Глава 5. конструктивная функция языка
Построение предметов
Теперь, кажется, можно сказать, что собой представляет окружающий мир. Мы начали с того, что он состоит из предметов; вслед за Махом разложили предметы нашего мира на элементы, представляющие собой единство внешнего воздействия и его интерпретации посредством органов чувств и языка. Соединяя с чувственным восприятием слово, мы придаем этому образу общий характер и вкладываем в него смысл — тот смысл, носителем которого является слово. Так формируется образ предмета. В соответствии с грамматическими категориями языка — существительными, прилагательными, глаголами — мы интерпретируем внешние воздействия, создавая образы предметов, свойств, процессов, отношений и т.п. Чаще всего именно слово оказывает решающее воздействие на то, что именно мы видим. В связи с этим можно вспомнить детские головоломки, когда в хаосе переплетенных линий нам предлагают увидеть какой‑то рисунок. Пока не сказано, что именно нужно увидеть, чрезвычайно трудно выделить из этого клубка перепутанных линий образ предмета. Но когда говорят, что здесь изображен охотник с собакой или сидящая на дереве птица, мы быстро обнаруживаем искомый предмет. Об этом же свидетельствуют так называемые «переворачивающиеся» изображения: утка — кролик, ваза — два профиля, фигура Маха и т.п. В этих изображениях мы можем видеть то утку, то кролика, то молодую девушку, то безобразную старуху, то корешок книги, то ее разворот — в зависимости от того, какое слово мы соединяем с чувственным восприятием, от того, что мы хотим увидеть. Приблизительно так же обстоит дело и в повседневной жизни: соединяя с темно‑коричневым пятном слово «стол», я придаю этому пятну смысл «быть твердым устойчивым предметом», «элементом мебели», «выполнять определенные функции» и т.д. Именно благодаря языку мы интерпретируем внешние воздействия как столы, стулья, деревья, дома и т.п.
Теперь можно объяснить, почему окружающие нас явления, события, предметы осмысленны. Когда я, перевалив через гору, вижу спускающиеся к ее подножию разноцветные пятна среди зелени, какую‑то желтую полосу, что‑то сверкающее вдали, я понимаю, что это крыши домов, в которых живут люди, желтая полоска песка тянется вдоль берега сверкающего моря. Это приморский городок, в нем можно отдохнуть и подкрепиться. Я с помощью языка вкладываю смысл в эти разноцветные пятна и создаю из них предметный мир. Я стою перед текущей водой и говорю: «Это река». Тем самым я создаю объект, который существует вне меня, имеет исток и куда‑то впадает, в котором водится рыба и можно искупаться. Слово конструирует объект, интерпретируя чувственные впечатления определенным образом, объективирует его, придавая ему статус самостоятельного независимого от нас объекта, обладающего теми или иными свойствами. А нам представляется, что слово служит лишь для обозначения уже каким‑то образом заданного объекта. Конечно, слово что‑то обозначает, но это лишь его вторичная, производная функция: оно сначала конструирует, а потом используется для обозначения сконструированного с его помощью объекта.
Выше мы пытались показать, что знание представляет собой существенную часть смысла наших слов (терминов). Но если именно слово с его смыслом конструирует предметы из чувственных восприятий внешних воздействий, то отсюда следует, что в создаваемый нами образ предмета включается знание. Именно знание является главным средством конструирования объектов внешнего мира.
Предмет есть результат интерпретации воздействий на нас внешнего мира с помощью органов чувств и знаний, воплощенных в смысле языковых выражений.
Эта интерпретация вносит смысл в чувственный образ предмета, поэтому окружающие нас предметы осмысленны. Это и есть ответ на вопрос о том, почему мы живем в мире осмысленных предметов.
Предполагать, будто вне и независимо от нас существуют предметы с многообразными — известными и неизвестными нам — свойствами и наше знание лишь с той или иной степенью полноты и точности отображает или описывает эти предметы, по‑детски наивно. Мы имеем дело лишь с многообразными воздействиями на нас внешнего мира. Интерпретируя эти воздействия посредством чувственности и знания, мы конструируем предметы. Эти предметы не принадлежат внешнему миру, но они и не являются целиком созданиями чувственности и знания. Напрасно Маха обвиняли в субъективном идеализме. В предметах содержится объективный, не зависящий от субъекта компонент — внешнее воздействие, которое ставит границы возможным интерпретациям. Скажем, в переплетении линий один человек видит молодую прелестную девушку, другой — безобразную старуху. Они конструируют образы разных предметов. Однако вещественная (объективная) основа у этих образов общая — одно и то же переплетение линий. И эта основа ограничивает разброс интерпретаций и возможности конструирования разных предметов. Вы сможете сконструировать девушку, старуху, может быть, что‑то еще, но нельзя увидеть в этих линиях зеленый лист или красную розу. Для этого нет необходимого внешнего воздействия.
Здесь естественным образом возникает недоумение и возражение. Если мы сами конструируем объекты внешнего мира, если наши знания выступают в качестве инструментов такого конструирования, то что же мы познаем — то, что сами создали? Не лишается ли при этом смысла сам процесс познания? Это недоумение легко рассеивается указанием на то, что объекты, создаваемые в процессе интерпретации внешних воздействий, могут обладать свойствами и особенностями, о которых мы и не подозревали первоначально. К тому же, как уже неоднократно отмечалось, они содержат независимый компонент — внешнее воздействие, которое может сопротивляться интерпретациям. Избитыми примерами объектов, которые заведомо являются нашим собственным созданием, но которые мы изучаем вот уже на протяжении нескольких тысячелетий и открываем все новые их свойства, являются натуральные числа и геометрические фигуры. Что же тогда говорить о, так сказать, «физических» объектах!
Возможно, стоит вспомнить рассуждения Поппера о «третьем мире» объективного знания: несмотря на то что этот мир создан нами, он содержит в себе свойства и связи, которые могут быть нам неизвестны, он порождает проблемы, о которых мы не думали.
«Не обижая Кронекера, я соглашаюсь с Брауэром, что последовательность натуральных чисел есть человеческая конструкция. Хотя эту последовательность создаем мы, она в свою очередь создает свои собственные автономные проблемы. Различие между нечетными и четными числами не порождается нами: оно есть непреднамеренное и неизбежное следствие нашего творчества. Конечно, простые числа являются аналогичным образом непреднамеренно автономными и объективными фактами; очевидно, что и в данной области существует много фактов, которые мы можем обнаружить: так возникают предположения, подобно догадке Гольдбаха. И эти предположения, хотя и связаны косвенным образом с результатами нашего творчества, непосредственно касаются проблем и фактов, которые отчасти возникают из нашего творчества; мы не можем управлять этими проблемами и фактами или влиять на них; они суть достоверные факты, и истину о них очень часто трудно обнаружить[61].»
Как показывает история науки, так обстоит дело во всех научных дисциплинах.
Картины мира
Интерпретируя внешние воздействия с помощью органов чувств и знания, воплощенного в языке, мы конструируем образы предметов, их свойств, отношений между ними, процессов и получаем некую картину мира — ту картину, с описания которой Мах и Грегори начинают свои рассуждения. Ее можно назвать картиной мира повседневного языка или здравого смысла. Это тот мир, в котором мы живем, который сформирован внешними воздействиями, нашей чувственностью и языком. Известный американский психолог Дж. Гибсон называет его «окружающим миром» и полагает, что не только человек, а каждый биологический вид живет в своем «окружающем мире»: «Животные и человек воспринимают окружающий их мир. Окружающий мир отличается от мира физического, т.е. от того мира, каким его описывают физики. Наблюдатель и его окружающий мир взаимно дополняют друг друга. В таком же отношении (взаимодополнительности) со своим общим окружающим миром находится и совокупность наблюдателей»[62]. «Взаимодополнительность» обусловлена тем, что человек и другие животные с помощью своей чувственности интерпретируют внешние воздействия в тех образах, которые и образуют мир их существования.
К миру здравого смысла конкретные науки добавляют свои онтологические картины. Каждая наука создает свою онтологию, свою картину мира.
«Наиболее изученным образцом картины исследуемой реальности,— пишет в связи с этим B.C. Степин,— является физическая картина мира. Но подобные картины есть в любой науке, как только она конституируется в качестве самостоятельной отрасли научного знания. Обобщенная характеристика предмета исследования вводится в картине реальности посредством представлений: 1) о фундаментальных объектах, из которых полагаются построенными все другие объекты, изучаемые соответствующей наукой; 2) о типологии изучаемых объектов; 3) об общих закономерностях их взаимодействия; 4) о пространственно‑временной структуре реальности. Все эти представления могут быть описаны в системе онтологических принципов, посредством которых эксплицируется картина исследуемой реальности и которые выступают как основание научных теорий соответствующей дисциплины. Например, принципы: мир состоит из неделимых корпускул; их взаимодействие осуществляется как мгновенная передача сил по прямой; корпускулы и образованные из них тела перемещаются в абсолютном пространстве с течением абсолютного времени — описывают картину физического мира, сложившуюся во второй половине XVII в. и получившую впоследствии название механистической картины мира[63].»
Затем, как известно, механистическая картина сменилась электродинамической с неделимыми атомами, электронами (атомами электричества), мировым эфиром и принципом близкодействия в качестве фундаментальных объектов. В первой половине XX в. электродинамическая картина сменилась квантово‑релятивистской, отбросившей принцип неделимости атомов, понятия абсолютного пространства и времени и однозначную детерминацию физических процессов.
Приблизительно так же обстоит дело в химии, биологии и даже социологии. Биология вводит понятие живой клетки, мейоза и митоза, хромосомы и гена, биологического вида, популяции, биоценоза и т.п. Чаще всего фундаментальные объекты онтологической картины той или иной науки рассматриваются как идеальные объекты, в реальности в чистом виде не существующие. Однако ученый в реальных эмпирических вещах и явлениях видит именно идеальные объекты своей науки и отношения между ними. Иначе говоря, с помощью своих теоретических понятий, относящихся к идеальным сущностям, ученый конструирует реальные объекты своего изучения, задавая определенную интерпретацию внешних воздействий.
Для нас в данном случае важно то, что к картине мира здравого смысла, создаваемой посредством обыденного языка, наука добавляет свои онтологические представления, порой дополняющие, порой корректирующие, а порой и прямо противоречащие онтологии здравого смысла. Скажем, здравый смысл говорит мне, что Земля плоская и антиподов не существует. География утверждает и доказывает, что Земля представляет собой шар и в Южном полушарии люди живут точно так же, как в Северном. В повседневном мире все движущиеся тела когда‑нибудь останавливаются, если прекращается воздействие на них силы. Механика же говорит нам, что возможно движение и без приложения силы — по инерции (первый закон Ньютона). У нас нет органов для восприятия магнитного поля, но физика говорит о его существовании и о магнитном поле Земли. Для меня Млечный путь — туманная белая полоса, протянувшаяся через все ночное небо, астрономия же говорит мне, что это колоссальное скопление звезд, в которое входит и наше Солнце. Как возможно совмещение в сознании современного человека разных, часто несовместимых между собой картин мира? Мифологические и религиозные представления обычно лишь дополняют и объясняют картину мира здравого смысла и повседневного опыта, но наука часто вступает в прямое противоречие с ней. Как можно жить, совмещая в своем сознании несовместимые представления и идеи?
Ответ, который я могу предложить, выглядит не слишком убедительным, но другого у меня нет. Конечно, взятое во всем своем содержании сознание современного человека противоречиво. К счастью, человек никогда не использует в одной конкретной ситуации все содержание сознания. Для чего нам нужны какие‑то картины мира? Для того, чтобы ориентироваться в своем окружении, жить и действовать в нем. Но в каждый конкретный момент мы имеем дело с некоторой конкретной ситуацией и пользуемся той онтологией, которая кажется подходящей именно для этой ситуации. Когда я занят выращиванием цветов на своем дачном участке, я ориентируюсь на восходы и заходы Солнца, на смену времен года, мне известно, что с приближением осени дни будут становиться короче, а ночи — длиннее, и мне нет никакого дела до того, что Земля вращается вокруг своей оси и ось ее вращения наклонена к плоскости эклиптики. Однако когда мы запускаем ракету на Марс или Венеру, мы руководствуемся астрономической картиной мира. Точно так же, когда я разжигаю костер, мне нет никакого дела до того, что с точки зрения химии горение есть окислительный процесс. В каждой конкретной ситуации, в каждом конкретном виде деятельности человек руководствуется какой‑то одной онтологической картиной, поэтому общая противоречивость сознания не мешает ему жить и действовать.