Существование коммуникации как процесс.

- Коммуникация никогда не перестает быть борющейся коммуникацией. Эта борьба может завершиться лишь партикулярно, в целом же - никогда не приходит к концу: в силу бесконечности экзистенции, которая, никогда не достигая полноты завершенности в своем явлении, не перестает становиться, чего бы ни достигала (die, in der Erscheinung nie sich vollendend, nicht aufhört zu werden, soweit sie auch kommt).

В солидарности борющегося искания всегда есть только несколько большая близость и отдаление между индивидами; ибо абсолютная коммуникация существует во времени только как достоверность мгновения; она становится неистинной как удерживаемый объективный результат и остается истиной, как возникающая из этого результата верность. То, что становится подлинным и истинным, менее всего имеет некое наличное бытие, оно как явление есть лишь в становлении и исчезновении.

Среди людей невозможно постичь истину именно в существенном, как бы одним ударом. Человек и его мир не бывают зрелыми и готовыми в мгновении, но обретают себя в последовательности ситуаций. Он должен пройти через предварительные, половинчатые, неполноценные позиции, чтобы эти позиции дополнили друг друга; через усиленные до крайностей позиции, чтобы они уравновесили друг друга. Тот, кто хочет действовать и говорить только правильно, - вовсе не действует. Он не вступает в процесс и становится неистинным, потому что он недействителен. Кто хочет быть истинным, должен рискнуть ошибиться, оказаться неправым, должен довести дело до крайности или заставить висеть на волоске, с тем чтобы его можно было по-настоящему и действительно решить.

Поскольку, следовательно, никто не может требовать от других или от себя, чтобы они были совершенны во времени, экзистенциальная солидарность хочет видеть в категориях взаимности, не для того чтобы только отвергать, вынося приговоры, но чтобы -именно в неудаче и запутанности протянуть неудачнику руку. Хотя она не беспечна, скорее, наоборот, - неумолима в своем требовании, но она сознает и возможность, что заблуждается в этом своем требовании. В коммуникации требование не уничтожает виновного как косный закон; для нее важно подлинное самобытие даже там, где оно могло бы показаться почти что утраченным, в его возможности, из которой только и исходит требование. Сквозь все эмпирически зримые вещи встречают друг друга эти возможности, желающие в процессе явления обрести достоверность своего подлинного бытия. Чтобы стать самостью, требуется вступить в процесс, в котором один раскрывается для другого, чтобы вместе пуститься в плавание - восхождение абсолютной связанности; вина же - это гордая изоляция замыкающегося в себе самобытия, которое без процесса было бы подобно умиранию заживо (das ohne Prozeß wäre wie der Tod bei lebendigem Leibe).

Конечной цели мы в коммуникации знать не можем. Вопрос об успехе имел бы двоякий смысл: смотря по тому, имеются ли в виду успехи как целесообразные акты реализации через посредство общности в мире или же имеется в виду успех в смысле того, что решается и тем самым обретает вечную действительность. Материальные успехи в зримом существовании признаются и составляют возможную плоть экзистенциального успеха, но все они исчезают в противосмысленности (Sinnwidrigkeit) нескончаемого и преходящего. Экзистенциальный же успех не имеет объективного критерия; его воспринимает только совесть возможной экзистенции в коммуникативной связанности (Verbundenheit). Экзистенция осуществила себя в существовании, как самость с другой самостью, даже если эта действительность и не имеет наличности ни для какого знания.

Коммуникация и любовь

- Поскольку, стало быть, самобытие становится собою только в коммуникации, ни я, ни другой не составляют устойчивой субстанции бытия, которая бы предшествовала нашей коммуникации. Скорее, напротив: кажется, что подлинная коммуникация прекращается именно там, где я принимаю себя и другого за подобный устойчивый состав бытия; тогда она действительна только как - в существенном не имеющее последствий для самобытия, - соприкосновение двух, в сущности, солипсистских существ.

Становление самости в коммуникации предстало нам поэтому как творение из ничего. Дело выглядит так, как если бы солидарная борьба, не имеющая распознаваемого истока, становилась возможной в полярности одиночества и объединения, раскрытия и реализации для того, чтобы дать возникнуть из нее самобытию. В самом деле, всякому фиксирующему утверждению налично существующего для себя единичного бытия как замкнутой монады следует противопоставить диалектику становления, в котором отдельные звенья суть лишь то, что они совместно порождают как свое самобытие. Но высказывание об экзистенциальном становлении из ничего имеет силу лишь в отрицательном смысле, в противовес попытке объективного объяснения из некоторого предполагаемого существования, но не как высказывание, в котором бы самобытие могло знать само себя как положительно выраженное в самом своем истоке. Скорее следует задать вопрос: в каком смысле надлежит понимать предшествующее бытию экзистенции, предстающее нам в коммуникации как самобытие.

Возможность предшествует здесь в форме пожирающей неудовлетворенности, означающей готовность встретить друга, и в удостоверении всякого обманчивого предвосхищения, дающее нам способность найти его. Предшествующая действительность существования - это фактическая встреча во времени как случайность. Но предшествующая субстанция - это безосновная любовь к индивиду. Если для объективного рассмотрения бытийным истоком самобытия является ничто, то для экзистенциального сознания - трансценденция в этой историчной форме приготовляющей неудовлетворенности, создающей возможность действительности случайности, движущей наше самобытие любви.

Любовь - это еще не коммуникация, однако ее источник, просветляющийся благодаря ей. Непостижимое в мире слияние воедино принадлежащих друг другу дает нам ощутить безусловное, становящееся отныне предпосылкой коммуникации и впервые делающее в ней возможной любящую борьбу неумолимой правдивости.

Любовь существует каждый раз как единственная. Плоть ее существования есть действительность этих людей с присущей им темнотой. Дело выглядит так, как если бы в этом явлении бытие истока говорило само с собою.

Самое задушевное прикосновение пребывает для себя в трансценденции. Временная последовательность есть как бы откровение того, что есть вечно-настоящее, новая встреча тех, кто уже принадлежит друг другу в вечности. Так же, как Плотин говорит о Едином, что оно всегда есть в настоящем[22], а потому человек, по большей части замкнутый в себе, должен только открыться ему: ибо оно всегда есть и не есть, не приходит и не уходит[23]; так любящая девушка говорит в песне:

Не привечай меня, когда приду,

И не прощайся, в час, когда уйду я,

Ведь я, и приходя, не прихожу,

И если ухожу,- не ухожу я [24].

Я и Ты, разделенные в существовании, едины в трансценденции, там не встречаясь и не упуская встречи, здесь же - в становлении борющейся коммуникации, которая в опасности раскрывает и подтверждает. Там, где есть это единство, - там совершен скачок из того, что уже непостижимо, к абсолютно немыслимому.

Но движение любви остается в явлении мирового существования. Она возникает как не имеющая мотивов любовь и обращенность любви на меня, переживается в начале как решение, словно бы определяющее бытие самого любящего, затем - как необходимость, уверенно знающая о себе. Усмотрение бытия в этом человеке подобно усмотрению самого бытия в основе историчного явления; видение этого человека становится просветлением без иллюзий. С течением времени наша собственная любовь становится восхождением, а любовь другого - призывом к подлинному самобытию. Существование приносит суровую действительность, которую предстоит проникнуть, коммуникация приносит открытость (Offenbarkeit), благодаря которой самобытие впервые приходит к себе самому. В этой коммуникации мы делаемся всем обязаны друг другу. Поскольку истинная любовь нерасторжима, в ней остается общность судьбы, опыт не только угрозы и потери в существовании и в самобытии, но и радикального краха в явлении.

Хотя любовь уверена в самой себе, самобытие человека становится сомнительным для самого себя в смешении: если я думаю, что люблю, и все же решительная увлеченность моего существа приводит, как кажется, к тому, что я запутываюсь в фальшивостях,-если эротика, могущественно завладевая мною, вызывает некоторое витальное и духовное соединение, которое, поскольку оно переживается как зависящее от условий происшествие, все же не непременно обязывает всего человека, - если бегство из одиночества, отчаянно ищущее другого, иллюзорно представляет ему себя как то, с чем он может связать свою волю в порядке взаимного обязательства, чтобы в качестве эрзаца движению действительной любви избрать изнурительную, потому что ежедневно пытающуюся заболтать грозящее разочарование, прикованность к идолу, - если, наконец, воля к обладанию, желающая иметь в своем владении и оберегать то, что она в то же время мнит любить и уважать, по-настоящему любить и уважать не может, почему и придает значение суждениям других о своей и любви и о любви другого к ней, и отрицание того или другого затрагивает ее как самость. Никакая сила, мешающая коммуникации, не может быть любовью.

Неразрушимость осуществления любви в не знающей оговорок, без остатка задействующей самость коммуникации означает, что верность остается верностью и при конце. Но в отсутствие экзистенциальной коммуникации всякая любовь сомнительна. Даже если коммуникация и не служит основанием любви, но все же то, что не выдерживает испытания коммуникацией - не любовь. Там, где коммуникация окончательно разрывается, наступает конец любви, ибо она была там иллюзией; но там, где любовь была действительной, коммуникация не может прекратиться, а должна только изменить свою форму.

Коммуникация есть исполненное любви движение во временном существовании, устремленное, казалось бы, к слиянию двух в одно, но оно должно было бы прекратиться там, где двое действительно становятся одним. Бытие двумя (Zweisein) не позволяет любви замереть в покое. То, что хотя и мыслится в трансценденции как единобытие, то же, если бы оно считалось в самом существовании действительным, а в трансценденции - существующим, погубило бы любовь, превратив ее в нечто лишенное процесса и мнимо наличное.

Любовь, субстанциальный исток самобытия в коммуникации, может породить самобытие как движение ее собственного откровения, не может позволить ему найти завершение в чем-то оконченном.

Недостаток в коммуникации

Поскольку коммуникация присутствует в существовании как процесс, а не как завершение, она действительна как сознание недостатка ее самой. Этот недостаток принимает формы, в которых он есть только мотив (Antrieb), другие формы, в которых он сам становится неотъемлемым звеном раскрытия, и еще другие, в которых он потрясает сознание бытия, как непостижимая граница.