Комментарии к первой и второй главам
Помню, как в жаркий день начала лета 1952 г. я со своей женой и двумя друзьями, Джеральдом Хэнли и Ф. Дж. Хоупмэном, приложившими много усилий для того, чтобы эта книга увидела свет, посетили Гопи Кришну в его доме в Сринагаре. Мы все тогда жили в Кашмире и натолкнулись на труды Гопи Кришны на местной ярмарке, где один из его последователей распространял книжечку стихов, сопровождавшихся кратким описанием опыта автора. Я отправился на эту встречу из любопытства и был настроен весьма скептически, предполагая встретиться с шарлатаном, поспорить с ним, разоблачить, а позже, возможно, и посмеяться над ним.
Помню жару, мух и свою пропотевшую рубаху, приклеивающуюся к спинке кожаного кресла. Гопи Кришна сидел на узкой кровати, спокойный, полный, облаченный во что-то белое, и улыбался. Его кожа, казалось, отличалась от кожи других людей, которых я встречал в Кашмире за последний год. Тогда я подумал, что она выглядит здоровой. Сейчас бы я сказал, что она светилась. Помню ту простоту, с которой мы вели беседу. Но больше всего запомнились глаза этого человека — дружественные, светящиеся, огромные, мягко сфокусированные. Они всецело поглотили мое внимание и каким-то образом убедили меня в том, что все, что происходило в этой комнате с этим человеком, — подлинно. Я посещал его еще несколько раз, чтобы поговорить с ним, прежде чем отправился назад в Шишнаг, а затем возвратился в Европу. Поскольку после встреч с Гопи Кришной в горах со мной произошло несколько необычных событий, я склонен считать его инициатором и знамением в моей жизни. Наши встречи оказали на меня более глубокое воздействие, чем мне казалось вначале. Его глаза научили меня доверять своему видению, своим убеждениям — тому, что находится за пределами моего воспитанного в скептицизме западного ума. Это было посвящение в психологию, которой я стал заниматься позже.
Поэтому краткие комментарии, которыми я решил снабдить данную книгу — не что иное, как проявление благодарности, уважения к нему лично и к культуре, в которой он воспитывался.
Я не намерен ни объяснять, ни отстаивать то, что написано Го-пи Кришной, — я лишь стремлюсь соотнести его опыт с глубинной психологией Запада и, в частности, с процессом индивидуализации, как он описан в «Аналитической психологии» Карла Юнга.
Наш текст начинается классическим примером медитативной техники. Как в восточной, так и в западной психологии обязательным условием любого достижения человека является внимание. Способность концентрировать сознание — признак силы «эго», как это называется в западной психологии. Нарушения внимания могут быть определены при ассоциативном тесте, предложенном Юнгом, чтобы продемонстрировать способность «эго» фокусироваться на относительно простом задании (словесных ассоциациях). Эта способность может ослабевать из-за подсознательных комплексов. Длительная, упорная концентрация внимания на одном объекте (например, на цветущем, излучающем свет лотосе) столь же трудна, как и продолжительная концентрация при выполнении любого задания экстравертного характера. Идет ли речь об экстравертном или интровертном, восточном или западном, — в любом случае мы с самого начала должны отметить значение «эго» — фокусирующегося, концентрирующегося, проявляющего внимание.
Многолепестковый лотос на макушке головы — традиционный символ Кундалини-Йоги. С точки зрения аналитической психологии, это означает фиксацию «эго» на образе себя в форме мандалы. Этот образ был избран «эго» в соответствии с духовной дисциплиной — в христианской медитации это может Священное Сердце, Крест, образы Христа, Марии, Святых и т.д. Вместо того чтобы обсуждать объекты концентрации (чем занимается сравнительный символизм), лучше кратко поговорить о различиях техники активного воображения, с одной стороны, и дисциплины Йоги, с другой. В духовных дисциплинах внимание, как правило, фокусируется на заданных или известных образах (в дзен-буддизме может не быть образов, но вместо них используется коан, задание или вещь). В любом случае задается фокус внимания, и человек знает, когда он отвлекается или «отключается». При активном воображении, которое описал Карл Юнг, внимание уделяется любому образу, эмоции, части тела или чему-либо еще, что «приходит на ум». Таким образом, отвлекающие факторы не подавляются — им уделяют внимание.
Этот метод стоит посредине между свободными ассоциациями Фрейда, когда человек свободно переходит от одного образа (слова, мысли) к другому, не имея представления о цели, и традиционной духовной дисциплиной с ее жесткой фиксацией на определенном предмете. Активное воображение дает волю более личным психологическим фантазиям. (Хотя лотос — не личный образ. На нем может фокусироваться любой адепт, независимо от своей психической структуры. Это не «его» лотос, а «тот» лотос.) Активное воображение имеет дело с отношением «эго» к ментальным образам и личными реакциями на эти образы. Эмоциональная вовлеченность и спонтанная реакция на эти образы не менее важны, чем характер самих образов. Если о качестве свободных ассоциаций можно судить по отсутствию их подавления (или, по крайней мере, минимальному подавлению), а о качестве дисциплинированной медитации — по ненарушимой фиксации и отсутствию отвлечения, то качество активного воображения может быть оценено по эмоциональной напряженности. Напряженность же определяется противостоянием «эго» и сознания в различных фигурах, образах и намерениях бессознательной психики. Этот метод называется активным воображением, поскольку здесь «эго» не только подавляет все то, что «не имеет отношения» (как при духовных упражнениях), но и является активным участником драмы или диалога, где задаются вопросы, проявляются эмоции, происходит поиск решений.
Более того, цель активного воображения часто бывает экстравертной. Этим я хочу сказать, что при такой медитации человек ищет совета у внутренних образов для решения практических личных проблем, тогда как духовные дисциплины направлены на то, чтобы преодолеть (макушка головы) тот мир, в котором возникают эти личные проблемы и в котором их окончательное решение невозможно. При активном воображении ответ не может сводиться к «должен ли я сделать то или это?»; скорее нужно думать о том, какое отношение является правильным, на какой комплекс следует обратить внимание. Духовная же дисциплина направлена на выходящее за рамки отношений и комплексов достижение божественного.
Автор стремится «достичь трансцендентального состояния чистого познания», и путь к этому — медитация. Эта цель являет собой разительный контраст с задачей психоанализа. Поскольку цели разнятся, методы достижения этих целей также выполняют различные задачи. Таким образом, метод свободных ассоциаций и метод активного воображения не могут быть средством достижения освобождения или обретения просветления в традиционном смысле. Иногда в глубинной психологии об этих различиях забывают, полагая, что от метода можно ожидать большего, чем то, что является его непосредственной целью. Кроме того, метод свободных ассоциаций также направлен на исцеляющее раскрытие причины травмы — на «чистое познание», способное избавить пациента от невроза. Но методы психологии не ведут к достижению тех целей, которые ставит Йога. Кроме того, активное воображение — это не метод «чистого познания». Попытка заглянуть, подобно пророку, преодолевающему пространство и время, в завтрашний день — не более чем ошибка. Ценность и подлинность активного воображения не определяется ни синхронностью событий, ни сверхъестественными прорывами. Поэтому активное воображение — техника саморегуляции и циркуляции. Ее цель — установление психологического контакта с доминирующими архетипами.
Традиционная цель мудрецов стоит в отдалении от патопсихо-логических и парапсихологических феноменов. Наш автор говорит об этом прямо. Фантомы, странные вспышки и звуки не способны отвлечь его от главной цели. Ни содержание непостижимых видений, ни телепатические инсайты, ни «удивительные свойства тела и ума» не могут удовлетворить его. Он устремлен к истоку как естественных, так и сверхъестественных явлений, чтобы познавать посредством знания, которое знает его (чистое познание), а не становиться медиумом этого знания, обладающим оккультным даром и случайным доступом к знанию. Чтобы служить этому знанию, он должен познать его, а не стать его жертвой. Вот почему в этой книге автор останавливается на теоретической структуре своего опыта. Знание происходящего не менее важно, чем сами происходящие события. С этой точки зрения источник явлений нельзя определить лишь как «бессознательное», поскольку мы не сознаем их истинное происхождение. Психологические определения ничего для него не определяют — ведь слово «бессознательное» признает несостоятельность когнитивного влечения. Автор не намерен останавливаться на вторичных явлениях духа (оккультных способностях, особых ощущениях, спорадических озарениях и т.п.), тем более не намерен он принимать вторичные определения за первопричину. С его точки зрения несостоятельность наших западных объяснений (в свете пато- и парапсихологии) идет рука об руку с низшим видом опыта. В свете такого опыта и объяснений Кундалини будет казаться потревоженной, но застрявшей на месте; начавшей поднятие, но не завершившей его. С его, традиционной, точки зрения, из чистого познания и завершенного поднятия Кундалини проистекают как адекватный опыт, так и адекватное объяснение.
Все сказанное выше должно напомнить нам об огромном значении концепций и теории о движении психологического сознания. Психика нуждается в психологии — это дает ей пространство для движения. Тщательное, но интуитивное обдумывание необходимо для поддержки и подходящего обрамления ее приключений. Психика и психология слишком точно отражают друг друга, чтобы радикальное развитие одной не сопровождалось соответствующим столь же радикальным теоретическим обоснованием другой. Если же вторая не успевает за первой, мы называем психические события «чуждыми» и отводим им место в пато- или парапсихологии. Более того, радикальные теории (подобные Кундалини-Йоге), мы называем «мистическими спекуляциями» лишь потому, что наша скудная психическая жизнь была не в состоянии обеспечить существующие психологические теории необходимыми эмпирическими данными.
Снова и снова мы будем встречать отрывки в тексте, где делается ударение на огромной физической цене, заплаченной за этот опыт. Мы должны быть признательны автору за то, что он не утаил этот факт — трансформация личности требует огромных затрат сил. Сознание поглощает сотни калорий в день, и интенсивные занятия интровертной дисциплиной требуют не меньших энергетических затрат, чем напряженная экстравертная умственная деятельность. Успехи в работе зависят от тела. Невзирая на семнадцатилетнюю практику, автор страдал дезориентацией сознания, и мы не можем свести это к неврастении или невротической ипохондрии. Таким образом, степень физической цены, подлинности органических событий оказывается неожиданной. Автор поступил как современный человек, воссоединив дух с телом, не отождествляя дух с душой или умом в ущерб телу. Внимание, в дальнейшем уделяемое телу, — не что иное, как современный пример воплощения духа.
С аналитической точки зрения определенное любопытство вызывает констелляция семьи автора, имеющая отношение к архетипическому прорыву. Прежде всего, изначально наблюдались духовные амбиции. Его отец проложил путь в этом направлении, и желание нашего автора доказать матери, на что он способен, становится доминирующей темой. Он — единственный сын — преемник психологической ноши обоих родителей.
Его воспоминания детства выносят на поверхность два факта, относящихся к его собственному «персональному мифу». Первый — это угроза смерти и чудесное спасение. Мотив ребенка-которому- угрожает-опасность — часть мифологемы героя-спасителя. Это — признак избранности: герой в детстве встречается с силами тьмы и находит избавление благодаря сверхъестественному вмешательству. Боги отмечают еще в детстве тех, кому предназначено нести огонь сознания дальше. Чудо сознания вначале непрочно и легко может быть потушено. Моисей, Христос, Дионис, Геракл — все это примеры ребенка- которому-угрожает-опасность.
Еще в детстве он, как и Будда (только в гораздо более зрелом возрасте), задавал себе глобальные вопросы. Описание детства Юнга в его автобиографической книге «Воспоминания, сновидения, размышления» повторяет тот же мотив внезапного осознания. Этот же вопрос, лежащий в основе любой философии, и произвел некогда такое потрясающее воздействие на Декарта — хотя опять-таки в более зрелом возрасте.
Детский сон Гопи Кришны может быть сведен, грубо говоря, к «исполнению желаний». В этом сне перед ним открывается мир, «совершенно не похожий на то убогое и шумное место, где я тогда жил». И все же,как мало говорит нам подобная интерпретация! Безусловно, это — компенсаторное исполнение желаний, но здесь он выходит за рамки личного. Это архетипическая компенсация — довершение картины земной действительности столь же мощной картиной неземной действительности. Да, это — исполнение желаний, но не на мирском языке, а на языке «weltanschauung». Это то же, что и у Юнга: «Посмотри! Ты не то, чем себя считаешь. Ты не то, чем сделала тебя окружающая среда. Действительность — гораздо больше, чем-то, что определяется социальными условиями и чем-то, что мы видим снаружи. У тебя есть и другая личность, отличная от той, которую ты считаешь «собой». (Я вновь отсылаю читателя к «личности номер один и личности номер два» из автобиографической книги Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления».)
Не может не вызвать удивления тот факт, что с таким архети-пическим фоном (констелляция отец/мать, спасение от смерти в юном возрасте, детское осознание собственного «я», сновидение} Гопи Кришна не имел доступа к достаточному количеству символического, мистического материала. В сказках «Тысячи и одной ночи» происходит соединение личности номер один и личности номер два. Волшебные сказки содержат в себе универсальную истину. Они являются архетипическими историями того, как личность встречается и преодолевает опасности. Их язык символов обращен непосредственно к душе. Волшебная сказка — не подмена действительности. Она питает собой мир психической реальности.
И наконец, то, что касается личной психологии автора, — здесь мы сталкиваемся с двумя типичными фактами. Провал на экзаменах закрывает перед Гопи Кришной путь к карьере-заменителю, где духовные цели могли быть замещены академическими или интеллектуальными амбициями. Неудачи подобного рода часто встречаются в биографиях неординарных людей. Это сигнал, мешающий личности следовать общепризнанным путем. После провала на экзамене он мог избрать лишь один путь — свой собственный. Сам по себе провал не может быть логической причиной принятия подобного решения. Скорее провал символизирует собой разделение пути, возвещение, из чего становится ясно, что это был действительно зов. И наконец, зов прозвучал на тридцать пятом году жизни Гопи Кришны, в середине жизни, после того, как он освободился от своих внешних, экстравертных обязанностей (образование, работа, родители, брак, дети, общество) и интровертных обязательств перед своим «эго» (установление живого контакта с собственным бессознательным, формирование субъективной точки зрения, weltanschauung). Здесь, на Западе, мы часто не можем осознать, что даже в восточных практиках духовная жизнь вовсе не обязательно означает уход от мирской жизни. Карма должна быть исполнена на земле, согласно дхарме необходимости. Да и развитие осознания требует прочной опоры в реальности: воплощенная личность в обыденном мире и «эго», которое должно подчинить собственное бессознательное. Можно лишь благодарить автора за то, что он столь детально описал как внешнюю канву, так и внутреннюю атмосферу, в которой происходили эти экстраординарные события.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Внезапное пробуждение Кундалини в человеке, чья нервная система достигла зрелой стадии развития в результате благоприятной наследственности, правильного образа жизни и соответственного применения умственных сил, способно привести его ум в сильное замешательство. Причина этого, несмотря на всю простоту, может показаться нелегкой для восприятия современным интеллектом, рассматривающим человеческий ум, как некий конечный продукт, зависящий (согласно мнению одних) исключительно от деятельности клеток мозга и процессов, начинающихся и оканчивающихся в организме. Согласно мнению других, защищенное костным футляром, белое и серое вещество мозга реагирует на неуловимый, пронизывающий все космический ум или Вселенский дух. Третьи считают, что ум зависит от существования бессмертной души, заключенной в теле. Не вступая в дискуссию относительно верности каждой из этих гипотез, хочу сказать, что для наших целей достаточно рассмотреть точку зрения авторитетов Йоги. Деятельность мозга и нервной системы (независимо от того, проистекает ли она от вечного самосущего духовного источника или от воплощенной души), зависит от существования в теле тонкого жизненного элемента, названного праной, пропитывающего каждую клетку, каждую ткань и среду организма, подобно тому, как электричество пропитывает каждый атом батарейки.
У этого жизненного элемента имеется биологический двойник. Принято считать, что он находится в мозгу, в виде тонкой и подвижной биохимической субстанции, экстрагируемой нервами из окружающей органической массы. Эта субстанция хранится в мозгу и нервной системе и способна генерировать особое, не поддающееся лабораторному анализу излучение. Она циркулирует в организме в виде моторных импульсов и чувств, управляя всеми органическими функциями в теле. Ее пропитывает, постоянно воздействуя на него (подобно тому, как свет воздействует на чувствительный слой фотографической пленки), сверхразумная космическая жизненная энергия, или прана. Слово прана, употребляемое авторитетами Йоги, означает как космическую жизненную энергию, так и ее тонкий биологический проводник в теле — оба эти понятия неразделимы. Как только тело умирает, тонкая биологическая субстанция тут же претерпевает химические изменения и перестает служить проводником праны. Обычно экстрагирование праны, необходимое для питания мозга, осуществляется небольшой группой нервов, располагающихся в строго определенной области организма, благодаря чему природа сознания индивида не претерпевает изменений на протяжении жизни, тогда как с его телом происходят постоянные перемены. С пробуждением Кундалини вся организация нервной системы радикально перестраивается, в результате чего активизируются и другие группы нервов. Это приводит к тому, что праническое излучение в гораздо более концентрированной форме попадает в мозг из обширных областей организма. Вследствие резко возросшего притока новой формы жизненной энергии в полость черепа через спинномозговой канал (прежде чем система успела к этому привыкнуть), объем мозгового кровотока может значительно возрасти и повлечь за собой такие симптомы, как головокружение, обморок, полная потеря чувствительности, возбуждение, раздражительность и даже в крайних случаях делирий, паралич и смерть.
Пробуждение может быть как постепенным, так и внезапным в зависимости от развития, конституции и темперамента различных индивидов, но в большинстве случаев оно ведет к нестабильности эмоциональной сферы и неустойчивости ментальных процессов, что в значительной мере зависит от отягощенной наследственности, неправильного поведения и телесных изъянов. Не считая крайних случаев, таких как безумие, следующее обобщение подходит для всех категорий людей, у которых Кундалини активна от рождения: мистики, медиумы, гении, а также люди с исключительно развитыми интеллектуальными и артистическими способностями. В тех же случаях, когда пробуждение происходит внезапно, в результате практики Йоги или иной духовной дисциплины, воздействие мощных потоков жизненной энергии на мозг и другие важные органы зачастую сопровождается необычным психическим состоянием, при котором в одном человеке могут проявлятьсячерты медиума, гения и безумца.
Я не имел ни малейшего представления ни о технической стороне науки о прете, ни о способе управления этой огромной энергией, ни о формах ее деятельности, столь же обширных и разнообразных, как и само человечество. При этом я не подозревал, что докопался до корней своего существа и что вся моя жизнь теперь поставлена на карту. Как и большинство интересующихся Йогой людей, я и подумать не мог, что система, предназначенная для развития скрытых способностей и благородных качеств человека, может таить в себе такую угрозу психическому здоровью, да и самой жизни.
На третий день после пробуждения я почувствовал, что не в силах заняться медитацией и остался лежать в постели, стараясь не думать о своем необычном душевном и физическом состоянии. Когда на следующее утро после бессонной ночи я все же приступил к медитации, то к ужасу обнаружил, что потерял способность даже к самой кратковременной концентрации и что поток лучистой субстанции, оказавший первые два раза столь живительное и возвышающее воздействие на мой мозг, сейчас автоматически вливается в него, излучая зловещий свет. Все последующие дни показались мне нескончаемым кошмаром. У меня было впечатление, что я бросился вниз головой с прочной скалы нормального состояния в бешеный водоворот безумного существования. Мое обычно естественное желание сесть в необходимую позу и приступить к медитации сейчас полностью исчезло и сменилось чувством страха перед сверхъестественным. Я пытался избегать даже мысли об этом. Но в то же время я стал испытывать внезапное отвращение к работе и обычным разговорам. В результате я, будучи не в силах найти хоть какое-то занятие, слонялся без дела, от чего мое состояние все ухудшалось. Ночью было еще тяжелее — я не мог выносить света в комнате после того, как ложился в постель. Как только моя голова касалась подушки, огромный язык пламени поднимался по позвоночнику и врывался в мой череп. Казалось, что огненный поток, постоянно проходящий по спинному мозгу в голову, набирал особую скорость и силу в ночные часы. Как только я закрывал глаза, передо мной возникал странный круг света, в котором вились и клубились быстрые сияющие потоки. Видение было захватывающим, но жутким, исполненным сверхъестественного страха, пронизывающего порой до мозга костей.
Еще совсем недавно каждый раз перед тем, как заснуть, я пропускал в своем уме вереницу приятных мыслей, обычно плавно и незаметно уводящую меня в царство фантастических снов. Сейчас же все изменилось. Я часами беспокойно ворочался с боку на бок и не мог усыпить свой возбужденный мозг. Как только свет гас, я не окунался во тьму и не начинал дремать, готовясь погрузиться в сон, — перед моим внутренним взором возникал широкий светящийся круг, наполненный быстро движущимися светоносными частицами, похожими на озаренные солнечными лучами тучи брызг, которые поднимаются над водопадом, когда кипящие струи разбиваются о поверхность воды.
Иногда казалось, что струя расплавленной меди, поднимаясь по позвоночнику, с силой ударяла мне в темя и, разбившись на множество искр, проливалась ливнем вокруг меня. Зрелище было захватывающим и пугающим. Оно напоминало фейерверк, невиданный по масштабам. Все, что я мог охватить своим внутренним взором, — это сияющий ливень и озеро света. В сравнении с окружающим меня гигантским ореолом, растекающимся во всех направлениях волнами расплавленной меди, ореолом, физически ощутимым во тьме, я казался себе совсем маленьким. Было такое чувство, словно зрительный центр мозга находится в прямом контакте с очень тонкой, лучащейся и беспрерывно движущейся субстанцией и он нуждается в посредничестве сетчатки и зрительных нервов.
Казалось, я случайно прикоснулся к какому-то рычагу неизвестного механизма, спрятанного в чрезвычайно сложной и плохо изученной нервной системе организма, и дал выход потоку, который, воздействуя на зрительные и слуховые центры, стал причиной того, что я начал слышать ревущий звук, видеть мелькающие огни, а все мои мысли и действия приобрели какой-то нереальный аномальный характер. В течение нескольких дней я думал, что страдаю галлюцинациями и надеялся, что в скором времени мое состояние придет в норму. Но дни шли, а симптомы не только не исчезали, а наоборот, нарастали, приняв характер одержимости, — светящиеся картины становились все более фантастичными, а звуки — все более громкими и странными. В мой ум закралась страшная мысль: мне казалось, что я неотвратимо мчусь на встречу катастрофе и бессилен что-либо предпринять, чтобы спасти себя.
Для меня, человека, совершенно не знакомого с эзотерической наукой о Кундалини, все последующие события казались столь аномальными и неестественными, что я почти потерял надежду на благоприятный исход. Каждую минуту я находился в состоянии крайнего беспокойства и напряжения, теряясь в догадках о том, что со мной произошло и почему моя нервная система больше не способна нормально функционировать. Я чувствовал себя истощенным и обессиленным. У меня отсутствовал аппетит, пища на вкус напоминала золу, язык покрылся белым налетом, а глаза покраснели. Мое лицо приобрело тревожное выражение и казалось истощенным. В пищеварительных и экскреторных органах появились острые, неприятные ощущения. Обычный порядок был утрачен, и я чувствовал, что отдан на милость какой-то неведомой силе, вызвавшей у меня в мозгу такое же волнение, какое вызывает буря, внезапно промчавшаяся по безмятежной глади озера.
Поток, поднимающийся с того места, где покоилась Кундалини, был беспрерывным. Я чувствовал, как он переплескивается через нервы спины и даже проносится по передней брюшной стенке — от паха вверх. Но самым тревожным было то, как вел себя мой ум после того, что произошло. Я чувствовал себя так, словно стал смотреть на мир с более высокой точки, чем прежде. Трудно охарактеризовать состояние моего ума. Могу только сказать, что моя познавательная способность трансформировалась и мой ум как бы расширился. Но более пугало меня то, что точка сознания не оставалась устойчивой и неизменной, как прежде. Она то расширялась, то сжималась в зависимости от интенсивности потока света, исходящего из самого нижнего нервного сплетения моего тела. Эти расширения и сжатия неизменно сопровождались приступами ужаса. Иногда я чувствовал странный подъем, забывая о своем аномальном состоянии и гордясь тем, что мне удалось достичь, но вскоре, критически оценив ситуацию, вновь начинал испытывать мучительный страх. Несколько таких коротких вспышек радости сопровождались столь сильными приступами ужаса, что мне приходилось напрягать все силы, чтобы не поддаться слепой панике. Иногда л затыкал себе рот рукой, чтобы не закричать, и выскакивал из комнаты на людную улицу, чтобы не совершить какого-либо отчаянного и непоправимого поступка.
Это продолжалось без перерыва в течение нескольких недель. Каждое утро возвещало новую волну страха, свежие раны и без того измученной нервной системы, приступ еще более глубокой меланхолии или ухудшение психического состояния. Со всем этим я должен был бороться после бессонной ночи, собрав остаток сил, чтобы ужас не поглотил меня целиком. Стойко выдержав дневные мучения, я готовил себя к еще более тяжелой ночной пытке. Человек радостно преодолевает невообразимые трудности и храбро вступает в неравную борьбу, если находится в нормальном психическом и физическом состоянии. Я же полностью потерял уверенность в своем рассудке и жил в собственном теле, словно чужак, запуганный и загнанный бесконечным преследованием. Мое сознание было В до того неустойчивым, что я не представлял, как буду вести себя в следующую минуту. Оно вздымалось и опускалось, словно волна, то поднося меня на гребне над страхом, то низвергая в пучину еще большего отчаяния. Казалось, что поток жизненной энергии, поднявшись вдоль позвоночника и соединив каким-то загадочным образом мой мозг с местом у основания позвоночного столба, затеял странную игру с моим воображением. Но я не мог ни остановить этот поток, ни противиться его воздействию на мои мысли. Были ли это первые симптомы психического расстройства? Терял ли я рассудок? Эта мысль неизменно повергала меня в отчаяние. Причиной моего подавленного настроения были не столько неописуемая странность состояния, сколько опасения за сохранность рассудка.
У меня пропали все чувства к жене и детям. Моя любовь к ним шла из самой глубины души. Но источник ее как будто иссяк. Казалось, что иссушающий вихрь пронесся по каждой поре моего тела, стирая любовь к ним без следа. Я смотрел на своих детей, пытаясь каким-то образом воскресить былую любовь, но тщетно! Похоже, мое чувство угасло безвозвратно. Они казались мне чужаками. Пытаясь воскресить любовь, я то и дело ласкал их, говорил им нежные слова, но мне никак не удавалось делать это с подлинной теплотой, присущей истинной привязанности. Я знал, что они — моя плоть и кровь, и осознавал свой отцовский долг. Мои суждения были столь же критичны, как и прежде, но любовь умерла. Воспоминания о покойной матери, которую я искренне любил, уже не несли за собой волны сильных эмоций. С отчаянием я взирал на гибель этих глубоких чувств, осознавая, что стал совершенно другим человеком, лишенным всего, что придает жизни настоящее очарование.
Со страхом в сердце я изучал свое психическое состояние. Сравнивая свою новую личность с тем, каким я был прежде, я не мог не заметить разницы. Мое сознание расширилось. Жизненная энергия, питающая огонь моего существа, сейчас вливалась прямо в мозг — прежде этого не было. Однако свет был нечистым и изменчивым; огонь не был устойчивым и сияющим, как при нормальном состоянии сознания. Он становился то ярче, то тусклее. Несомненно, круг его света стал шире, чем прежде, но этот свет не был таким прозрачным. Было такое чувство, словно я смотрю на мир сквозь дымку. Поднимая глаза к небу, я не видел той прекрасной лазури, что раньше. Я всегда отличался хорошим зрением, и сейчас с моими глазами проблем не было — я мог читать текст, напечатанный мелким шрифтом, без напряжения и прекрасно различал мелкие детали вдали. Безусловно, со зрением все было в порядке, но что-то произошло с моей познавательной способностью. Записывающее устройство работало отлично — проблема заключалась в наблюдателе.
Сознание обычного человека регулируется столь четко, что он может не замечать в нем перемен с детских лет до старости. Он знает себя, как сознательную сущность, с точкой осознания, размещающейся преимущественно в голове и распространяющейся на туловище и конечности. Закрыв глаза, чтобы внимательно изучить ее, такой человек замечает сознательное присутствие (самого себя), локализованное в области головы. Мне удалось определить (несмотря на свое психическое состояние), что область сознания во мне значительно расширилась. Она была такой же, как и тогда, в видении, но сейчас не было и намека на счастье. Напротив, настроение было мрачным, подавленным и сопровождалось чувством страха. Казалось, что длительная концентрация открыла в моем мозгу еще не полностью развившийся центр, питающийся потоком энергии, непрерывно льющейся из области репродуктивных органов. Расширившееся поле сознания было порождением этого закрытого прежде центра, и центр этот плохо функционировал. На то было две причины: во-первых, его преждевременное, форсированное раскрытие; во-вторых, мое полное незнание, как приспособиться к новым условиям.
В течение нескольких недель я боролся с депрессией, вызванной все ухудшающимся состоянием. Мое лицо стало бледным, я исхудал и потерял много сил. Пища вызывала во мне отвращение, и страх сжимал мое сердце каждый раз, когда мне приходилось проглатывать кусок. Часто я вставал от стола, даже не прикоснувшись к еде. Вскоре мой дневной рацион был сведен к одной или двум чашкам молока и нескольким апельсинам, Я знал, что не смогу долго протянуть на такой скудной диете, но ничего не мог с собой поделать. Я сгорал изнутри, но не представлял, как умерить пламя. Я сократил прием пищи, но при этом расход энергии значительно возрос. Я находился в состоянии постоянного беспокойства и не мог просидеть на одном месте более получаса. Когда я все же заставлял себя сидеть, не двигаясь, внимание тут же направлялось к странному поведению моего ума. Чувство страха, ни на миг не покидавшее меня, сразу же усиливалось, и сердце начинало бешено колотиться в груди. Мне нужно было чем-то отвлечь внимание, чтобы не думать об ужасе своего положения.
Чтобы не давать уму обращаться к самому себе, я стал много гулять. Искупавшись утром, я тут же отправлялся на прогулку, чтобы развеяться после бессонной ночи, когда я вынужден был неподвижно лежать в кровати наедине с жуткими видениями, разворачивающимися перед моим внутренним взором. По дороге я встречал немало своих знакомых, тоже совершающих прогулку, но при этом весело беседуя и смеясь. Будучи не в состоянии разделить их веселье, я безмолвно проходил мимо, ограничиваясь лишь кивком в Знак приветствия. Я не испытывал интереса ни к кому. Ненормальность собственного положения всецело занимала мой ум. Дням я иногда заходил в свою комнату или выходил в сад, разглядывая различные предметы, но не мог сосредоточиться хотя бы непродолжительное время ни на одном. Я считал шаги, глядя то на пол, то на стены, то на потолок, и, напрягая всю оставшуюся силу воли, пытался не дать своему уму оставаться неподвижным, Я отчаянно боялся собственного вышедшего из-под контроля ума.
Но сколько еще могла продолжаться эта борьба? Как долго мог я сопротивляться безумию, поглощающему меня? Мое изможденное тело с каждым днем становилось все слабее — ноги дрожали и подгибались во время ходьбы, и все же я заставлял себя ходить, спасаясь от ужаса, готового сжать мое сердце, как только мой ум пытался осознать свое состояние. Моя память ослабела, и я мог запнуться во время разговора, с трудом подыскивая нужные слова. В самые тяжелые минуты я хмурил лоб и сдвигал брови, а в глазах появлялся дикий блеск, от этого лицо приобретало маниакальное выражение. По несколько раз в день я изучал свое лицо в зеркале, щупал пульс и с ужасом замечал, что состояние неизменно ухудшается. Не представляю, что поддерживало мою волю, если даже во время острейших приступов страха я ухитрялся контролировать свои поступки и жесты. Ни один человек не догадывался, что происходит в моей душе. Я знал о том, что один лишь шаг отделяет меня от настоящего безумия, но все же скрывал от всех свое состояние. Я безмолвно сносил невыносимую муку, проливал незримые слезы, обвиняя себя снова и снова в том, что сделал шаг в неведомое, не позаботившись предварительно узнать об опасностях, ожидающих человека на этом пути.
Но даже в минуты наибольшего упадка сил, даже когда мое состояние достигло критической точки, какая-то неведомая внутренняя сила не позволила мне обратиться за советом к врачу. В те дни в Джамму не было психиатра, но если бы и был, я все равно не пошел бы к нему на прием. И хорошо, что не пошел. Даже моих скромных познаний в медицине было достаточно, чтобы понять, что болезнь эта не могла быть отнесена ни к чисто физической, ни к чисто психической сфере. Причина ее крылась в измененной нервной деятельности моего организма, и от этого ни один врач не мог предписать лекарств. С другой стороны, малейшая ошибка в лечении этого необычайно опасного состояния, когда весь организм был разлажен и не поддавался контролю, могла бы