Раскрытие - реализация (Offenbarwerden - Wirklichwerden).

В коммуникации я раскрываюсь себе вместе с другим (In der Kommunikation werde ich mir mit dem Anderen offenbar).

Это раскрытие есть, однако, в то же время реализация (Wirklichwerden) Я как самости. Если, к примеру, я думаю, что раскрытие есть просветление моего врожденного характера, то с этой мыслью я покидаю возможность экзистенции, которая, в процессе откровения, еще и творит себя, просветляясь самой себе. Впрочем, для предметного мышления раскрыться может только то, что уже есть прежде. Но то раскрытие, которое одновременно с этим становлением приносит само бытие, подобно возникновению из ничего, и потому в смысле чистого существования его - нет. Если я встаю на ту точку зрения, что я таков, каким я родился; что я могу познать в жизни собственные задатки, но остаюсь таким, каков я есмь, - то я занимаю позицию психологического рассмотрения, и предполагаю, что завершенное эмпирическое знание уже на ранней стадии могло бы сказать мне обо мне самом, что я такое. Для задатков и отдельных качеств это верно; знание их составляет часть моего ориентирования в своей ситуации. Но этими данностями овладевает решающее сознание возможной экзистенции; поиск ясности в отношении их составляет лишь предпосылку экзистенциального раскрытия себя, благодаря которому в мире просветляется для меня не только, что я такое как эмпирическое существование, но и что есмь я сам. Для этого самораскрытия признание реальных границ в ситуации данного означает, что в этом данном я обретаю все-таки только материал некоторого иного осуществления; поэтому такого рода признание данного, коль скоро никакое знание не является окончательным, все же включает в то же время невероятную для эмпирического взгляда возможность выхода за всякую границу. - Экзистенциальная воля к открытости (Wille zur Offenbarkeit) включает в свой состав кажущееся взаимно противоположным: неумолимую ясность об эмпирическом обстоянии и возможность стать благодаря ему тем, что я есмь извечно; скованность неизбежным составом эмпирически действительного и свободу преобразовать его, овладевая им; признание так-бытия и отрицание всякого фиксированного так-бытия.

Эта воля к открытости целиком рискует собою в коммуникации, в которой только она и может осуществиться: она рискует пожертвовать всяческим так-бытием, потому что знает, что ее собственная экзистенция только в этой жертве приходит к самой себе. Напротив, воля к замкнутости (Wille zur Verschlossenheit) (к маскировке, к возведению предварительных гарантий) вступает в коммуникацию только по видимости и не рискует собою, потому что принимает свое так-бытие за вечное свое бытие и желает спасти это так-бытие. Раскрытие было бы уничтожением для нее, тогда как для самобытия раскрытие есть овладение лишь эмпирически действительным и преодоление его в пользу возможной экзистенции. Ибо в самораскрытии я теряю себя (как наличное эмпирическое существование), чтобы обрести себя (как возможную экзистенцию): в замкнутости я сохраняю себя (как эмпирический состав личности), но необходимо должен потерять себя (как возможную экзистенцию)[21]. Открытость и экзистенциальная действительность находятся друг к другу в таком соотношении, что во взаимности они возникают, казалось бы, из ничего и поддерживают друг друга.

Этот процесс реализации самости как ее раскрытия осуществляется не в изолированной экзистенции, но только с другим. Я, как индивид не открыт и не действителен для самого себя. Процесс самораскрытия в коммуникации - это единственная в своем роде борьба, которая как борьба есть в то же время любовь.

Любящая борьба.

- Как любовь эта коммуникация не есть слепая любовь, безразличная к тому, на какой предмет она обращается, но любовь борющаяся, которой свойственно ясновидение. Она ставит под сомнение, затрудняет, требует, избирает из возможной экзистенции другую возможную экзистенцию.

Как борьба эта коммуникация есть борьба индивидов за экзистенцию, которая есть в одно время борьба за свою собственную и за другую экзистенцию. В то время как в борьбе за существование приходится использовать все виды оружия, оказываются неизбежными хитрость и обман и обращение с другим как врагом - который есть лишь абсолютно иной, подобно оказывающей сопротивление природе, - в борьбе за экзистенцию речь идет о чем-то бесконечно отличном от такой борьбы: о совершенной открытости, о вынесении «за скобки» всякой власти и превосходства, о самобытии другого так же точно, как и о нашем собственном. В этой борьбе оба решаются показать себя другому вполне откровенно и позволить ему подвергнуть нас сомнению. Если экзистенция вообще возможна, то она явится как это обретение себя (Sichgewinnen) (которое никогда не становится объективным) через борющееся предание себя (durch kämpfendes Sichhingeben) (которое отчасти становится объективным и остается непостижимым исходя из мотивов существования).

В борьбе коммуникации налицо ни с чем не сравнимая солидарность. Только эта солидарность делает возможной такую предельную проблематизацию друг друга, потому что она поддерживает собою риск, делает его общим и несет свою долю ответственности за результат. Она ограничивает борьбу экзистенциальной коммуникацией, которая всегда есть тайна только этих двух людей, так что для общественности самыми близкими друзьями могут представляться те, кто самым решительным образом соперничает между собою за экзистенцию в борьбе, где обретения и потери -всегда общие.

Для этой борьбы за открытость можно было бы установить некоторые правила: здесь никогда не желают добиться превосходства и победы; если то или другое случается, их ощущают как помеху и вину и, в свою очередь, начинают бороться с ними. Здесь раскрывают все карты и не практикуют решительно никакой расчетливой сдержанности. Здесь ищут взаимной прозрачности не только в конкретных предметных содержаниях, но и в средствах, к которым прибегает вопрошание и борьба. Всякий проникает вместе с другим в глубину самого себя (Jeder dringt in sich selbst mit dem Anderen). Это не борьба между собою двух экзистенций, но совместная борьба против себя самого и другого, но борьба единственно лишь за истину. Это борение (Kämpfen) может вестись только на совершенно одинаковом уровне. Оба борющихся при различии технических средств борьбы (знания, интеллигенции, памяти, утомляемости) создают это равенство уровня, .взаимно давая фору во всех своих силах. Но уравнение требует, чтобы каждый и себе самому и другому сколько возможно экзистенциально затруднял эту борьбу. Рыцарское поведение и всякого рода поблажки имеют здесь права лишь как преходящие гарантии - с одобрения обоих - в стесненных обстоятельствах, наступающих на ограниченное время в явлении нашего существования. Если это рыцарство становится постоянным, коммуникация между нами уничтожается. Но упомянутое затруднение относится только к самым подлинным основаниям актов выбора в содержании наших решений. Там, где одерживает победу обладающий более сильными психическими орудиями, там, где становится возможной даже софистика, - коммуникация прекращается. В экзистенциальной борьбе коммуникации каждый предоставляет все в распоряжение другого (In der existentiell kämpfenden Kommunikation stellt jeder alles dem Anderen zur Verfügung).

В коммуникации не может остаться без ответа ни один вопрос, который, как мы чувствуем, имеет значение. Экзистируя, я принимаю всерьез выражение, которое слышу, в тонкостях его особенности и реагирую на него, - и там, где другой задает вопрос сознательно, пусть и косвенно, и желает получить ответ, и там, где он, собственно, инстинктивно хотел умолчать о чем-то и вовсе не искал ответа, но теперь должен его слышать. То, что говорю я сам, подразумевается как вопрошание; я хочу слышать ответ, но никогда не желаю только уговорить или навязать. Держать ответ перед другим без всяких границ -свойство подлинной коммуникации. Если ответ не получается в то же мгновение, он остается задачей, о которой не забывают.

Поскольку борьба ведется на одном уровне, в борьбе как таковой уже заключено признание, в проблематизации - уже заложено утверждение. Поэтому в экзистенциальной коммуникации солидарность раскрывается именно в самой ожесточенной борьбе. Эта борьба, вместо того чтобы разделять людей, становится путем к подлинному сопряжению отдельных экзистенций. Правило этой солидарности поэтому таково, что эти люди абсолютно доверяют друг другу и что борьба их не есть зримая для других, объективная борьба, которая могла бы вести к учреждению партий. Это борьба за истину экзистенции, а не за что-то всеобщезначимое.

Наконец, правдивости в борющейся коммуникации невозможно обрести, свободы от экзистенции к экзистенции невозможно гарантировать, если не признавать в то же время действительность тех духовных автономных сфер и психологических влечений, которые сосредоточивают на себе (auf sich zentrieren) и изолируют самость. Эти силы мешают и связывают, препятствуют свободной активности коммуникации, которую они хотели бы поставить в границы или подчинить неким условиям. Не зная этих сил и не разоблачая их перед собою снова и снова, человек не может достичь господства над ними. Он может, правда, в высших точках своей экзистенции быть свободным от них, но вновь опускается в прежнее положение и не знает, что с ним происходит.

4. Коммуникация и содержание.

- Если человек как самость подступает сквозь все внешнее к другой самости, иллюзии рассеиваются, и раскрывается подлинное, для человека может стать целью, чтобы душа с душой слились воедино (in Eines schlage) без покровов и нисколько не связывая себя в этом внешностями мирового существования.

Однако в мире экзистенция не может встретиться с экзистенцией непосредственно, но только через промежуточные среды содержаний. Для слияния душ требуется действительность их деятельности и выражения. Ибо коммуникация действительна не как свободная от всякого сопротивления наличная светлость некоторого блаженного бытия вне пространства и времени, но как движение самобытия в веществе действительности (Bewegung des Selbstseins im Stoff der Wirklichkeit). Правда, мгновениями кажется, словно соприкосновение непосредственно; оно может исполняться в трансцендировании всего мирового существования. Но даже тогда широта и ясность объективировавшегося и теперь трансцендированного содержания служат мерой решительности мгновения подлинной коммуникации. Эта коммуникация обретает восходящий полет через причастность идеям в мире, задачам и целям.

Склонность принимать уже непосредственность контакта за подлинность коммуникации позволяет людям быть близкими друг другу в простых симпатиях и антипатиях, в которых мы не можем отдать себе вполне ясного отчета. Почти необозримая область этой непосредственности простирается от витального события до напряжений эротики, от расположения к повадке человека до той границы, где молнией вспыхивает возможность внутренней связности, хотя бы мы еще не услышали от другого ни одного слова. В ней во всяком случае есть нечто безличное и типическое; это еще не есть взаимность в движении подлинной самости. Непосредственность достигает полноты завершения уже в том витальном движении, с которым она исчезает; или она есть только возможность, которая еще должна раскрыться и подтвердить себя. В отсутствие содержания любой непосредственный контакт остается пустым. Сугубо витальная общность у молодежи, бездеятельное событие в мире, товарищество без всякой цели и идеи, совместная радость жизни в игре и спорте дает специфическое удовлетворение в то мгновение, когда ее переживают. Но этого удовлетворения недостаточно, и оно оставляет по себе необходимое неудовлетворение для самости, избирающей жизнь как решение.

Если высшие мгновения в любви между двумя людьми заключались в трансцендировании по ту сторону всего внешнего, то, пусть даже в эти мгновения и улавливается самое решительное самобытие, может все-таки вновь возникнуть склонность свести любящую коммуникацию как таковую в ее новой непосредственности к чисто внутреннему ее бытованию и поддерживать ее в этом качестве. Тогда любовь тускнеет. Она не может оставаться экзистенциальной во временной последовательности в непосредственной коммуникации, без промежуточных сред существенного для нее мирового существования. Эта попытка будет разрушительным рывком за пределы грубости не проникнутого экзистенцией существования - или уничтожающим само себя пребыванием в одной лишь возможности. Поэтому самая обоснованная любовь реже всего станет говорить о себе вслух.

Непосредственность контакта есть и исток, и результат всякой подлинной коммуникации. Здесь выходят из своей темноты побуждения, которые достигают ясности самобытия в мире определенной деятельности и артикулированного мышления. В такой форме обретенная коммуникация остается атмосферой всякой объективности существования и готовностью к новому осуществлению. Некая ложная альтернатива скрывается в различении: достигаю ли я души другого через вещь или же только благодаря душе другого вещь получает интерес для меня потому, что занимает его. В последнем случае произошло бы прогрессирующее обеднение души, поскольку вещи имели бы значение только между прочим; в первом же случае душа была бы унижена до значения безличного субъекта, для которого имеют значимость вещи. Поскольку душа и вещь, самобытие и мир представляют собою корреляты, недоразумением будет думать, что жизнь как возможная экзистенция могла бы полностью исчерпываться взаимным душевным пониманием, как равно недоразумение - полагать, что она заключается во взаимном признании трудов и результатов. Без мировых содержаний у экзистенциальной коммуникации нет среды, в которой бы она могла являться; без коммуникации мировые содержания бессмысленны и пусты. Только то, что мировые содержания принимают всерьез, впервые доставляет возможной экзистенции некоторое существование; только то, что все дело в бытии возможной экзистенции, лишает в коммуникации мировые содержания их существенной пустоты, возникающей вследствие их бренности и безразличности.