Внутренняя связь бытия и видимости.

«Бытие», понятое в греческом смысле как φύσις, восходяще-пребывающее властвование и зримое явление

Обратив внимание на сказанное, мы натолкнемся на внутреннюю связь бытия и видимости. Но уразумеем ее полностью лишь в том случае, если, соответственно, поймем «бытие» изначально, т.е. по-гречески. Мы знаем: бытие раскрывается грекам как φύσις;. Восходяще-пребывающее властвование есть в самом себе видимое явление. Словесные ; основы φυ- и φα- называют одно и то же. Φύειν, покоящееся в себе восхождение, есть φαίνεσθαι, выброс света, показывание себя, явление. То, что мы, по большей части перечислительно, показали на примере определенных черт бытия, и то, что дала нам ссылка на Парменида, — все это уже способствует некоторому пониманию того основного греческого слова, которое обозначает бытие.

Было бы весьма поучительно пояснить именующую силу этого слова, исходя из великой поэзии греков. Здесь достаточно указания и на то, что, например, для Пиндара φύά [лик, стать, красота] составляет основное определение сиюбытности: τό δέ φύά κράτιστον άπαν, то, что есть из и через φύά, есть целиком и полностью самое могущественное (Ол. IX, 100); φύά подразумевает то, чем некто изначально и собственно уже является: уже бывавшее (Ge-Wesende), в отличие от последующей вынужденной искушенности и принужденного делания всякого рода. Бытие есть основное определение благородства и благородного сословия (т.е. того, чья сущность имеет высокое происхождение и что покоится в нем). В этом смысле Пиндар запечатлевает (pragt) слова: γένοί οίος έσσί μαθών (Пиф. II, 72), «пусть бы ты проявил себя таким, каков ты есть, учась». Но стояние в самих себе для греков значит не что иное, как «сиестояние», стояние-в-свете. Быть значит являться. Это не означает ничего добавочного, что иногда сопутствует бытию. Бытие бытует (west) как явление.

Этим разрушается распространенное представление о греческой философии, согласно которому она якобы «реалистически» учила объективному бытию в себе, в отличие от субъективизма Нового времени. Это расхожее представление зиждется на поверхностном понимании. От таких наименований, как «субъективный» и «объективный», «реалистический» и «идеалистический», мы должны отстраниться.

§ 39. Связь между φύσις и άλήθεια, единственная в своем роде, -истина, сопричастная сущности бытия

Однако прежде всего необходимо на основании более точного понимания бытия у греков сделать решительный шаг, который откроет нам внутреннюю связь между бытием и видимостью. Необходимо вникнуть в ту связь, которая была изначально и единственно греческой, но которая обусловила своеобразные последствия для духовной культуры Запада. Бытие бытует как φύσις;. Восходящее властвование есть явление. Оное выявляет. А в' этом уже заключено: бытие, явление, то, что выводит из сокрытости (Verborgenheit). Поскольку сущее как таковое есть, оно поставляет себя и стоит в несокрытости (Unverborgenheit), άλήθεια. Мы бездумно переводим, а это значит — лжетолкуем, данное слово как «истина». Правда, теперь уже начинают переводить греческое слово άλήθεια дословно. Но от этого мало толку, если «истину» понимать в совершенно ином, негреческом смысле и этот иной смысл вкладывать в греческое слово. Ибо греческая сущность истины возможна только в единстве с греческой сущностью бытия как φύσις;. На основании единственной в своем роде сущностной связи между φύσις и άλήθεια греки могут сказать: сущее как сущее истинно. Истинное в качестве такового суще. Иными словами: то, что показывает себя властвующим, стоит в несокрытом. Несокрытое как таковое приходит в по-казывании-себя (im Sich-zeigen) к стоянию. Истина как не-сокрытость не есть придаток бытия.

Истина причастна сущности бытия. Быть сущим — в этом заключается: проявить себя, являясь — выступить, no-ставить себя (sich hin-stellen), про-из-вести себя (sich her-stellen). (He быть» означает, напротив: из явления, из присутствия от-ступить. В сущности явления лежит вы- и от-ступление (Auf- und Abtreten), (по направлению к...», (по направлению от...( в чисто демонстративном, показующем смысле. Бытие рассыпано, таким образом, по многообразному сущему. Сущее распространяется там и сям в качестве ближайшего и теперешнего. Как являющееся, оно придает себе видность (Ansehen), δοκεί. Δόξα значит видность, а именно видность, в которой некто стоит. Если видность, соответственно тому, что в ней восходит, — выделяется, δόξα означает блеск и славу. В эллинистическом богословии и в Новом Завете δόξα Θεού, gloria Dei есть слава Божия. Оказывать и выказывать честь и прославление (Ansehen) значит по-гречески: ставить в свет и тем самым доставлять постоянство, бытие. Слава для греков не есть нечто, что кто-то дополнительно получает либо нет; она есть способ высшего бытия. Для живущих сегодня быть во славе давно уже означает слыть знаменитым, и в качестве таковой слава является в высшей степени сомнительной вещью, этакой заслугой, что там и сям раздают и разглашают газеты или радио, — т.е. прямой противоположностью бытию. Если для Пиндара славословие составляет сущность поэзии, а поэтическое слово есть: ставить в свет, то вовсе не потому, что связанные со светом представления играют для него особую роль, но единственно потому, что он мыслит и творит как грек, т.е. стоит в предписанной ему сущности бытия.

§ 40. Многозначность слова δόξα — борьба за бытие против видимости

Мы намеревались показать, что и каким образом явление для греков принадлежит бытию; точнее говоря: что явление причастно сущности бытия и каким образом это происходит. Это было пояснено на примере высшей возможности человеческого бытия, в той стати, в какой его выстраивали (gestalteten) греки, на примере славы и прославления. Слава значит δόξα. Δοκέω значит: я показываю себя, являюсь всему свету, выхожу на свет. То, что здесь познается больше видением и зрением, т.е. видность, в котором стоит некто, — другое слово, обозначающее славу, κλέος, улавливает (fasst), исходя из слуха и оглашения. Так, слава, которой некто пользуется (стоит в оной), то, кем некто слывет, есть огласка. У Гераклита сказано (фр. 29): άίρεύνται γάρ έν άντί άπάντων οί άριστοι, κλέος άέναον θνητών, οί δέ πολλοί κεκόρηνται όκωσπερ κτήνεα, «выбирают как раз одно перед всем иным благороднейшие: славу, оставаясь в постоянстве вопреки тому, что умирает; большинство же сыто, как скот».

Между тем здесь имеется одно ограничение, которое показывает положение вещей во всей полноте их сущности. Δόξα есть видность, в которой некто стоит, видность в широком смысле, которую каждое сущее прячет и выдает своим видом (είδος, ίδέα). Город являет собой величественное зрелище (Anblick). Облик (Ansicht), который сущее имеет само по себе и лишь поэтому может из себя явить, позволяет сущему всякий раз быть воспринятым в зависимости от того или иного положения глаза, воз-зрения. Сообразно различным точкам зрения — являющий себя облик будет иным. Тем самым этот облик всегда именно таков, каким его принимаем и создаем себе мы. В опыте сущего и его использовании мы постоянно создаем себе из его вида облики-воззрения, и это зачастую происходит так, что мы не разглядели в точности самое вещь. Какими-то путями и по каким-то причинам мы приходим к некоему воззрению на данную вещь. Мы создаем себе о ней мнение. При этом может случиться, что воззрение, которое мы представляем, в самой вещи поддержки не имеет. Тогда оное есть ничем не подкрепленное воззрение, допущение (Annahme). Мы принимаем нечто так или иначе, всего лишь мним. Принимать по-гречески значит δέχεσθαι. [Допущение остается зависимым от заключенного в явлении предложения.] Δόξα в качестве так или иначе допущенного есть мнение.

Теперь мы попали туда, куда стремились. Так как бытие, φύσις, состоит в явлении, в предоставлении видов и воззрений, то, соразмерно с сущностью и тем самым необходимо и постоянно, оно стоит в возможности некоего вида, который скрывает и утаивает как раз то, чем сущее является поистине, т.е. в несокрытости. Этот вид, в который теперь поставляется сущее, есть видимость в смысле кажимости. Где сущее несокрыто, там есть возможность видимости, и наоборот: где сущее стоит в видимости и имеет в ней свою давнюю и стойкую позицию, там видимость может разрушиться и распасться.

Словом δόξα обозначается многое: 1. видность как слава; 2. видность как облик, который нечто предоставляет; 3. видность в значении: так-то выглядеть, «видимость» как пустая кажимость; 4. воззрение, которое человек себе формирует, мнение. Эта многозначность слова не есть небрежность языка, а игра, глубоко коренящаяся в зрелой мудрости великого языка, который охраняет в слове существенные черты бытия. Чтобы с самого начала не сбиться с пути, следует поостеречься ничто же сумняшеся принимать и ложно толковать видимость как нечто только «воображаемое», «субъективное». Здесь верно следующее: как явление принадлежит самому сущему, так принадлежит ему и видимость.

Вот, например, солнце. Мы видим, как оно ежедневно всходит и заходит. Лишь немногие - астрономы, физики, философы, но и те только на основании особых, более или менее устоявшихся взглядов, рассматривают положение вещей иначе, а именно как движение Земли вокруг Солнца. Видимость, в которой стоят Солнце и Земля, например, пейзаж ранним утром, вечернее море, ночь, есть некое явление. Видимость эта не есть ничто. Она не есть также неистинность. Она не есть и простое явление отношений в природе, устроенных на самом деле иначе. Эта видимость исторична, и она же есть история; она открывается и обретает основу в поэзии и сказании и благодаря этому является существенной сферой нашего мира.

Только заумное острословие запоздалых и разочарованных мнит расправиться с историческим могуществом видимости, объявляя его «субъективным», а сущность этой «субъективности» чем-то в высшей степени сомнительным. Опыт греков был иным. Им всякий раз приходилось сначала вырывать бытие у видимости и охранять его от оной. [Бытие бытует из не-сокрытости.]

Единственно в состоянии борьбы между бытием и видимостью отвоевали они бытие у сущего, приведя сущее к постоянству и несокрытости: богов и государство, храмы и трагедию, состязания и философию; однако все это они совершили посреди видимости, подкарауливаемые ею, но и принимая ее всерьез, сознавая ее могущество. Лишь в софистике и у Платона видимость объявлена пустой кажимостью и тем самым понижена в своем значении. Бытие как ίδέα тем самым сразу же перемещается наверх, в сверхчувственное место. Пропасть, χωρισμός, разверзается между сущим здесь, внизу, которое есть лишь видимость, и действительным бытием где-то там, вверху, та пропасть, в которой позже поселяется учение христианства, переосмыслив то, что внизу, как тварное, а то, что вверху — как Творца. Перековав, таким образом, оружие, оно ополчается против античности [как язычества] и искажает ее. Ницше в связи с этим прав, говоря: христианство есть платонизм для народа.

В противоположность этому великое время греческой сиюбытности есть единственное творческое самоутверждение в сумятице многообразно переплетенного противоборства сил: бытия и видимости. (Об изначальной сущностной связи между сиюбытностью человека, бытием как таковым и истиной в смысле несокрытости и неистины как прикровенности (Verdeckung) ср. Sein und Zeit, §§ 44 и 68.)