можно решительно всего“.

То же самое стремление ко внутренней автономии и свободе мы находим во многих восточных учениях. Шри Кришна говорит: „Тот, кто живет без тревоги, свободный от желаний и собственного „я“, достигает мира“. Путь, предложенный Патанджали, создателем Йоги, ведет к освобождению человека от его природы, к обретению абсолютной свободы. Непосвященный „одержим“ собственной жизнью, йог же находится вне ее течения. Беспорядочной умственной деятельности, хаотичному мельтешению мыслей он противопоставляет сосредоточенность на одной точке, первый шаг к окончательному отречению от мира вещей.

У стоиков поиск покоя выглядит несколько наигранным. Неискренними кажутся мне слова Сенеки, когда он говорит Луцилию, что, если мудрецу описать „плен, побои, цепи, нищету, тело, терзаемое болезнью или насилием, он отнесет это к числу беспричинных страхов. Бояться таких вещей должны боязливые“[69]. Восточное спокойствие совсем другое, оно является частью целостного видения мира. Это вовсе не та скороспелая успокоенность, которая достигается благодаря заимствованным техникам, вполне эффективным в рамках методик пси-. Говорят, что во Франции растет число приверженцев буддизма, но все они, так сказать, буддисты „выходного дня“, сводящие учение к навыкам релаксации. По-настоящему отречься от своего „я“ — дело иное. Индусы видят в этом не уничтожение личности, а способ истинного приобщения к вечному, очищение сознания. Ошибочно воспринимать подобную позицию как бесстрастный нигилизм, как равнодушие к людской боли, потакающее несправедливости. Это созидательный покой того, кто сумел прикоснуться к истокам.

В принципе, и стоики утверждали нечто подобное, поскольку верили, что мудрость заключается в способности приобщиться к универсальному разуму с помощью разума человеческого и спокойно принимать законы природы, не пытаясь их изменить. Но только Спиноза, сам того не зная, смог ближе всех подойти к восточному мышлению. Возможно, именно поэтому мне он представляется философом будущего. Спиноза утверждает, что познающий единичные вещи и свои аффекты ясно и отчетливо любит Бога. Через познавательную любовь к Творцу человек понимает, что и сам является частичкой Бога и что душа наша по своей сущности вытекает из божественной природы. Таким образом, осторожный полировщик хрупких линз находил смысл даже в самых бездонных глубинах страха.

Переходим к следующей главе

Не уподобился ли я мулу, который все ходит и ходит по кругу, не продвигаясь вперед ни на шаг? Отделил этику от психологии, свободу — от чувств, решение — от его физиологических предпосылок, но в конце концов, объясняя механизмы принятия решений, вернулся к характеру, понятию психологическому. В следующей главе, на последнем отрезке нашего долгого пути, мне хотелось бы показать, в какой точке соприкасаются этика и психология.