НИКОЛАЙ КЛЮЕВ — ПРОРОК СЕКРЕТНОЙ РОССИИ

"Я посвященный от народа,

На мне великая печать,

И на чело свое природа

Мою прияла благодать"

Эти слова Николая Клюева, сказанные о себе самом, не следует понимать как простую поэтическую метафору. Слово «Посвященный» он понимал в самом прямом смысле. Не как интуитивно догадывающийся о тайной стороне вещей, но как хранитель секретного учения, как продолжатель особой традиции, связывающей человека с духовными уровнями нечеловеческого, сверхчеловеческого порядка. В раннехристианской церкви существовал особый чин, позднее отмененный, чин "харизматических учителей", «дидаскалов», пророков, способных "говорить на языках" (глоссолалия) и расшифровывать таинственные послания прямого вмешательства Святого Духа. Эта традиция "христианского пророчествования" не исчезла окончательно, но скрылась от внешних взглядов по мере того, как перед Церковью вставали все более и более конкретные задачи, обращенные более вовне, нежели вовнутрь. Линия тайнозрения, провидения передавалась в скитах, пустынях, монастырях Византии, Востока, позже Руси. В 15 веке эта традиция вспыхнула с новой силой в Афонском исихазме. В определенные критические моменты истории Православия, когда антиэзотерические тенденции становились особенно сильными, эта традиция уходила на периферию жизни, часто ошибочно принималась за «сектантство», «ересь» и т. д. На самом деле, речь шла о христианском эзотеризме, об уникальном учении "православного посвящения". Часто носители этого посвящения вынуждены были обращаться к узким и закрытым религиозным кругам, далеким от официальной Церкви. Иногда, напротив, как в случае Паисия Величковского и Оптиной пустыни, эта традиция продолжалась в рамках церковной ортодоксии. Николай Клюев принадлежал именно к такой линии духовного христианства, православного эзотеризма. Поэтому, когда он называет себя «пророком», и это следует понимать буквально. Говорит не он сам, через него говорит иная реальность, свидетельствующая об особом глубинном измерении бытия, истории, жизни. О световом измерении. Посвящение — это переход от человеческого к более чем человеческому. А значит, дуализм между человеком и природой преодолевается. И объект и субъект проявляются как две стороны единого божественного замысла, как две стороны одной реальности. Святым, священным, сакральным становятся не только культовые предметы и ритуалы, но и все бытие. Для Посвященного нет большого различия между разумным и неразумным, одушевленным и неодушевленным. Он понимает язык птиц, лесов и камней, но вместе с тем может воспринимать человеческую речь как бессмысленный набор звуков. Он прекрасно ориентируется в мире видений и снов, но может легко заблудиться на базаре, споткнуться на ровном месте. Поэзия Николая Клюева — поэзия Посвящения. Национального, русского Посвящения. Так ее и надо понимать.

Николай Клюев родился 22 октября 1884 года в деревне Коштуги Олонецкой губернии. На потерянном Севере России в крае старообрядчества, традиции, органичной русской стихии, вдали от космополитически дворянских столиц и суматохи нарождающегося капитализма. Отца своего, крестьянина по происхождению, служившего урядником и сидельцем в винной лавке, Клюев вспоминал не часто. Зато образ Матери был для него святым не только лично, но религиозно, мистически, поэтически… Мать появляется постоянно почти во всех стихах, поэмах, мыслях, видениях. Для него это не вопрос сантимента или чувства, но сакральная доктрина, культ, тайная инстанция глубинного Посвящения. Мать Клюева, Прасковья Дмитриевна, принадлежала к фанатичной староверческой семье. К ней тянулись нити тайного духовного русского христианства из глубокой древности. Она была для молодого поэта не просто любящей матерью (кстати, не так уж она его и любила, на что сам Клюев иногда жаловался в частных беседах, но чего избегал даже приближенно касаться в стихах). Она была Посвятительницей, Хранительницей древнего знания, особой загадочной парадоксальной и уникальной традиции Спасения и Преображения. Клюев писал об этом:

"Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно, знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, Новый Маргарит — перевод с языка черных христиан, песнь искупителя Петра III, о Христовых пришествиях книги латынской удивительной, огненные письма протопопа Аввакума, индийское евангелие и много другого, что потайно осоляет народную душу — слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей до преисподних глубин моего духа и песни…"

Русский национальный духовный гнозис. Тайная традиция. Секретные книги, потаенные предания. Физическая Мать — ипостась Матери Небесной, напитующая духовными соками юного пророка. Инициатическая атмосфера простого народа, органической национальной стихии и уникальный русский эзотеризм, "внутренняя доктрина", привыкшая к катакомбам и бегам, к мучительствам и преследованиям уже со времен раскола, с эпохи первых признаков профанизма и светских антидуховных, антисакральных реформ западника Петра. Нация, ее тайное духовное зерно давно, давным-давно в бегах… В скрытничестве, в потерянных селениях и тайных монастырях. Клюев происходит из этой "второй России", параллельной Родины, из бездонной, как бы заблудившейся во времени, в лабиринтах современного мира таинственной реальности — огненной невидимой страны нашего Духа. Страны Матерей, которую так отчаянно искали доктор Фауст и Герман Вирт.

"Россия плачет пожарами,

Варом, горючей золой

Над перинами, над самоварами,

Над черной уездной судьбой.

Россия смеется зарницами,

Плеском вод, перелетом гусей

Над чертогами и темницами,

Над грудой разбитых цепей.

Россия плачет распутицей,

Листопадом, серым дождем

Над кутьею и Троеручицей

С кисою, с пудовым замком.

Россия смеется бурями,

Блеском молний, обвалами гор

Над столетьями, буднями хмурыми,

Где седины и мысленный сор.

Над моею заклятой тетрадкою,

Где за строчками визг бесенят…

Простираюсь перед укладкою

И слезам и хохоту рад, —

Там Бомбеем и Ладогой веющий,

Притаился мамин платок…

О твердыни ларца, пламенеющий,

Разбивается смертный поток.

И над Русью ветвится и множится

Вавилонского плата кайма…

Возгремит, воссияет, обожится

Материнская вещая тьма!"

Староверы…. Старообрядцы… Ревнители древлего благочестия… Духовные христиане… Old Believers… Когда чуткий русский человек слышит эти слова, душа его наполняется тревожным, внимательным предчувствием, необъяснимой тревогой, темным гулом, идущим из недр крови, из бездн коллективного бессознательного, из запретных провинций души. Староверы… Старообрядцы… Ревнители древлего благочестия… Духовные христиане… Как будто задавленное воспоминание, как на утро после тяжелой изнурительной пьянки мы сквозь туманную росу похмелья силимся вспомнить и одновременно силимся забыть что-то чудовищное, страшное, что произошло или нам кажется что произошло вчера. Cны и подавленные мысли услужливо подсказывают реконструкцию полустертых событий — развороченная плоть, визгливое богохульство, хрусткий скрежет ломающихся костей, вопли пыток, холодное от безумия тело красных языков бритвенно острого пламени. Староверы. Это случилось не с нами, это было недоразумение, историческое отклонение, тупиковый поворот, соблазн, помутнение, прелесть, одержимость. Об этом надо забыть, это надо замять, мы не имеем к этому никакого отношения, мы другие, наша история более разумна и интеллигентна, мы чураемся этого безумного всплеска духовного Восстания, это неудавшейся Консервативной Революции 17 века, мы сторонимся тех, кто в темных углах и безгласных страданиях рассеянные по России продолжают настаивать на том, что проиграло исторически, что изжито, что неубедительно, что бездоказательно… Так говорит наш рассудок, и уже по истеричности его интонаций можно легко догадаться, что он лжет. Мы не свободны от проблематики старообрядчества, от этого духа, от этой психологии, от этой глубинной национальной внутренней драмы. И не стоит спасаться бегством. Раскол, его осознание, его постижение. его проживание — наша неизбежная, неизбывная судьба. Нашя Страстная Пятница — испытательный страшный канун перед Великой Матерью Матерью Субботой… И от этого нам никуда не деться, как не деться от самой параллельной Родины, тайной России, страны Матерей, пророком и глашатаем которой был величайший русский поэт, традиционалист, революционер Николай Клюев.

"Псалтырь царя Алексия,

В страницах убрусы, кутья,

Неприкаянная Россия

По уставам бродит кряхтя.

Изодрана душегрейка,

Опальный треплется плат…

Теперь бы в сенцах скамейка,

Рассказы про Китеж-град.

На столе медовые пышки,

За тыном успенский звон…

Зачураться бы от наслышки

Про железный неугомон,

Как в былом всхрапнуть на лежанке…

Только в ветре порох и гарь…

Не заморскую ль нечисть в баньке

Отмывает тишайший царь?

Не сжигают ли Аввакума

Под вороний несметный грай?"

Клюев, его поэзия, его пророчество, его миссия, секретное доктрина, зашифрованная в его стихах и поэмах останутся непонятными, если не учитывать главную формулу духовной русской истории. Формулу, которую тщательно обходят молчанием представители самых разных идеологических лагерей, ведь сокрытие правды всегда выгодней, чем ее обнаружение. Ложь приносит более всего дивидендов. Существует не одна Россия, а две. Одна — официозная, административная, бюрократическая, конформистская, следующая за траекторией властей и тяжелой инерцией исторического рока. Эта Россия явная. Не всегда плохая, не всегда хорошая, не демоническая, но и не святая, она вращается вокруг конформиста, обывателя, чиновника. Это касается и политики, и Церкви, и культуры, и духа. Внешняя Россия приняла вначале патриарха Никона, потом его гонителей — Царя Алексия и новоявленных русофобских льстецов из "ближнего зарубежья" (типа подонка Паисия Лигарида), потом Петра с его голландскими реформами, потом Николая 1-го, потом Брежнева. Сегодня она, насупясь, прислуживает совсем уже нелепым и никуда негодным временщикам. Эта Россия известна и описана, проанализирована и запротоколирована. Она стремится быть единственной и не подлежащей сомнению… Но есть иная Россия. Россия потаенная, глубинная, существующая не в сознании, но в подсознании, как в водах, продолжающих отражать город, которого уже больше нет в реальности. Россия града Китежа, уничтоженная, стертая с лица земли, но сохранившаяся, чудом сохранившаяся в темных и странных, мракобесных по видимости, таежных, лесных, сокровенных поселениях, скитах, деревнях, пустынях. Эта Россия не меняется со временем и не подстраивает себя под требовательные указы каждого нового высокопоставленного самодура — будь он царем, генсеком или президентом. Она — это вторая Россия — ясно понимает, что сейчас сбывается апокалипсис и все внешнее, все видимое упруго подчинено удушающей власти "князя мира сего". Его отвратительный лик вторая Россия видит в России первой, явной, а потому не доверяет ей, уходит от нее, спасается от нее, бежит, скрывается, ищет лишь мук и страданий, лишь преследований и пыток. Николай Клюев был самым ярким голосом второй нонконформистской России, темной, поскольку царство тотальной тьмы склонно считать мраком само Солнце. Вторая Россия, это национальный эзотеризм, восходящий к Византийскому тысячелетнему царству, к спасительной, и особенно к той короткой эсхатологической эпохе, когда после падения Константинополя, Москва стала Третьим Римом, последним вместилищем Православия, оплотом истинного христианства, а значит, она вступила в полное наследие христовых таинств, преобразилась в лучах избранничества, приняла тяжелый крест мученической богоносной судьбы. Истинное Христианство как воплощение истинной Традиции стало в 15 веке практически исключительным национальным достоянием русских.

На Руси распространяется легенда о "Белом Клобуке". "Белый клобук" — символ чистоты православия и "светлого тридневного Воскресения Христова" — был дарован императором Константином папе Сильвестру. Из Рима Белый Клобук попал в Константинополь — второй Рим, — который в течение 1000 лет был центром православия. Оттуда Клобук был "переслан в Новгород", на Русь, так как "там воистину есть славима вера Христова". Нахождение Белого Клобука на Руси очень многозначительно, по словам легенды, так как оно указывает не только на то, что "ныне православная вера там почитается и прославляется больше, чем где-либо на земле", но и обещает духовную славу России. В третьем же Риме, еже есть на русской земле — "благодать святого Духа воссия".

Окончательную формулу богоизбранности Руси дал псковский инок старец Филофей, в самом начале XVI века. Филофей особо уточнил сакральную миссию Москвы и московского царя. Обращаясь к великому князю московскому, Филофей писал:

"Старого убо Рима церкви падося неверием аполинариевы ереси; второго же Рима, Константинова града церкви, агаряне-внуци секарами и оскордми рассекоша двери. Сия же ныне третьего нового Рима державного твоего царствия святая соборная апостольская церковь, иже в концах вселенныя в православной христианской вере во всей поднебесной паче солнца светится… два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти: уже твое христианское царство инем не останется."

Третий Рим — Москва и православный царь наделены эсхатологической функцией, собрать под свою спасительную сень все народы мира перед концом света:

"Все христианские царства снидоша, придоша в конец и снидошася во единое царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Российское царство. Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти," — писал тот же Филофей.

Эти эсхатологические доктрины относительно богоизбранности Руси нашли свое отражение и в идее особой чистоты русского церковного обряда, сохранившего, по мнению русских XVI века, древнюю структуру, утраченную или попорченную во всех остальных православных церквях. Все эти учения — и о национальной избранности, и о совершенстве русского обряда — были закреплены постановлением "Стоглавого собора" 1551 года.

По этой богоизбранной России, России "Белого Клобука", Китежа, по Третьему Риму, Третьему финальному Царству был нанесен непоправимый удар вначале реформой Никона, потом совсем уже разрушительными инновациями восточных патриархов на соборе 1666–1667 годов. Каковы цифры! 666. Старообрядцы распознали в этих событиях, в обмирщвлении, секуляризации, десакрализации Руси несомненный знак прихода антихриста. И Русь раскололась.

Хранители древлего благочестия во главе с великим протопопом Аввакумом, староверы были носителями пронзительно страстного ощущения краха Святой Руси, мучениками десакрализации, людьми настолько сросшимися с мистической преображенной плотью Третьего Рима, что отказ от этой концепции со стороны Царя и реформистского духовенства, заставило их прозреть в катастрофе книжной справы и отказа от старого Студийского устава приход антихриста. Поэтому они видели любой компромисс с новой Системой как продажу души, искали мученичества и смерти, огненного крещения в гарях, поста до смерти… В огонь прыгали целыми семьями, сестры, взявшись за руки, матери прижимая грудных младенцев, мужчины с суровым мужественным спокойствием. Огненное крещение, Святая Русь отошла от России светской, и те, кто был ей предан пошли по ту сторону, радикально, в Китеж, к Христу Сыну Божьему Свету. Протопоп Аввакум писал о проповедниках самосожжения: "русачьки же, миленькия, не так! — во огнь лезет, а благоверия не предает…" Сравнивая самосожженцев с комарами, он говорил в своем превосходном несравненном стиле: "так же и русаки бедные, пускай глупы, рады: мучителя дождались; полками во огнь дерзают за Христа Сына Божия — света". В физический огонь ради метафизического света. Это тождество огня и света в эсхатологической ситуации как бы предвосхищает сам миг Второго Пришествия. Возвращение на Святую Русь, путь в Новый Иерусалим через огонь. Клюев напоен этим Огнем, этой русской жаждой мученичества, этим провидением в чуде русской природы отсутствующего Града, призывного и ласкающего с той стороны. С той стороны мученичества и огня. Теперь Русь скорее в природе, нежели в культуре, в мужицкой избе, а не в царском дворце, в простой и ярой народной вере, а не в чиновничьем, лицемерном морализаторстве отчужденного от духовной церкви послушного Системе клира.

"Я хочу алилуить как весны Андрея,

как сорочьи пролетья, овчинные зимы.

На тебе, самоварное пузо — Рассея,

Мечут жемчуг и лал заревые налимы.

На тебе в хлеборобье по теплым овинам

Паскараги псалмят, гомонят Естрафили.

Куманике лиловой да мхам журавлиным

Эти свитки бересты, где вещие были…

Любо ассис творить, зеленец с полуярью,

— То начальные вапы "Сказанья о Сифе",

О лопарской свирели про тундру комарью.

Там олений привал, глухариные токи,

На гагарьем желтке ягелевый бакан,

Чтобы охрить икону "Звезда на Востоке"

Щиплет гуся на снедь — ледовитый туман.

Челмогорский Кирилл, Иринарх соловецкий,

Песнолебедь Макарий на Желтых Водах,

Терем красок невидимых, рубленный, клецкий,

С ароматом столетий в дремучих углах.

Имена — в сельделовы озерные губы,

Что теребят, как парус, сосцы красоты…

Растрепала тайга непокорные чубы,

Молодя листопад и лесные цветы,

— То горящая роспись "Судище Христово",

Зверобойная желть и кленовый багрец,

Поселились персты и прозренья Рублева

Киноварною мглой в избяной подавец.

……

Барабинские шляхи, бесследье Турана

Убаюканы лаптем, тверским бадожком

Есть икона: змея и глава Иоанна

Перевязаны розой, как брачным венцом…

Это отцет Руси: ложесна Даниила

С карим коршуном в браке — с Андрея брадой.

Про любовь-купину от Печоры до Нила

Ткут морянки молву, гаги — гам голубой."

Природа Клюева, русская природа понятая по-русски — это природа старообрядческая, потаенная, скрытая, исполненная бесконечной тоской, намекающая бездонностью красоты, насыщенности, плотности, чувственности и боли на мир иной, на Светлый Град, такой недоступный, но вместе с тем такой близкий.

"Ракитник рыдает о рае…"

Гениальная клюевская строка, суть эзотеризма России. Наша природа не просто прекрасна, ни с чем не сравнима, исполнена невероятной силы и таинственной мыслию. Она природа преображенная, богоизбранная, сохранившая со Святой Русью Спасения несравнимо больше связей, нежели светская культура десакрализованной Руси. Это не язычество, не пантеизм, не впадение в прелесть мира сего. Нет, это богословский факт, прямое следствие духовного пробуждения и преображения русского православного человека, тянущегося всеми силами души к осознанию бескрайней как сама Родина Истины, Истины Большого и Последнего Света, Света с Востока, Света Невечернего. Только русский ракитник рыдает о рае… Только русские осины так дрожат иудиной дрожью… Только русские ивы роняют в протоки и запруды слезы Вечной Скорбной и Счастливой Памяти…

Николай Клюев, выразитель мыслей и чувств тайной России. Не просто один из талантливых поэтов. Нет, именно русский христианский мистик, национальный харизматик, носитель Важнейшей Вести. Поэтому его судьба обладает архетипическим смыслом. Клюев ставший известным поэтом в начале века принимает Октябрьскую Революцию. Это не просто индивидуальный выбор. Это решение тайной Руси, без санкции которой, на самом деле, строго говоря, ничего никогда и произойти не может. Сквозь мутный язык большевизма Клюев провидел явный разрыв с Романовской Петербургской Россией, столь ненавистной всем радикальным народникам, славянофилам, органическим и страстным, а не казенным патриотам святой Родины. Клюев, как и Блок, Есенин, сторонники «скифства», национал-большевики, левые евразийцы и многие другие, утверждает, что в большевизме проявляется возврат к дониконовским временам. И действительно. В 1917 году восстановлено на Руси Патриаршество, отмененное Петром. И очень важно, что большевики переносят столицы снова в Москву, ведь Санкт-Петербург и был как раз выразительным осознанным реформаторами жестом по окончательному разрыву с традицией Москвы Третьего Рима. Даже цареубийство позитивно толковалось староверами как месть Романовым за отказ от великой миссия «катехона», «держащего», оси мироздания, от миссии, перешедшей к русским царям после падения Константинополя и попранной десакрализацией Алексия и особенно Петра Первого. Николай Клюев посвящает ленину цикл замечательных, потрясающих стихов.

"Есть в Ленине керженский дух,

Игуменский окрик в декретах,

Как будто истоки разрух

Он ищет в "Поморских ответах".

Мужицкая ныне земля

И церковь — не наймит казенный,

Народный испод шевеля,

Несется глагол краснозвонный."

В этой строфе — сущность отношения к Революции "второй России", тайной Руси. Она видела в вожде большевиков не реального, но мифологического персонажа, а в самой Революции распознавала за масками нигилизма Архаику и Великое Возвращения. А значит и сама Революция была сущностно Консервативной, лишь облаченной в современные формы нонконформистской экономической теории. Революция убила не нечто живое, но лишь поставило точку на затянувшейся агонии.

И далее:

"Куда схоронить мертвеца",

Толкует удалых ватага….

Поземкой пылит с Коневца,

И плещется взморье-баклага.

Спросить бы у тучки, у звезд,

У зорь, что румянят ракиты…

Зловещ и пустынен погост,

Где царские бармы зарыты.

Это важнейшее свидетельство о признании духовным христианством конечной правоты большевизма. Но важна в этом следующая деталь. Ленин в мифологии Клюева «Лев», "красный, пурпурный, багряный Лев".

"Багряного Льва предтечи

Слух-упырь и ворон-молва.

Есть Слово — змея по плечи

И схимника голова".

Образ парадоксален. Внешне — это зло, змея, дьявол, нигилизм, воплощение народного «Низги». Но в пространстве "второй Руси" все парадоксально и перевернуто — Система с ее моралью фальшь и зло. Правящий класс и романовская монархия — отчуждение и ложь. Это праведник с головой змеи. Против него идет обратный монстр — змея с головой схимника, большевизм, "багряный Лев" ленинизма. Но такой напряженный мистико-политический парадокс, балансирующий на грани между двумя безднами, обеспечивается еще одной фигурой — фигурой Пророка, хранителя парадоксальной ортодоксии, ортодоксии "параллельной России". Это — сам Клюев, "посол от медведя".

Заканчивая цикл о Ленине Клюев пишет о себе:

"Я — посол от медведя

К пурпурно-горящему Льву,

— Малиновой Китежской медью

Скупаю родную молву.

Китеж, Тайна, Финифтяный рай,

И меж них ураганное слово,

— Ленин — кедрово-таежный май,

Где и солнце, как воин, сурово.

Это слово кровями купить,

Чтоб оно обернулось павлином,

Я — посол от Медведя, он хочет любить,

Стать со Львом песнозвучьем единым".

Медведь — сама тайная Русь, спящая, стремящаяся проснуться, обнаружить себя, проявиться. В романовской России это было невозможно. Красный Лев подавал тайные знаки.

Большевизм был подлинным только как национал-большевизм, как Советская Русь, как платоновский «Чевенгур», как реализация невозможного, как тотальная отмена энтропии, отчуждения и смерти. И в таком большевизме у великого сына России Николая Клюева была миссия пророка нового мира, посредника между тайной русской сакральностью и внешней политической социальных новаторов и революционеров. Поэтому принятие Клюевым Революции, и Революцией Клюева, развитие их взаимоотношений было индикатором духовного знака большевизма. Гармония, единое песнозвучие длилось недолго. Уже в двадцатые годы начинаются первые нападки в прессе. Клюева обвиняют в религиозности и кулачестве. Троцкий обрушился на поэта, обвинив его в "самодовольстве и эгоизме". Это его-то, сплавленного с духом русской природы, распластанного, разлитого по нации, вмещающего в свои посвятительные видения всю полноту сакральной географии, все расы и народы, которые переплетаются в его поэзии в едином ковчеге эсхатологического спасения через Русь! К 1927 году существование Клюева становится нестерпимым. Он подвергается постоянным нападкам и откровенным преследованиям. Его в первый раз арестовывают, и лишь личное вмешательство Крупской спасает этого на этот раз от тюрьмы. В 1932 году Клюев вторично арестован ОГПУ и за кулацкую деятельность осужден на пять лет лагерей. Но вместо тюрьмы дело ограничивается ссылкой в Западную Сибирь, в город Колпашев. В ссылке Клюев страшно бедствует. Наконец его переводят в 1934 году в Томск. Потом снова арест — обвинения в ношении бороды, посещении церкви и отказ от скоромной пищи. В тюрьме поэт тяжело заболевает у него распухает нога и отнимается рука. По состоянию здоровья его снова выпускают. Ненадолго. 5 июня 1937 года Клюева снова арестовывают. Это в последний раз.

Клюеву предъявлено обвинение в том, что он является "активным сектантским идеологом" и состоит в "Союзе Спасения России". 23 октября 1937 года пророк России расстрелян. Он, как всякий пророк, знал это заранее:

"Я все ищу кольцо Светланы,

Рожденный в сумерках сверчковых,

Гляжу на буйственных и новых,

Как смотрит тальник на поляны,

Где снег предвешний ноздреватый

Метут косицами туманы —

Побеги будут терпко рьяны,

Но тальник чует бег сохатый

И выстрел… В звезды или в темя?"

На этот раз выстрелили в темя.

Среди всех убитых во время большевицких репрессий, которые, на самом деле, унесли жизни множества замечательных настоящих личностей (хотя многие были и ничтожны), расстрел Клюева наделен самым большим символическим значением. Красный Лев отказался принять и признать ту Весть, которую принес ему Посол от Медведя. Тем самым власть лишила себя тайной сакральной легитимации, вычеркнула саму себя из тайны книг Спасения. Большевизм порвал связь с "параллельной Родиной", сдал оккультный мандат на пропуск в национальный рай. Снова старый вполне романовский привкус отчуждения, бюрократии, чиновнического полновластия, идеологического диктата. Только теперь изменилась фразеология. Но суть осталась прежней. И снова староверов и вообще всех истинных христиан стали подвергать гонениям и пыткам, причем в беспрецедентном объеме. Убийством Николая Клюева советский режим подписал себе смертный приговор. Отныне он был мертв в духе тайной России. И пусть пройдет еще несколько мучительных десятилетий, исполненных кошмаром тяжелого советского сновидения, в сущности, все было решено именно тогда, в Томске. В звезды или в темя… В темя, но не ему, он выше смерти, ведь сам он часть нетленной Руси, Светлого Града. В темя Системы, в темя самим себе. Убивать поэтов и пророков нельзя никогда и не при каких условиях, даже если они сами к этому стремятся. Это всегда кончается очень плохо. Они беззащитны и открыты четырем ветрам — четырем ориентациям магической географии… Но тот, кто коснется их пальцем, будет смывать вину в десятках поколений.

Все близится к завершению и разрешению. FINIS MUNDI, Конец Мира. Клюев оставил нам "Русский Завет", открыл тайны Великой Матери, Матери Мира, Матери Субботы.

Материнская вещая мгла.

Первоматерия герметических философов, тайный растворитель внешнего. Живая и Мертвая Вода Посвящения. Тот, кто знает Россию, кто понимает язык ее природы, кто способен разобрать загадочные руны ее величайшего поэта и пророка Николая Клюева, тот не будет сомневаться относительно того мига, в котором мы живем. И будет ему внятен, кристально внятен импульс двигающий русским человеком, когда он решительно вступает в очистительный огонь за Христа Сына Божия Света. Плоть "параллельной Родины", России Китежа и рая, России Нового Иерусалима настолько сочна, светла и прекрасна — ведь она обожена, ведь она вечна, ведь она вездесуща — что ради нее можно и должно пойти на любой подвиг, претерпеть любые страдания, пожертвовать не только телом, но и душой. Скоро, совсем скоро, уже совсем скоро… Это спасительное для одних и ужасающее для других пламя можно почувствовать на нашей коже уже сейчас. Мать Суббота Облаченная в Солнце. Как жгутся ЕГО лучи…

FINIS MUNDI № 16