Мы – дети не ХХ съезда, а незаконнорожденные дети Ивана Денисовича.

(Выступление на международной конференции в Москве, 1992г.)

Шестидесятники... Термин, конечно, неточный. Но прилипло. Но еще более неуместно прилипло: шестидесятники – дети ХХ съезда. Конечно, ХХ съезд стал взрывом политического и политизированного сознания и самосознания.

Но взрывом духовным, взрывом духовно-религиозного сознания (во многом вначале неосознанно), конечно, стал для нашего поколения – «Один день Ивана Денисовича», а потом «Архипелаг ГУЛАГ», который пришел к нам в «тамиздате» в 70-е годы.

Величайшие художники, мыслители 19 века предвидели, предупреждали: Россия идет в пропасть коммунизма. Но и они же предвидели, предупреждали: коммунизм сам идет в пропасть. Обречен.

Не было страны, более предупрежденной, чем Россия и не было страны более глухой, чем Россия, к этим предупреждениям. И, добавлю с горечью, более (по крайней мере пока) не способной извлечь уроки и свой судьбы. Едва ли не все страны мира многому научились из российского опыта, все, кроме самой России.

Предвидели величайшие мыслители и победу коммунизма, и поражение его. Никто не мог предвидеть, что точка пересечения этих двух линий произойдет в ноябре 1962. Одиннадцатый номер “Нового мира”. “Один день Ивана Денисовича”. Это был какой-то абсолютно невероятный - реквием-марш, моцартовский реквием и, одновременно, Третья Героическая Бетховена.

Так вот, если говорить уж собирательно, массово, то мы, шестидесятники вовсе не “дети ХХ съезда”, а незаконнорожденные дети “Одного дня Ивана Денисовича”, так и не сумевшие распознать своих родителей.

Стоит задуматься над темнотой, буреломами тогдашних наших душ. Только что прочли “Не хлебом единым” Вл. Дудинцева. Путаница была невероятная. Простую, честную, конечно, не до конца идущую информацию о том, что творилось в главной России, т.е. лагерной, мы воспринимали как великое художественное открытие. Но когда вышел “Один день”, очень немногие поняли, что произошло величайшее духовно-художественное религиозное открытие 20 века. Раскрылись, начали, наконец, раскрываться глаза на коммунизм в его человеконенавистнической, богоборческой сущности.

«Все мы вышли из “Шинели”», из шинели гоголевско-башмачкинской... Да забыли об этом, забыли о простом “человечеке”. Все (почти, конечно же, все - Платонов, Зощенко, Мандельштам, Ахматова, Чуковская...) вышли из другой шинели, не гоголевско-башмачкинской, а из сталинско-ежовской...

“Один день Ивана Денисовича” показал нам, наконец, нашу рожу. Естественно, захотелось разбить зеркало. До сих пор разбиваем.

Никогда, я думаю, на столь малом пространстве белой бумаги не был выращен такой страшно-прекрасный художественно-духовный урожай, разве только в “Кроткой” и в “Сне смешного человека” Достоевского (о Новом завете не говорю.)

Может быть, оттого и все беды наши последующие, что мы так до сих пор и не поняли, что мы - дети “Ивана Денисовича”.

Если так и дальше не поймем, - погибнем.

Но есть и трагедия, трагедия двусторонняя: ни Россия современная не поняла до конца своего гения, не захотела понять ее, ни он ее. Быть может, Солженицын одержал преждевременную победу. И оказался неподготовленным к этой победе. Но только не я ему судья. И вообще судей нет (а кто посмеет - осрамится).

Тут я прихожу к жутко печальному подтверждению правоты своей гипотезы (которую я ненавижу), а именно: Мальтус прав. Но только прав не в своей теории о неизбежном голоде физическом (число людей растет в геометрической прогрессии, а продуктов питания - в арифметической), сколько в том, что количество учеников растет в геометрической, а количество учителей во все более отстающей арифметической. А потому ученики призваны пожирать своих учителей... Вдумаемся: за 2 тысячелетия население Земли оставалось почти постоянным, до 20 века. А сейчас только за десятилетие – прибывает новый миллиард. Ну и попробуй, прокорми его, не только и не столько едой, сколько пищей духовно-нравственной.

А.И.С. взвалил на свою горбину тяжесть, после Христа, Толстого и Ницше, - немыслимую. Вынес все, что просто непостижимо для нормальных человеческих коленок. Ждал я от него и жду до сих пор еще одного подвига - исповеди. Но даже если она будет, мир не проснется от своего буйного разврата. Будет так, как Достоевский и Толстой писали в свои дневниках, не сговариваясь: явись Христос сейчас, будут спрашивать у него автографа.

Миссия, которую он взвалил на себя, - непостижима. И тут, даже он столкнулся, сшибился - и нельзя было иначе со старейшей и главнейшей проблемой, в тисках которой мы все и живем - цель, средство, результат...