О компенсации недостатков лингвокреативного мышления

Лингвокреативное мышление создает элементы языка стихийно и могут быть случаи, когда оно что-либо пропускает, т.е. оставляет невыраженным. Возникает вопрос, чем могут быть компенсированы недостатки лингвокреативного мышления.

Выясняется, что в сознании разных народов, находящихся на одинаковой ступени развития, нет резких различий в количестве понятий. У Б.В. Беляева есть очень интересное высказывание: "Не каждый народ может иметь в своем мышлении все без исключения понятия, которые имеются у других народов. Нет таких понятий, которые могли бы быть усвоены одним народом и не могли бы быть усвоены другим народом. Если же мы говорим здесь о том, что для разных народов характерны различия в некоторых понятиях, то под этими понятиями следует иметь в виду лишь те, которые выражаются одним словом на том или другом языке. Например, во французском языке имеется слово cuire, которым выражается определенное понятие. У русского же народа точно такого же понятия, выраженного одним словом, нет. Но отсюда отнюдь нельзя делать вывода о том, что русский человек никогда не может иметь такого понятия. Но как только такое понятие образуется в мышлении русского человека, оно сейчас же, конечно, приобретает и языковую оболочку, только в ка-210

честве последней придется брать не одно слово (за отсутствием такового), а несколько слов, именно "приготовлять что-либо с помощью огня". Точно также и наоборот: русское слово и соответствующее ему понятие сутки не имеет во французском языке однословного эквивалента, но это вовсе не значит, что французы также и не могут иметь в своем мышлении понятия суток. Французы могут иметь и имеют понятие сутки, но словесно оно у них выражается не словом, а словосочетанием vingt quatre hEures (двадцать четыре часа). Следовательно, надо помнить, что речь идет не вообще о всех возможных понятиях, а только о некоторых, которые скрываются за некоторыми отдельными словами. Само собой разумеется, что общечеловеческие понятия одни и те же у всех народов земного шара, независимо от того, выражаются ли одним словом или несколькими словами" [1954, 209--210].

Это замечание безусловно верное. Понятия действительно могут существовать на базе нескольких слов. Слово атолл в "Советском энциклопедическом словаре" (М., 1980) объясняется следующим образом: "Коралловое сооружение, имеющее форму сплошного или разорванного кольца, окружающего мелководную лагуну"; крепость: "Укрепленный пункт (город), подготовленный к круговой обороне и длительной борьбе в условиях осады" [Там же, 659].

Предположим теперь, что в русском языке не было бы слов атолл и крепость. Наличие этих описаний было бы вполне достаточно для образования в сознании человека отдельных понятий.

Таким образом, путем описания в любом языке может быть создано любое понятие, хотя оно до сих пор не было выражено отдельным словом или специальной формой. Значение ненецкого слова мора может быть передано описательно 'весенний, незатвердевший рог оленя', хантыйское слово вонсь передается как 'массовый подъем рыбы вверх по реке', коми-зырянская глагольная форма личкыштлс может быть объяснена описательно как 'быстро надавил, некоторое время подержал и снова опустил'. Все это говорит о том, что в человеческом сознании помимо понятий, вараженных отдельными словами и их формами, существуют понятия, образующиеся на словосочетаниях. Возникает вполне законный вопрос, чем же объясняется тот непреложный факт, что у людей, находящихся на одинаковых ступенях развития, количество понятий в основном оказывается одинаковым. Одинаковые понятия у людей создаются на ступени чувственного восприятия действительности.

Для многих современных лингвистов, психологов и философов характерна явная недооценка первой сигнальной системы. Органы чувств дают нам более богатую информацию о мире по сравнению с тем, что дает нам язык. Ведь каждое понятие возникает из восприятия, но восприятие есть результат познания человеком предмета или явления в целостности, во всей совокупности конкретных свойств. Здесь не может быть каких-либо сокращений и упущений.

В сознании любого народа естественно представление о разделении человеческой руки на части: кисть руки и то, что следует за ней. Не будет большой беды, если в данном языке естественное де-

ление руки будет выражено разными словами, ср. нем. Hand, Arm, а в другом оно выражено не будет, ср. рус. рука. Естественное деление руки было усвоено и русским и немцем на ступени восприятия. Поэтому невыраженность в языке фактически не означает какой-либо пустоты в сознании. Наше сознание поэтому состоит не только из понятий, выраженных отдельными словами, их формами и отдельными словосочетаниями, но оно включает целостные образы предметов, совершенно независимо от того, как они членятся в отдельных языках.

Немец разделяет два слова -- Finger 'палец на руке' и Zdhe 'палец на ноге'; Knochen 'кость животных' и Grate 'кость рыбы'. В языке коми существует общее название озера ты и вад -- для озера, берега которого представляют плавающий дерн. Усвоение этих понятий для русского не представляет никакого труда. Русский хорошо знает, что пальцы на руках и пальцы на ногах имеют известные различия, он знает это благодаря своему опыту, хотя в языке особые наименования для пальцев на руках и для пальцев на ногах могут отсутствовать. Русский также знает, что кости животных и кости рыб далеко не одинаковы по строению, форме и размеру. По своему опыту он хорошо знает, что это такое. Русский среднеевропейской части СССР не создал в своем языке специального слова для названия озера с топкими берегами, но в своей жизненной практике он знает, что такие озера существуют.

Приходится признать наличие в человеческом сознании понятийных категорий. Некоторые наши языковеды высказывали сомнения относительно возможности существования понятийных категорий, поскольку они являются как бы внеязыковыми категориями, а человеческое мышление, по мнению этих языковедов, осуществляется только на базе языка. В действительности здесь нет никакой опасности. Понятийная категория представляет результат человеческого опыта, что может быть подтверждено вполне наглядными примерами. В китайском и японском языках мн. число предметов чаще всего выражается факультативно. Исключение могут представлять только личные местоимения и некоторые одушевленные имена существительные. Однако отсюда нельзя делать вывод, что у японцев и китайцев нет никакого понятия о множественности неодушевленных предметов. Это понятие им дано в опыте. Точно так же неправомерно было бы делать вывод, что в сознании людей, языки которых не различают грамматической категории вида, совершенно отсутствует понятие действия, достигшего предела, и действия, не достигшего предела. Эти понятия также даны в опыте.

Недостатки лингвокреативного мышления устраняются, когда человек начинает пользоваться невербальными способами мышления. Например, когда человек пользуется образным мышлением, в его голове происходит смена различных образных сцен, картин образов.

То же самое происходит и при так называемом практическом мышлении, в основе которого лежит хорошо усвоенный навык. Он хорошо представляет последовательность трудовых действий и конечный результат своего труда. В результате мышление в данном случае превращается в мышление, выражающееся в осмысленном-движении.

О ПРОТИВОРЕЧИЯХ В ЯЗЫКЕ

Наличие противоречий в языке признается всеми лингвистами, но сама проблема остается малоизученной. Нет специальных работ, в которых бы на основе анализа конкретного лингвистического материала была раскрыта сущность противоречий в языке, детально изучен механизм действия в языке универсального закона о диалектическом развитии путем преодоления противоречий, закона о единстве и борьбе противоположностей. Имеющиеся высказывания часто носят слишком общий характер.

Так, Г.В. Колшанский правильно формулирует следующее положение: "Рассматривая противоречия языка, необходимо прежде всего отметить глобальный характер противоречий, присущих языку как таковому в целом и всем звеньям системы и структуры языка в отдельности" [Колшанский 1972, 36]. И далее: "Кардинальным противоречием языка можно считать противоречие между его формой и содержанием, которое является диалектическим противоречием" [Там же, 38].

Здесь напрашивается ряд других вопросов. При общей постановке вопроса создается впечатление, будто форма и содержание в языке находятся в постоянном противоречии, тогда как многие противоречивые явления самим языком преодолеваются. Кроме того, вопрос о форме и содержании в языке является особо трудным вопросом, поскольку многое здесь не укладывается в привычные нам представления о взаимоотношении формы и содержания.

"Противоречие между формой и содержанием, -- пишет далее Г.В. Колшанский, -- не могло остаться незамеченным лингвистами. Примечательна в этой связи попытка С. О. Карцеве кого определить эти факторы и представить их в виде ассимметричного дуализма языкового знака, благодаря которому происходят все языковые изменения" [Там же, 33]. Но ассимметрия языкового знака не является реальным выражением противоречий. Сама по себе она является причиной всех изменений в языке.

Другим кардинальным противоречием является противоречие единичного и общего. "Слово само по себе безотносительно всем другим его конкретным свойствам функционирует в языке только как это единство единичного и общего, и это свойство способно раскрывать внутреннюю противоречивость каждого высказывания" [Там же, 45]. "Важнейшим противоречием грамматической структуры языка на уровне предложения является объединение в структуре предложения таких

качеств, как единичность существования грамматической формы и бесконечная наполняемость ее каркаса. Существенным признаком предложения в этом отношении является его способность объединять единичность и общность как внутренний признак высказывания" [Там же, 4S--49].

Прежде чем говорить о противоречии в языке, необходимо определить, что мы называем противоречием и как мы его понимаем. "Неотъемлемым свойством диалектического противоречия, -- как правильно замечает Т.П. Ломтев, -- является деятельное внутреннее соотношение противоположностей" [1972, 57]. Недаром классики марксизма говорили, что ядром материалистической диалектики является закон единства и борьбы противоположностей. Следовательно, в единстве противоположностей всегда должен быть элемент борьбы, который будет наличествовать до тех пор, пока данное противоречие не будет устранено.

Диалектические противоречия всегда разрешаются, и их разрешением является приведение в соответствие одной стороны с той стороной, которая представляет собой ведущую противоположность [Там же].

"В диалектическом противоречии всегда есть ведущая сторона; в единстве производственных сил и производственных отношений ведущей являются производственные силы общества, развитие одной из сторон -- поражение не в смысле уничтожения одной стороны и сохранения другой, а в том смысле, что в одной стороне уничтожаются свойства, не совместимые с развившимися свойствами другой ведущей стороны. Установление общественного характера производственных отношений означает поражение частно-собственнического характера производственных отношений" [Там же].

Диалектическое противоречие немыслимо без единства противоположных сторон явления. Раздвоение единого и познание противоречивых частей его ... есть суть диалектики [Ленин, т. 29, с. 316].

"Вопрос о противоречиях в развитии языка, -- справедливо замечает Т.П. Ломтев, -- привлекал внимание многих исследователей, которые находили различные противоречия в развитии языка и по-разному их формулировали...

Все формулировки диалектического противоречия, которые предлагаются этими учеными, страдают существенными недостатками: во-первых, остается невыясненным, в чем заключается само противоречие, какие свойства одной стороны противоречия требуют изменений в другой стороне; что в речи противоречит языку; что в речи противоречит мышлению и т.д., во-вторых, остается открытым вопрос о том, как должно разрешаться противоречие, что должно потерпеть поражение в языке или речи, что должно возникнуть в языке, чтобы было преодолено противоречие" [Там же, 59--60].

Т.П. Ломтев предлагает следующую формулировку диалектического противоречия в развитии языка: "Основным внутренним противоречием, преодоление которого является источником развития языка, источником образования и накопления элементов нового качества и отмирания элементов старого качества, является противоречие, возни-

кающее между наличными средствами данного языка и растущими потребностями обмена мыслями" [1953, 79]. Однако и это определение противоречия не свободно от серьезных недостатков. Но противоречия возникают только в процессе поступательного развития языка. Они не могут возникнуть и в тех случаях, когда язык не обнаруживает явных признаков поступательного развития. Как видно, понятие противоречия в языке нуждается в существенных уточнениях.

Особо трудным вопросом является вопрос о понятии противоречия в диалектике.

"В спорах о противоречии, -- замечает А.А. Сорокин, -- накопилось много путаницы и недоразумений, и прежде всего это относится к определению, что такое противоречие. Широко распространено представление, согласно которому диалектика под словом противоречие имеет в виду совершенно иное, нежели традиционная логика, что речь идет о разных вещах, и поэтому между логикой (в традиционном смысле этого слова) и диалектикой нет и не может быть никаких споров и расхождений по поводу противоречия и его роли в мышлении, во всякой деятельности человека".

"Признание того, что диалектические противоречия есть какие-то особые противоречия, отличные от тех, о которых говорит логика, приводит к тому, что сама диалектика из теории общих определений действительности и мышления о ней превращается в рассуждения о некоторых особых формах ее существования, в частности не о противоречии вообще, а об особом диалектическом противоречии" [1979, 69--97]. Дальнейшие рассуждения А.А. Сорокина по данному вопросу сводятся к следующему.

Аристотель (а вслед за ним и вся традиционная логика) не отрицает того, что люди часто противоречат друг другу и себе самим, но в факте противоречия он видит только свидетельство ошибочности рассуждений, его несоответствие действительности (которая сама по себе не противоречива) и ничего более. Диалектика -- это учение о противоречии в самой сущности предметов. При этом под "противоречием" имеется в виду то же самое, что и в традиционной логике, идущей от Аристотеля [Там же, 98].

Противоречия, о которых говорит диалектика, -- это вовсе не какой-то особый класс (или род) противоречий, принципиально отличный от "противоречий", о которых говорит логика, а одна и та же реальность. Но это не означает, что понимание этого "одного и того же" в обоих случаях одинаково [Там же, 98--99]. Расхождения между диалектическим и недиалектическим пониманием противоречий начинается с объяснения того, каким образом возникают противоречия в составе знания, что является их причиной и каково должно быть наше сознательное отношение к факту их появления [Там же, 102]. Если старая логика рассматривает противоречия как результат недостаточной строгости рассуждения, как что-то случайное и внешнее по отношению к логическим нормам и их реализации, то диалектика утверждает, что противоречие возникает с необходимостью при самом строгом соблюдении всех исторических развитых норм мышления, его появление не зависит от чьей-либо воли. Противоречия, исто-

рически выявляемые в науке, носят объективный характер, суть выражения противоречий самой действительности [Там же, 107].

Все эти рассуждения А.Н. Сорокина требуют все же некоторых пояснений.

Традиционная логика в известном смысле права, когда она утверждает, что противоречия могут быть результатом неправильного мышления.

Нельзя забывать, что познание осуществляется людьми, которые в силу недостаточности соответствующих фактов, несовершенства техники, эксперимента, процесса измерения и т.п. могут делать неверные обобщения, образовывать понятия, связывать их в систему неудовлетворительным обрачом" [Диалектика и логика 1962, 21, 39].

Так, утверждение некоторых тюркологов, будто бы причастные и деепричастные обороты в тюркских языках это те же придаточные предложения -- ошибочно, поскольку причастные и деепричастные обороты не могут самостоятельно выступать как предложения и не имеют формы предложения.

Диалектические противоречия не являются результатом неправильного мышления. Они представляют свойства предметов и явлений окружающего нас мира. Хорошо известно, что поступательному развитию языка противостоит тенденция к сохранению существующего положения. Здесь явное противоречие. Но это противоречие никак не является результатом ошибочного человеческого мышления. Оно существует в языке объективно.

Противоречия могут возникать на, всех уровнях языка и во всех его сферах. Как известно, основная функция языка состоит в том, что язык является средством общения людей. В истории языка могут происходить такие случаи, когда структура языка и наличные средства общения не совсем соответствуют его роли как средства общения, в какой-то мере затрудняют общение. Тогда возникают противоречия. Единство противоречивых сторон состоит в том, что они сосуществуют и в то же время происходит борьба, целью которой является приведение в соответствие наличных ресурсов языка с потребностями общения. Потребности общения здесь представляют ведущую противоположность.

Революционизирующая сила потребностей общения возникает не только тогда, когда язык развивается. Она может возникнуть в любой момент жизни языка, т.е. всякий раз, когда возникает конфликт между средствами выражения и самим выражением. Средства выражения должны быть пригодны для всех случаев общения. В результате борьбы противоположностей противоречие снимается, но могут в языке быть такие периоды, когда язык существует, но противоречие еще не преодолено. Все сказанное о противоречиях можно легко понять, если проанализировать приводимые ниже конкретные языковые примеры.

НЕПРЕОДОЛЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ

В современном азербайджанском языке существуют придаточные предложения, вводимые союзом ки. Этот союз может вводить придаточные предложения самых различных типов: определительные и дополнительные придаточные предложения, придаточные предложения времени, места, образа действия, цели и т.д. Эта особенность присуща турецкому и некоторым другим тюркским языкам, а также персидскому. Семантическая нерасчлененность союза ки несомненно является коммуникативным недостатком. Не исключена возможность того, что в будущем этот коммуникативный недостаток будет преодолеваться, но в настоящее время он пока не преодолен.

Грамматическое чередование в сфере глагола, хорошо наблюдаемое в индоевропейских языках, в германских языках обнаруживало тенденцию к исчезновению в связи с появлением так называемого дентального претерита. Грамматическое чередование все более и более устранялось и многие сильные глаголы перешли в слабое спряжение [Прокош 1954, 19S]. Это и понятно. При единстве функций существовала сильная контрастность самих способов выражения. Однако эта контрастность полностью не преодолена.

В развитии языков по причине различных фонетических преобразований может возникнуть гипертрофия отдельных звуков. Так, например, в современном чувашском языке необычайно распространены редуцированные гласные а и ё. В среднеобском диалекте хантыйского языка очень большое распространение имеет смычный согласный m, в марийском и португальском языках наблюдается совершенно явная гипертрофия спиранта ш.

Г.К. Цыпф установил: каждый язык должен иметь достаточное разнообразие различных по своему характеру гласных, согласных и других фонемных единиц. Ни один звук не может иметь стопроцентной частотности [Zipf 193S, 77]. Любая фонема будет лишней, если ее будет содержать каждое слово. Каждая фонема должна иметь верхний порог терпимости. Если она перейдет этот порог, она будет ослабевать [Там же, 111].

Учитывая эту закономерность, можно сделать вывод, что всякая гипертрофия фонем представляет их ненормальное состояние. Это состояние не только ненормальное, но и противоречивое, поскольку всякая гипертрофия фонем значительно снижает дистинктивные возможности языка. Однако в вышеуказанных языках эти противоречия не преодолены.

Вместе с тем в различных языках можно наблюдать случаи, когда противоречия преодолеваются.

ПРЕОДОЛЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ

Большинство противоречий в языке так или иначе преодолевается. Известно, что в древнерусском языке было довольно много прошедших времен, включая аорист, имперфект, перфект и плюсквамперфект. Некоторые из этих времен имели видовые значения.

Со временем, когда в русском языке стали развиваться виды и

их иные способы выражения, прежние способы различения видовых значений путем употребления специализированных в видовом отношении времен стали лишними и избыточными, что привело к перестройке существующих глагольных времен, в результате чего в русском языке утвердилось фактически только одно прошедшее время на -л, развившееся на базе старого перфекта.

Большое число латинских падежей подверглось в вульгарном латинском языке редукции до такой степени, что остался им. падеж как casus rectus со своими старыми функциями и винительный в роли косвенного падежа с функциями родительного, дательного, винительного и отложительного. Система склонения, включающая два падежа, еще была живой в старофранцузском и старопровансальском, но в период раннего и позднего средневековья эти падежи здесь исчезли, так что в новофранцузском и новопровансальском остался только один падеж -- косвенный падеж и различение чисел при помощи флексии.

Синтаксические фукнции двухпадежной системы можно лучше всего показать на примере старофранцузского, где им. падеж сохранил синтаксические функции латинского им. падежа. Форма вин. падежа, превратившегося в косвенный падеж, заменяет функции следующих латинских падежей: род. падежа (la chambre son pere 'Комната его отца*), 2) дат. падежа (Н пот Joiose Герее fut donner 'Имя ЖоЙоз было дано мечу'), 3) вин. падежа прямого дополнения (enfant nos done 'Дай нам ребенка'), 4) вин. падежа с предлогами (puts ad escole le misi 'Потом заставил его ходить в школу'), 5) аблатива места, времени, образа действия (аи ulez vos ceste part querant? "Что вы ищете в этом деле?', eel an 'в этом году', пи pie 'босиком'), 6) аблатива после предлогов (en icest siecle nen at parfait amor 'в этом мире нет настоящей любви').

"Множество функций превращают косвенный падеж в неясный падеж. Способность различения форм становится перенапряженной. Тенденция выражать синтаксические функции с помощью предлогов становится общероманской" [Lausberg 1972, 18--19].

Те же процессы имели место и в истории новоиндийских языков. В среднеиндийских языках формы флективных падежей как в склонении личных местоимений, так и в склонении других местоимений и имен постепенно отмирают. Формы некоторых падежей либо совсем исчезают из употребления, как, например, формы отделительного падежа, либо совпадают с формами других падежей.

Каждый язык, чтобы быть полноценным средством общения, должен обладать достаточным набором дистинктивных средств. Недостаточное количество этих средств в каком-либо языке уже создает противоречие, которое язык пытается устранить.

Финский язык имеет по сравнению с другими индоевропейскими языками довольно скудную систему согласных. Он стремится устранить этот недостаток тем, что создает более длинные слова. В гавайском языке имеется всего 12 фонем, которые представляют 5 гласных: а, е, i, о, и и 7 согласных: h, k, I, т, п, р, w [Judd 1949,6]. Таким образом, система гавайского консонантизма является более скудной, чем консонантная система финского языка. Длинные слова встречаются в га-

вайском языке довольно часто, ср., Например, гав. manamanalima 'палец', ohelohelo 'пестрый', holoholona 'животное' и т.д. Очевидно, длина слова компенсирует в этих случаях недостаток согласных. Интересно отметить, что в абхазском языке, имеющем 56 согласных и 6 гласных, также преобладают длинные слова.

Небольшое количество типов слогов, имеющихся в языке, также сильно снижает его дистинктивные возможности. К языкам этого типа относится китайский и некоторые языки Юго-Восточной Азии. Чтобы устранить этот недостаток, в них используется целый ряд средств. В роли различительного средства начинают выступать тоны. Китаисты давно заметили зависимость в китайском языке между небольшим количеством слогов и развитием тонов как средств дифференциации слогов (в современном китайском языке 414 разных слогов, а с учетом тонов -- 1324). Возникновение тонов выступает в этих слогах как средство компенсации недостаточности дистинктив-ных средств, характерных для языков, имеющих односложные слова.

Другим средством увеличения арсенала дистинктивных средств является словосложение. Эта особенность является типичной для некоторых языков Юго-Восточной Азии -- китайского, вьетнамского и др. Обычно она бывает следствием неразвитости суффиксов в языках этого типа. Кроме того, словосложение, как и тоны, используется как средство компенсации недостаточности дистинктивных средств языка.

Существует связь между отсутствием склонения и спряжения и отсутствием оформленных частей речи. Такая зависимость очень хорошо прослеживается в некоторых языках, например в древнекитайском, вьетнамском, тайском и др., где отсутствие склонения и спряжения сопровождается неоформленностью частей речи. Неоформленность частей речи в понимании индоевропеистики находится в прямой зависимости от небольшого количества типов слов, сложных слов и общей скудостью дистинктивных средств языка. В этих условиях язык бывает вынужден использовать одно и то же слово в роли разных частей речи. Необходимо также отметить, что односложные слова являются полисемантическими. Эта взаимозависимость особенно ярко проявляется в китайском и вьетнамском языках. Полисемантизм наряду с другими явлениями (тоны, многосложные слова) выступает как средство увеличения дистинктивных возможностей языка.

Древние абсолютные обороты в современном коми-зырянском языке могут заменяться придаточными предложениями русского типа, например Шонд( пет\г'6н, ме локт1 гортд (букв, 'солнце взойдя, я пришел домой') может быть заменено на кор шонд! nemic, ме локт1 гортд 'Когда солнце взошло, я возвратился домой'. Сочетание из двух предложений, связанных временным союзом когда (кор), представляет более стройное синтаксическое построение по сравнению с абсолютным оборотом, формально не связанным с главным предложением.

По сравнению с прошедшим временем маркированность настоящего времени обычно бывает выражена менее ярко. Очень часто настоящее время образуется путем непосредственного присоединения личных

окончаний к основе глагола, ср., например, фин. tule-n 'я прихожу' (основа на -е), sano-n 'я говорю' (основа на -о), аппа-п 'я даю' (основа на -a), istu-n 'я сижу' (основа на -и), туу-п (основа на -и) и т.д.

Примерно в том же состоянии находится саамский язык. В норвежско-саамском языке личные окончания присоединяются непосредственно к основе глагола, ср. viekkat 'бежать' (основа на -a), viegam 'я бегу', boattet 'приходить' (основа на -е), boatte-p 'мы приходим', doalvo-t 'вести' (основа на -о), doalvo-m 'я веду', doalvo-k 'ты ведешь' и т.д.

К этому типу можно отнести также ненецкий язык. Ненецкий язык, как финский и саамский языки, отличается большим разнообразием глагольных основ.

При образовании настоящего, или, как его иногда называют, неопределенного времени, своеобразие основ в известной мере сохраняется, например: лахана(сь) 'разговаривать' (основа лахана-) -- ла-хана-дм 'я разговариваю', сянако(сь) 'играть' (основа сянако-) -- ся-наку-дм 'я играю', хонё(съ) 'спать' (основа хон'о-) -- хоны-дм 'я сплю' и т.д.

Типологически сходное состояние наблюдается и в других языках. Например, в латинском языке настоящее время имело разные основы, ср. orna-s 'ты украшаешь', dele-s 'ты уничтожаешь', pusi-s 'ты наказываешь' и т.д. В древненемецком личным окончаниям настоящего времени могли предшествовать неодинаковые гласные, указывающие на окончание глагольных основ, ср., например, nimi-t 'он берет', salbo-t 'он мажет' и habe-t 'он имеет'.

Совершенно естественно, что подобные системы форм настоящего времени технически неудобны, поскольку в данном случае настоящее время не имеет особого показателя.

В ряде языков наблюдается ярко выраженная тенденция к устранению этого коммуникативного недостатка. В марийском языке она выразилась в уменьшении количества основ. В настоящем времени в этом языке выступают только две основы -- основа на -а и основа на -е.

Процесс изменения количества основ иногда заканчивается созданием однотипной парадигмы настоящего времени. Так было, например, в истории немецкого языка. Если в древненемецком гласные, предшествующие личному окончанию, могли быть разными, то к началу новонемецкого периода устанавливаются одинаковые личные окончания, независимо от времени, наклонения и типа спряжения.

Тенденция к созданию специфической характеристики настоящего времени наблюдается во многих языках.

Так, например, в ненецком языке, характеризующемся, как было показано выше, большим разнообразием глагольных основ, у некоторых и? них перед личным окончанием появился так называемый соединительный гласный а, напоминающий собой показатель настоящего времени, точнее аориста, ср. ядэрць 'ходить' (основа ядэр-) -- ядэрнга-дм 'я хожу', минзь 'идти' (основа мин-) -- минга-дм 'я иду'. Однако этот намечающийся показатель времени не достиг степени полного обобщения.

Настоящее время в венгерском языке не имеет специального показателя. Однако в ряде венгерских глаголов в настоящем времени

появляется показатель -s (sz), например hi-sz-uhk 'мы верим1 от hinni 'верить', te-sz-unk 'мы делаем' от tenni 'делать' и т.д.

Конечным этапом этого процесса является образование особого показателя настоящего времени. Так, например, в эрзя-мордовском языке личные окончания, по-видимому, первоначально присоединялись непосредственно к основе глагола: карма-н 'я начинаю* вано-н 'я смотрю', моле-н 'я иду'. В дальнейшем, очевидно, все типы спряжения глаголов уподобились одному типу с исконными основами на -а. Поэтому формы типа вано-н 'я смотрю', моле-н 'я иду' стали звучать как ванан, молян. Конечный гласный основ на -а был переосмыслен, таким образом, как специальный показатель настоящего времени. В удмуртском языке показатель настоящего времени -ськ восходит к уральскому многократному суф. -sk. Раньше этого показателя в удмуртском языке не было и настоящее время формально совпадало с будущим временем.

В чулымско-тюркском языке исчезло наиболее распространенное во всех тюркских языках прошедшее время на -ды типа татарского алды 'он взял'. Его заменило прошедшее время на -ган.

В чулымско-тюркском языке настоящее время строится по модели:

Ед. число Мн. число

1 л. аладым 'я беру* и т.д. аладыбыс

2 л. аладыц аладыннар

3 л. алады алады(лар)

Эта форма настоящего времени была очень похожа на форму настоящего времени с показателем -ды:

Ед. число Мн. число

1 л. алдым 'я взял' и т.д. алдык

2 л. алдыц алдыннар

3 л. алды алды(лар)

Близость этих форм создавала, очевидно, известные коммуникативные неудобства, и форма прошедшего времени на -ды была устранена.

Противоречия между потребностями общения и различными средствами языка в общевосточном славянском склонении выступало как противоречие между единством назначения единицы внутрипадежного противопоставления в системе склонения и множественностью ее дифференциальных признаков.

В системе форм противоречащими сторонами являются единство назначения падежной единицы и множественности ее дифференциальных признаков. Отношение между этими противоречащими сторонами не может быть константным, оно содержит в самом себе источник необходимости своего преобразования. Внутрипадежные противопоставления имеют константный характер. Устранению подлежит не сама единица (поскольку она имеет констатный характер, т.е. падеж как таковой, а множественность его дифференциальных признаков; существование единицы внутрипадежного противопоставления в общевосточном славянском языке обладало свойством необходимости (поскольку

сохраняется падежная система), тогда как множественность ее дифференциальных признаков не обладала этим свойством. Существование средства назначения одной падежной системы вызывает необходимость устранения множественности ее дифференциальных признаков. Тем самым в процессе исторического развития языка возникла задача преодоления рассматриваемого противоречия между тождеством назначения одного падежа и множественностью его дифференциальных признаков [Ломтев 1972, 62--63].

Древние краткие и и / в славянских языках, в том числе и в древнерусском, превратились в редуцированные. Фонетический закон в данном случае действовал по своей особой линии. Создалось такое положение, когда редуцированные ь и ь стали попадать под ударение, например дьску (вин. п. ед.ч.), стькла (им. пад. мн.ч.), дъчи (дочь), сън 'сон', дьнь 'день'. Результат действия этого фонетического закона, т.е. превращение кратких и и i в редуцированные, пришел в явное противоречие с тенденцией к облегчению произношения, поскольку ударение и редуцированный характер звука -- не особенно удобосочетае-мые явления: ударение не только не ведет к редукции гласного, но, наоборот, стремится ее в известной мере уничтожить. Это противоречие в древнерусском языке было разрешено. Сильные редуцированные, т.е. редуцированные, находящиеся под ударением, с течением времени превратились в гласные полного образования. В народном древнерусском произношении редуцированное ъ совпало с о, например сон и сън, а редуцированное ь -- се, например день (д'эн) из дьнь.

В индоевропейском праязыке некогда существовали слоговые носовые и плавные /, г, т, и По-видимому, они в какой-то мере затрудняли произношение и по этой причине исторически оказались неустойчивыми.

Около слоговых носовых и плавных /, г, т, ц в различных индоевропейских языках возникали так называемые пазвуки, в результате чего образовывались сочетания, составленные из гласного и сонантов /, г, т, п. Ср., например, рефлексы индоевропейского архетипа ulko 'волк' в древних и современных индоевропейских языках: гот. wulfs, лат. lupus, др.-гр. Хико<;, рус. волк и т.д.

В истории русского языка у основ муж. рода на о фонемы флексий им. и вин. падежей ед. числа совпали: им.п. orbds > гаЬъ и вин. п. orbom > гаЬъ, в результате чего падеж субъекта и падеж объекта перестали различаться. Таким образом создалось определенное противоречие, ибо различать эти два падежа было необходимо. Возникновение необходимости в различении падежа субъекта и падежа объекта объясняется и тем, что русский язык имее^ свободный порядок слов. Это значит, что место, которое занимает слово, не содержит указания на его синтаксическую функцию. Так, например, в предложении Мать любит дочь слово мать является субъектом действия (им. п.), но может быть и объектом действия. Поскольку в этих двух функциях могли выступать только одушевленные имена существительные, то создание особого род. падежа для одушевленных имен существительных муж. рода, например Жена уважает мужа способст-

вовало хотя бы частичному устранению нежелательной омонимии форм им. и вин. падежей [Васа 1970, 117--118].

Древний исх.-местн. падеж в тюркских языках имел окончание -та/-тэ, -daj-дз. Отличительная его особенность состояла в том, что он имел два основных значения -- 1) указывал на местонахождение, 2) движение от/из чего-либо. Выражение одним и тем же формантом создавало определенное затруднение. Со временем оно было разрешено. Возник специальный исх. падеж на -дан. Старый падеж на -та стал обозначать только местонахождение.

В латинском, а та<