Система в ситуации существования во времени.

- Поэтому систему в философствовании следует понимать по объему ее возможностей только в ситуации существования во времени, в которой единственно и встречается и может иметь смысл философствование. Ибо экзистенция всегда пребывает только в пути; она потеряла себя, если воображает, что достигла цели. Не существует вневременного бытия, которое бы нужно было только постичь в мысли, чтобы избегнуть беспокойства возможностей решения; не существует раз навсегда правильного образа жизни (die richtige Lebensführung für immer), которому мне достаточно лишь следовать, чтобы принимать правильные решения, или абсолютной истины, как такого знаемого, под которое мне достаточно просто подвести то, что я есмь и что я делаю. Мы существуем в мире, мы сами суть мир и никогда не бываем абсолютно противопоставлены миру. Мы становимся в нем тем, что мы есть, в том историческом положении, которое - наше собственное положение, никогда не бывает одним для всех, и никогда - просто во всякое время таким же. Абсолют действителен для нас во времени, а потому в исчезновении, все лишь невременное относительно, как просто правильное, просто всеобщее, просто имеющее силу. То, что абсолютно для нас, всегда еще не решено; ему, как явлению во времени, всегда еще только угрожает опасность (noch gefährdet). Поэтому философствование - это мышление, которое не может окончить все в завершенной системе, но может при помощи систематики ориентировать, просветлять, и, может быть, обнаруживать истину, чтобы приготовлять к осуществлению, создаваемому из экзистенциальной возможности, но отнюдь не предвосхищаемому. Философствование в опасности экзистирования есть всякий раз удостоверение акта преодоления (Vergewisserung des Überwindens), но никогда не преодоленность (das Überwundenhaben), в качестве которого философия предстала бы в завершенной системе.

Из этой ситуации делается понятной исконность систематики, которая разрывает бытие, не будучи в состоянии вновь связать его в единое. Эта систематика есть светлость сознания бытия, которое, как являющееся себе в существовании, признает то, что в нем неизбежно:

Нет никакой системы существования, ибо мир уже сам по себе разорван и незамкнут, и становится единством лишь в отдельных перспективах.

Нет, далее, и никакой системы экзистенции, ибо экзистенция есть только с другой экзистенцией, при том что экзистенции нельзя охватить единым взглядом с некоторой внеположной точки зрения; но историчность экзистенции заключает в себе неисчерпаемые возможности, бесконечна и необозрима.

Наконец, нет и никакой системы трансценденции, потому что трансценденция доступна только для экзистенции в существовании, в форме, которая и сама, в свою очередь, исторична, в которой она, как Единая, может быть экзистенциально постигнута из свободы, при том что все отнюдь не может быть постигнуто нами во времени из этого Единого.

Эта разорванность сама служит истоком некоторой систематики, хотя она всегда и отменяет систему. Эта систематика не есть такая система, которая бы различала только отдельные области объективно фиксированного бытия, с тем чтобы затем возделывать саму по себе каждую область, но систематика трансцендирования. Эта последняя не есть чистая форма порядка, получаемая при помощи партикулярных методов, но изначальная форма; в ней находит себе осуществление принцип, который, как таковой, не является логическим. Этот исток заключается в сознании бытия; поэтому исконная форма систематического философствования есть трансцендирование бытия в существовании.

Там, где речь идет о подлинном бытии, там повсюду этот исток вновь и вновь встречается нам в вопрошании. Все, что встречается мне, все, что я есмь и что делаю, необходимо, поскольку я мыслю это, опрашивать на предмет того, что я мыслю в нем, и куда я в нем трансцендирую или же не трансцендирую. Во всем есть существование, свобода, трансценденция. Так исток в сознании бытия, как мыслимый исток, становится методическим принципом философствования и его систематики, но отнюдь не таким принципом, из которого бы возможно было вывести содержание существования и бытия. Ибо исток как экзистенциальное сознание бытия не есть исток самого бытия. Попытка мыслить исток бытия вообще есть метафизическое трансцендирование на почве возможной экзистенции. Если бы оно могло удаться нам всеобщезначимым, а не только историческим образом, то философия основывалась бы единственно на бытии в себе; тем самым она достигла бы своей цели; свобода была бы отменена; наступил бы конец времени. Но так же точно и исток экзистенциального сознания бытия не есть начало философствования, как единственное его начало, с которого в становящейся впоследствии мыслительной формации философствование могло бы начать как с прочного исхода. Но этот исток экзистенциального сознания бытия есть та неопределимая основа, а затем и то непространственное место, к которому философствование возвращается во всякой решительной своей верификации. Из этой основы удостоверение в бытии ведет к способам трансцендирования, к ней же приводит обратно исполнение в трансцендировании как насущной действительности настоящего в ситуации существования. Истоком бытия может быть только сам, и только один, этот исток; будь этот исток известен, начало философствования имело бы много возможностей лишь как почин для изложения, но не само по себе. Напротив, исток сознания бытия историчен, а потому подвижен и никогда не окончателен. Начало философствования в движении к мыслительным формациям, имеющим в этом истоке свою основу и конец, заключает бесконечные и необозримые возможности. Ни одна мыслительная формация не становится единственной системой для него, он сам каждый раз меняется вновь в осуществлении философствования.