Иоганн теодор де бри и публикация произведений роберта фладда и михаэля майера

Кроме Андреэ и его не известных нам единомышленников, возможно, тоже внесших свою лепту в создание розенкрейцерского мифа, к главным представителям розенкрейцерской философии обычно причис­ляют еще двух авторов — Роберта Фладда (Флудда) и Михаэля Майера. Хотя Фладд и Майер отрицали свою принадлежность к ордену Креста-Розы, оба они тем не менее сочувственно и одобрительно отзывались о розен­крейцерских манифестах, а их собственные философские взгляды в целом вполне соответствовали идеям, выражен­ным в манифестах. Однако те новые философские под­ходы, которые лишь угадываются в «Откровении», «Ис­поведании» и «Свадьбе», выступают там как бы в замас­кированном виде, у Фладда с Майером получают деталь­нейшую разработку — увесистыми томами этих авторов, печатавшимися на протяжении многих лет, можно запол­нить целую библиотеку. В трудах Фладда мы находим наиболее полное выражение философии макрокосма и мик­рокосма; у Майера — блистательное рассмотрение про­блем «духовной алхимии». Именно «солидность» творче­ства Фладда и Майера придает реальность розенкрей­церскому мифу, благодаря им розенкрейцерство обретает черты идейного течения, опирающегося на серьезную ли­тературную базу.

А потому мы с особым удовлетворением отмечаем тот факт, что главные труды Фладда и Майера были опубли­кованы в Пфальце в правление Фридриха V, — это обстоя­тельство неожиданно подтверждает правильность избран­ного нами исторического подхода, определившего темати­ку предыдущих глав. Огромные тома написанной Робертом Фладдом «Истории Макро- и Микрокосма» издавались в Оппенхайме Иоганном Теодором Де Бри — в 1617, 1618, 1619 гг. «Убегающая Аталанта» Михаэля Майера (книга эмблем, в которой идеи «духовной алхимии» воплощены с высочайшей художественной выразительностью) тоже пе­чаталась в Оппенхайме — в 1618 г. Оппенхайм, как мы пом­ним, был первым городом Пфальца, который посетила Ели­завета — в 1613 г., едва прибыв на свою новую родину. В честь этого события воздвигались триумфальные арки. Об одной из них, украшенной розами, мы уже говорили — она изображена на гравюре того самого Иоганна Теодора Де Бри.

Иоганн Теодор (см. илл. на с. 136) был сыном Теодо­ра Де Бри, род же Де Бри происходил из Льежа. Все Де Бри держались протестантской веры, поэтому, когда Льеж оказался под властью католиков, им пришлось бежать. Проскитавшись некоторое время, семья осела во Франк­фурте. В конце XVI столетия Теодор Де Бри основал в этом городе процветающее издательство и граверную мас­терскую. Он имел достаточно тесные связи с Англией, в частности, потому, что печатал серию книг о географиче­ских открытиях и использовал в них много английских материалов. Он часто и сам бывал в елизаветинской Анг­лии, где его гравюры пользовались успехом. Теодор умер в 1598 г., а его заведение унаследовал сын, Иоганн Тео­дор. Одна из дочерей Иоганна Теодора вышла замуж за швейцарского художника и гравера Маттеуса Мериана, оказавшегося очень ценным помощником в семейном де­ле. Мужем другой дочери стал англичанин Уильям Фицер.

Иоганн Теодор перевел свое дело из Франкфурта в Оппенхайм «по религиозным соображениям» — так обычно объясняется его переезд, без уточнения дальнейших под­робностей. Известно только, что в 1613 г. Де Бри уже жил в Оппенхайме и запечатлел на своих гравюрах празд­ничные декорации, подготовленные к приезду Елизаветы; этот факт дает нам основания предположить, что его уст­раивала религиозная политика пфальцского режима и что он разделял надежды, возлагавшиеся на брак курфюрста с дочерью Якова I. Действительно, сохранились многочис­ленные свидетельства тому, что Де Бри сочувствовал пфальцскому движению. Так, например, в 1619 г. Де Бри напечатал в Оппенхайме книгу эмблем Цинкгрефа, содер­жавшую, среди прочего, изображения Хайдельбергского замка и его властелина — Льва, о которых мы говорили в предыдущей главе. В посвятительной надписи Цинкгреф благодарит курфюрста Пфальцского за оказанное им со­действие и покровительство. Эмблемы гравировал зять Де Бри, Мериан, и среди вводных стихотворений, откры­вающих книгу, одно — написанное по-латыни Яном Грутером — обращено непосредственно к нему. Грутер же был хранителем Пфальцской библиотеки в Хайдельберге, то есть занимал ответственный официальный пост. В том вошли и другие стихотворные тексты, сочиненные, как ска­зано в книге, «сановником хайдельбергского двора». Все это показывает, что печатное заведение Де Бри было тес­но связано с хайдельбергским двором. И неслучайно именно Де Бри опубликовал в 1620 г. альбом под названием «Пфальцский Сад» с гравюрами работы Мериана. Де Бри удалось в этой книге запечатлеть прославленные чудеса Хайдельберга — как раз накануне разрушившей их вой­ны. Символично, что он же запечатлел самое начало прав­ления Фридриха и Елизаветы — в своих гравюрах, посвященных торжественному прибытию супругов в Оппен-хайм в 1613 г.

Когда в 1620 г. разразилась катастрофа и полчища Спинолы наводнили Пфальц, Де Бри был вынужден сно­ва вернуться во Франкфурт. Спинола вступил в Оппен-хайм в сентябре 1620 г. Фридрих, вновь побывавший в этом городе лишь через двенадцать лет, в 1632 г., писал Елизавете, что она не узнала бы знакомые места: полови­на домов сгорела, а остальное — сплошные развалины. Фирма Де Бри, должно быть, успела заблаговременно вы­везти большую часть печатного оборудования, судя по то­му, что во Франкфурте она очень скоро возобновила свою деятельность. Однако оппенхаймский этап окончился вне­запно; «Пфальцский Сад», правда, успели издать в 1620 г., но напечатан он был не в Оппенхайме, а во Франкфурте. И очередной том из серии работ Фладда, публиковавшей­ся фирмой Де Бри, тоже вышел во Франкфурте, в 1621 г. Изменение слова «Оппенхайм» на «Франкфурт» в вы­ходных данных книг этой серии обычно проходит мимо внимания исследователей, кажется им чисто внешней де­талью. Теперь мы видим, что «деталь» эта преисполнена подлинного трагизма.

Издание книги «этико-политических» эмблем Цинкгрефа, датированной 1619 г., по существу было актом нравствен­ной и политической поддержки курфюрста Пфальцского. Так, одна из эмблем изображает израильтян на пути в Обе­тованную землю и (на переднем плане) Ковчег Завета. Тут явно содержится намек на путешествие в Прагу, предпри­нятое Фридрихом в 1619 г. ради обретения богемской ко­роны. Вообще все эмблемы имели непосредственное отно­шение к Фридриху — это доказывают карикатуры на пфальцграфа, выпущенные в свет после его поражения. У нас нет возможности подробно останавливаться на данном вопросе. Отметим лишь, что сочинители сатирических луб­ков обыгрывают отдельные элементы этих эмблем (чаще всего паутину и пчелиный улей), соединяя их с образом Фрид­риха. Понятно, что и фирма Де Бри, печатавшая эти эмбле­мы, и Мериан, их гравировавший, останься они на родине после оккупации Пфальца, были бы причислены к особо опас­ным противникам нового режима.

Итак, в 1617-1619 гг. Де Бри не покладая рук тру­дился в Оппенхайме, выпуская один за другим велико­лепно иллюстрированные тома розенкрейцерских фило­софов Фладда и Майера. Его позиция была вполне осоз­нанной — он поддерживал дело, в которое верил, ради которого, собственно, и перебрался со своей типографией в Пфальц.

В те времена печатники и издатели нередко оказыва­лись в самом центре оппозиционных религиозных тече­ний. Мы знаем, к примеру, что великий антверпенский пе­чатник Кристофер Плантен втайне состоял членом «Се­мьи Любви», секты, отвергавшей основные церковные догматы и занимавшейся в основном мистическим и алле­горическим толкованием библейских текстов. К франк­фуртскому печатнику Вехелю обращались за помощью — в связи с трагическими событиями Варфоломеевской но­чи 1572 г. — Филип Сидни и его друзья. Другой франк­фуртский печатник, тоже носивший имя Вехель, приютил у себя Джордано Бруно, в 1590-1591 гг. издал большие латинские поэмы того же Бруно, а в 1591 г. выпустил второе издание «Иероглифической Монады» Джона Ди. Ио­ганн Теодор Де Бри, чья семья уже давно осела во Франк­фурте, связав себя с местным издательским делом, должен был прекрасно разбираться во всех подводных течениях европейской философской мысли, встречавшихся и зачас­тую смешивавшихся друг с другом в этом крупнейшем центре международной книжной торговли.

Оппенхаймский период издательской деятельности Де Бри совпадает по времени с годами расцвета Пфальца: блистательные союзнические связи, которые имел или при­обрел Фридрих, и, главное, его женитьба на английской принцессе не просто чрезвычайно повысили в глазах со­временников авторитет этого государя, но внушили наде­жды на успех возглавлявшегося им антигабсбургского дви­жения, к которому готовы были примкнуть многие евро­пейские вольнодумцы.

Розенкрейцерские авторы, чьи сочинения издавал Де Бри, как бы олицетворяют собой две страны, на которые в первую очередь ориентировались пфальцские полити­ки, — Англию и Богемию. Роберт Фладд (см. илл. 16) был англичанином, врачом парацельсовского толка, имев­шим практику в Лондоне; его философские взгляды сло­жились под влиянием ренессансной магии и каббалы (О соотношении философии Фладда с ренессансной магико-каббалистической традицией я писала в книге Giordano Bruno, используя для доказательства своей точки зрения Фладдовские диаграммы) присовокуплением Парацельсовой алхимии и учения Джона Ди. Михаэль Майер (см. илл. 21), тоже врач и последователь Парацельса, сформировался как личность в весьма своеобразной атмосфере пражского двора импе­ратора Рудольфа И. Майер был личным врачом императора и пользовался его доверием. В Праге философ­ские воззрения Майера никого не удивляли: магико-научная направленность его интересов, приверженность каб­бале и учению Парацельса — все это вполне соответст­вовало духу религиозной терпимости, царившему в Богемии при императоре Рудольфе. То обстоятельство, что Май­ер, приверженец лютеранской веры, смог тем не менее стать личным врачом императора-католика, само по себе сви­детельствует о либерализме Рудольфа. Философия Ро­берта Фладда, возможно, привлекала сторонников Фрид­риха уже тем, что была порождена английской культу­рой; Майер же продолжал традиции рудольфианской Праги, что было вполне естественно для жителя Богемии. Кристиана Анхальтского интересовали и Англия, и Боге­мия. Он стремился укрепить связи Пфальца с обеими странами — посредством брака курфюрста с английской принцессой и посредством выдвижения его в качестве дос­тойной кандидатуры на роль богемского короля.

Объем материалов, вошедших в трехтомное издание «Истории Макро- и Микрокосма» Фладда, весьма значи­телен — очевидно, это были работы разных лет, собран­ные вместе и опубликованные под общим названием. То же самое можно сказать и о сочинениях Михаэля Майера, во множестве издававшихся в те годы печатными заведе­ниями Де Бри (в Оппенхайме) и Луки Енниса (в Страс­бурге) — кстати, оба издательства поддерживали между собой связь. Вряд ли все эти книги создавались в такие короткие сроки — непосредственно перед их публикаци­ей; правдоподобнее предположить, что печатались и ста­рые работы, быть может, написанные еще тогда, когда Ру­дольф был жив, а Майер служил при его дворе. Что-то, однако, побудило названных издателей выпустить в свет — в сжатые сроки и в большом количестве — произведения Фладда и Майера. За этим просматривается целенаправ­ленная политика. Видимо, нужно было быстро издать кор­пус материалов, созвучных пфальцскому движению. Все эти издания роскошно иллюстрированы — следователь­но, на их субсидирование должны были выделяться зна­чительные денежные суммы.

Люди, прочитавшие манифесты и желавшие войти в контакт с розенкрейцерскими Братьями, обычно пытались связаться с ними через печать. Они издавали либо обра­щения к ордену, либо восхищенные отзывы о его деятель­ности. Однако все подобные воззвания остались без отве­та: Братство никак не реагировало ни на на хвалебные, ни на критические высказывания в свой адрес. Загадочное поведение розенкрейцеров, которые предпочли остаться «невидимыми» после того, как сами призывали современ­ников присоединяться к их рядам, стало темой трактата Михаэля Майера «Безмолвие после зовов» (Silentium Post Clamores).

Роберт Фладд начал свою «розенкрейцерскую карье­ру» так же, как многие другие: он напечатал два сочине­ния, в которых выразил восхищение розенкрейцерским орденом и его программой, провозглашенной в манифе­стах. Эти две книжечки небольшого объема (обе на ла­тинском языке) Фладд написал в надежде на установ­ление связи с розенкрейцерской Братией. Первая назы­валась: «Краткая Апология Братства Креста Розы, смывающая и удаляющая, словно Поток правды, пятна подозрений и бесчестия» (далее это сочинение будет име­новаться «Апологией»). Вторая — «Апологетический Трактат, защищающий Сообщество Креста Розы В Его Целостности» (далее — «Трактат»). Обе книги были опубликованы в Лейдене Годфри Бэссоном в 1616 и 1617 гг.

Годфри Бэссон — сын Томаса Бэссона, англичанина, поселившегося в Лейдене и открывшего там печатно-издательское дело. О Томасе мы знаем, что он был протеже графа Лестерского и интересовался оккультными наука­ми. Это он опубликовал в 1597 г. «Таммуз» (Thamus) Алек­сандра Диксона (ученика Джордано Бруно), книгу, по­священную магическому искусству запоминания и в ос­новном воспроизводящую концепцию Бруно.

В начале «Апологии» Фладд заявляет о своей при­верженности традициям древней мудрости, каковой вла­дели prisci theologi, «древние богословы». Высочайшим авторитетом в этой области Фладд считает «Меркурия Трисмегиста», имея в виду его «Поучения» («Гермети­ческий Свод», CorpusHermeticum) и «Изумрудную Скри­жаль» (Tabula Smaragdina) — тезисное изложение фило­софии герметизма, которое всегда было в большом поче­те у алхимиков. Таким образом, Фладд, желая сблизиться с розенкрейцерской Братией, выставляет себя привержен­цем «египетской» философии, то есть философии герме­тизма, созданной, по преданию, египетским жрецом Гер­месом Трисмегистом.

Далее Фладд повествует о том, как молва (или «сла­ва» — fama) об «Откровении» Общества Креста Розы про­катилась по всей Европе, достигнув и его, Фладда, ушей. Фладд не только читал оба манифеста — «Откровение» и «Исповедание», он ознакомился и с враждебным им сочинением Либавия. Этот Либавий, по словам Фладда, злобно нападает на розенкрейцерскую Братию, опускаясь в од­ном месте своего трактата до прямых обвинений в непо­виновении властям и подстрекательстве к мятежу: Nam uno loco fratres in seditionis suspicionem adduxitK Фладд не уточняет, о каком именно месте трактата идет речь, но, как мне кажется, определенно имеет в виду проделанный Ли-бавием анализ тех отрывков из манифестов, где говорится об Империи и в которых он, Либавий, усматривает мятеж­ные замыслы. Фладд отвергает обвинения Либавия и го­рячо защищает манифесты. Братья, утверждает он, суть истинные христиане, а не злокозненные колдуны или под­стрекатели. Будь их помыслы дурны, разве стали бы они громогласно заявлять о них вслух? Верно, розенкрейцер­ские Братья, подобно лютеранам и кальвинистам, высту­пают против папы, но это нимало не доказывает их при­верженность к ереси. Может быть, именно они — а не католическая церковь — обладают истинным божествен­ным знанием. В заключение Фладд всерьез пытается убе­дить Братьев принять его в свои ряды.

Вышедший в следующем году «Трактат» начинается с таких же примерно рассуждений, что и «Апология», но на сей раз автор гораздо решительнее выступает в защи­ту «благой магии». Магия бывает благая и злокозненная, и следует понимать, что, отвергая или осуждая магию пер­вого рода, «мы тем самым лишаем себя всей натуральной философии». Маги сведущи в математике, говорит Фладд и тут же приводит список известных всем магико-механических диковин, начиная с деревянного голубя Архита и кончая волшебными игрушками Роджера Бэкона, Альберта Великого и прочих (перечень его почти совпадает с аналогичными списками у Агриппы, Ди, да и практически у всех остальных авторов, писавших об использовании ме­ханики в магических целях). Братья Розового Креста, продолжает Фладд, прибегают только к благим видам ма­гии: они пользуются в основном математической и меха­нической магией, а также магией каббалы, научающей вы­зывать ангелов, произнося их священные имена. Магия, каббала и астрология — в том виде, в коем их изучают розенкрейцерские Братья, — суть и научны, и святы.

Далее Фладд переходит к обозрению искусств и на­ук, желая доказать читателю, что и те и другие нуждают­ся в совершенствовании. Не только натуральная фило­софия, алхимия, медицина, но и важнейшие из всех на­ук — математические — обнаруживают, по мнению Флад­да, свою ущербность. Ему кажется, что розенкрейцерское «Откровение» призывает к обновлению математических наук. Похоже, он вычитал этот призыв в описании таинст­венной герметической пещеры и наполняющих ее дико­винных приспособлений; пещера и все в ней находящее­ся символизируют, как полагает Фладд, конкретные ма­тематические науки, и их в первую очередь подразумева­ет заявленная в манифесте программа реформ, провоз­глашающая (в общем виде) необходимость совершенст­вования научных знаний.

В число математических наук или искусств Фладд включает геометрию, музыку, военное искусство, арифме­тику, алгебру и оптику; все они нуждаются в «улучше­нии» и реформировании. Такой набор математических дисциплин заставляет вспомнить «Предисловие к Евкли­ду» Джона Ди и содержащийся там обзор «витрувиан-ского» списка, в котором на первом месте стояла архитек­тура. Мне уже приходилось, правда, в другом месте, пи­сать о влиянии «Предисловия» Ди на Фладда. В «Трактате» Фладд вроде бы заявляет о том, что именно пере­численные им математические искусства розенкрейцер­ские Братья желали реформировать и что в этом и за­ключается суть предложенной в манифестах программы. Подобное заявление равнозначно признанию влияния на розенкрейцеров философии Ди, а также того факта, что их мистическое движение базируется на математических знаниях и других достижениях современной науки; — опять-таки в духе учения Ди. В свете обнаруженных нами дан­ных, доказывающих влияние «Иероглифической Монады» Ди на манифесты и «Химическую Свадьбу», предположе­ние Фладда кажется более чем правдоподобным. Про­должая далее свой обзор дисциплин, которые нуждаются в реформировании, Фладд упоминает этику, экономику, политику, юриспруденцию, теологию — все они должны быть включены в ту же программу. После этого он пере­ходит к пророческому искусству и искусству заклятия Святого Духа и ангелов1, считая то и другое весьма полез­ными для розенкрейцерского движения дисциплинами, и увенчивает свой перечень рассуждениями о чудотворных оккультных возможностях музыки.

В заключение, как и в брошюре, опубликованной го­дом ранее, Фладд обращается к розенкрейцерской Братии и умоляет, чтобы орден допустил его к участию в своих трудах.

Рассмотренные сочинения Фладда, призывающие к ре­формированию наук, на первый взгляд кажутся написан­ными в духе Бэкона, чей трактат «О Прогрессе Учено­сти» и в самом деле мог в какой-то степени на них повли­ять. Но только у Фладда упор делается на математику и «искусство заклятия ангелов», а это больше напоминает Ди; да и в манифестах Фладда, кажется, привлекала пре­жде всего интеллектуальная программа, составленная, как он считал, в духе Ди.

Через несколько лет, когда Фладду пришлось защищать­ся у себя на родине от обвинений в «розенкрейцерстве» (враги, в частности, ставили ему в упрек давешнее выступление в защиту тех «ученых и славных теософов и философов», которые называют себя «Братством Креста-Розы»), он зая­вил, что так и не получил ответа от розенкрейцерской Бра­тии, хотя полагает, что их «пансофия, или универсальное зна­ние о природе» должна быть сродни его собственным философским взглядам. Это не должно нас удивлять: все вообще отклики на розенкрейцерские манифесты остались без ответа — после прозвучавших в этих документах труб­ных призывов навсегда воцарилась тишина. Фладд, кажется, верил в реальное существование розенкрейцерских Брать­ев, но признавался, что сам ни одного из них не видал.

Случай Фладда, похоже, представляет все-таки неко­торое исключение из общей картины: за публикацией «Апо­логии» и «Трактата» последовал если не ответ, то все же некое событие — Фладду, очевидно, предложили печатать свои произведения в Пфальце, в издательстве Де Бри. Это могло означать, что его выступление в поддержку ро­зенкрейцерской Братии и против Либавия было оценено как знак солидарности с политической линией тогдашне­го пфальцского правительства.

Позже, в Англии, Фладда обвиняли еще и в том, что он печатал свои книги «за морями», поскольку из-за содер­жавшейся в них магии они не могли быть изданы на роди­не автора. В ответ Фладд цитирует письмо одного немец­кого ученого, где говорится, что издатель (то есть Де Бри), прежде чем публиковать его книгу, показывал ее многим образованным мужам, в их числе даже нескольким иезуи­там, — все они весьма восхищались прочитанным и реко­мендовали рукопись к публикации. Правда, иезуитам не понравились разделы о геомантии, и они советовали их убрать, но издатель, кажется, этого не сделал. Фладд настойчиво внушает своим оппонентам, что ни кальвинисты, среди которых жил его издатель, ни лютеране, «кои суть его пограничные соседи», ни даже паписты не находили в его работах ничего дурного, а, напротив, весьма их хвалили. Правда, в этой убедительно звучащей фразе он забывает упомянуть о том, что иезуиты, судя по его же словам, все-таки не вполне одобрили содержание книги.

Первая из публиковавшихся в Оппенхайме работ Фладда, «История Макрокосма» 1617 г. (см. илл. 17), вы­шла в свет с посвящением Якову I. Посвящение это более чем знаменательно, ибо в нем Яков превозносится как Тег maximus{ (то есть к нему прилагается эпитет Гермеса Трисмегиста), а также как «могущественнейший и мудрейший во всем мире государь». Смысл посвящения начинает про­ясняться только теперь, когда мы стали лучше понимать, почему книги Фладда печатались именно в Оппенхайме. Фладд и его издатель нисколько не сомневались в том, что Яков заинтересуется книгой, опубликованной во вла­дениях его зятя. Более того, они попытались использо­вать авторитет этого «могущественнейшего князя» для ук­репления собственной философии, приписав ему роль Гер­меса. Таким образом, попав в другие германские государства или в Богемию, книга должна была бы способствовать рас­пространению в этих странах (иллюзорного) представле­ния о том, что зародившееся в Пфальце новое идейное течение опирается на поддержку короля Якова.

Теперь попытаемся взглянуть на ту же ситуацию с точ­ки зрения Якова. Его зять, а также советчики и друзья это­го зятя не просто пытаются втянуть его в политические дей­ствия, которые он не одобряет (в «активистскую» политику, ведущую к богемской авантюре), — они еще приписывают ему чуждые философские взгляды. Яков на дух не пере­носил никакой магии — это было глубинное свойство его натуры, можно сказать, невроз. Яков терпеть не мог Джона Ди, не желал его видеть и в конечном счете удалил от дво­ра, подвергнув своего рода ссылке. И вот теперь во владе­ниях его собственного зятя издают пространнейший труд по герметической философии, выдержанный в духе сочине­ний Ди. Хуже того: подобный том выходит с посвящением, адресованным ему, Якову, и тем самым читателю дают по­нять, что король разделяет воззрения автора или по край­ней мере относится к ним снисходительно. Неудивительно, что второй том «Истории Макро- и Микрокосма» вышел уже без посвящения английскому монарху, Фладд же на ро­дине столкнулся с какими-то неприятностями — именно в связи с публикацией этого сочинения.

Отвечая на обвинения в том, что издавал свои книги «за морями», ибо они содержали запретные магические знания, Фладд объяснял собственные действия весьма про­сто: он предпочитал печататься за границей, так как изда­тельство Де Бри могло обеспечить гораздо лучшее каче­ство иллюстраций, нежели аналогичные английские заве­дения. Действительно, немецким художникам удалось представить в зримой форме сложнейшие «иероглифы» Фладдовской философии. Граверы в точности следовали указаниям автора, в чем может убедиться каждый, кто со­поставит текст с иллюстрациями. Правда, нелегкий труд пфальцского издателя, взявшегося печатать творения Фладда, во многом облегчался тем обстоятельством, что между Лондоном и Пфальцем постоянно сновали гонцы, доставлявшие поселившейся в Хайдельберге английской принцессе вести с ее прежней родины.

Фладдова «История Макро- и Микрокосма», или, ес­ли перевести буквально, «История Обоих Миров» (имеется в виду большой мир — макрокосм и малый мир человека — микрокосм) представляет собой попытку ох­ватить и изложить с возможно большей ясностью целую философию, основанную на убежденности в том, что гар­моничности мирового устройства соответствует гармонич­ность человеческой природы. Гравированные иллюстра­ции очень помогают в объяснении этих космических принципов. Фладдовская схема мироустройства по сути мало чем отличается от схем, предлагавшихся уже в ран­нем Ренессансе, — когда Пико делла Мирандола возро­дил для европейцев еврейскую каббалу, соединив ее с философией герметизма, тоже возрожденной благодаря обнаружению и использованию в трудах Фичино древ­них герметических текстов. Тома Фладда изобилуют ци­татами из герметических сочинений в латинском перево­де Фичино, а египетский бог или жрец «Меркурий Трисмегист», которому приписывается авторство этих текстов, представляется Фладду высочайшим авторитетом — рто, впрочем не мешает ему считать высочайшим авторите­том и Библию, которую он «примиряет» с герметизмом посредством каббалистических толкований книги Бытия. На Фладдовской схеме космического устройства (см. илл. 19) Иегова (представленный в образе окруженного ореолом лучей Имени Божьего, начертанного по-древне­еврейски) правит небесными сферами (изображенными в виде концентрических окружностей, заполненных ан­гелами, звездами и «элементами»), центром которых яв­ляется Человек. Все мироздание пронизано астральны­ми связями, причем аналогии между гармониями макро­косма и микрокосма на схеме Фладда проступают го­раздо отчетливее, нежели на чертежах времени Пико и Фичино. Это объясняется влиянием Парацельса, чьи ме­дико-астральные теории расширили понимание соответ­ствий между большим и малым мирами.

Второй том Фладда, посвященный микрокосму, содер­жит среди прочего важный раздел под названием «Тех­ническая история», в котором дается обзор искусств и наук, используемых человеком. Все искусства и науки, по мнению Фладда, имеют основой своей природу, природа же в свою очередь основана на числе. Как я уже показала в «Театре мира сего», Фладд в разделе о «технике» сле­дует концепции Джона Ди, изложенной в математическом предисловии к Евклиду. В «Предисловии» Ди настаивал на необходимости совершенствования математических наук и предлагал классифицировать их так, как это делал Вит-рувий (в трактате об архитектуре), то есть считать цари­цей математических наук архитектуру.

В целом можно сказать, что «История Макро- и Мик­рокосма» Фладда представляет собой компендиум ренес-сансной магии и каббалы — с присовокуплением Парацельсовой алхимии и дополнений, внесенных в упомяну­тые традиции Джоном Ди. Если согласиться с предло­женной нами трактовкой розенкрейцерских манифестов, то есть рассматривать их как художественные произведе­ния, содержащие призыв к реформации, основанной на ма­гии, каббале и алхимии (в интерпретации Парацельса и Джона Ди), то и философию Фладда несомненно следует считать розенкрейцерской, понимая под последней ренес-сансную философию, дополненную новейшими научными достижениями. Очевидно, в Пфальце тоже полагали, что философия Фладда — розенкрейцерская, и именно пото­му столь активно издавали его труды.

Невозможно всерьез изучать культуру фридрихианского Пфальца, обходя стороной одного из наиболее зна­чительных ее представителей — Соломона де Ко, автора «Пфальцского Сада», искуснейшего архитектора и меха­ника, чьи удивительные магико-механические изобретения стали неотъемлемой частью таинственной атмосферы Хай­дельбергского замка. Творчество де Ко основывалось на вере в гармоничность мироустройства — недаром он так интересовался музыкой и органами. Кроме того, де Ко был горячим приверженцем Витрувия, как явствует из его сочинения по механике «Причины движущих сил». В Пфальце труды Соломона де Ко не публиковались, за исключением «Пфальцского Сада». Но и этой единствен­ной книги, напечатанной Иоганном Теодором Де Бри и проиллюстрированной Мерианом, вполне достаточно, что­бы причислить де Ко к кругу розенкрейцерских авторов. Да и в практической своей деятельности, как механик и садовый архитектор витрувианского толка, де Ко работал во славу хайдельбергского двора, создавая гармоничные декорации для пфальцской культуры.

Михаэль Майер родился в голштинском городке Риндсберге в 1566 г. Он удостоился ученой степени доктора медицины и жил сначала в Ростоке, а потом в Праге, где, как мы уже говорили, был личным врачом императора Рудольфа II. Спустя некоторое время после смерти Ру­дольфа, в 1612 г., Майер побывал в Англии и почти на­верняка встречался с Робертом Фладдом, хотя мы не зна­ем, когда именно и при каких обстоятельствах это про­изошло. Первая опубликованная Майером книга — «Тайное Тайных» (Arcana Arcanissima) 1614 г.1 — была по­священа английскому врачу сэру Уильяму Падди, другу Фладда. Судя по упоминаниям в позднейших сочинени­ях, Майер был знаком и с другими англичанами, напри­мер с алхимиком Фрэнсисом Энтони и с сэром Томасом Смитом.

Майер был старше Фладда, родившегося в 1574 г., и большую часть жизни провел в рудольфианской Праге. Фладд, напротив, появился на свет в тихом кентском мес­течке Берстед и там же был похоронен в 1637 г. Что об­щего могло быть между этими людьми — приверженцем немецкой имперской идеи, который жил в открытой са­мым разным течениям атмосфере рудольфианского дво­ра и окончил свою жизнь в перипетиях Тридцатилетней войны (Майер бесследно исчез в Магдебурге в 1622 г., когда город был захвачен вражескими войсками), и анг­лийским врачом-философом? И все-таки сходство между ними несомненно имеется: и Фладд, и Майер принадле­жат к числу «розенкрейцерских» философов, печатавших труды в защиту розенкрейцерской Братии, хотя оба они отрицали свою принадлежность к ордену — как, впрочем, и другие тогдашние авторы, писавшие о розенкрейцер­ской тайне.

Очевидными точками соприкосновения между ними должно считать и то, что оба были врачами, последовате­лями Парацельса, и оба печатались у Иоганна Теодора Де Бри в Оппенхайме. До недавнего времени принято было думать, что именно Майер ввел Фладда в мир розен­крейцерства; согласно другой, более современной версии, все было как раз наоборот: Фладд первым увлекся ро­зенкрейцерством и приобщил к этой идеологии Майера. Обе теории, разумеется, грешат тем, что не учитывают ис­торической ситуации в тогдашнем Пфальце. Не означает ли знакомство Майера с Фладдом (если принять таковое за исторический факт), а также частые поездки Майера в Англию, что этот богемский философ, подобно многим своим современникам, возлагал большие надежды на брак пфальц­ского государя с английской принцессой? И что от него не укрылась связь между розенкрейцерской пропагандой и политической линией «Пфальцского Льва»?

После смерти императора Рудольфа Майер стал лейб-медиком Морица, ландграфа Гессенского, — правителя, весьма близкого по своим взглядам к курфюрсту Пфальцскому. Как и Фридрих, Мориц был страстным англофи­лом и приверженцем алхимического мистицизма; более того, именно в его владениях — в Касселе — впервые уви­дели свет розенкрейцерские манифесты. Служба у ланд­графа Гессенского не мешала Майеру путешествовать. В 1618 г. в предисловии к одной из своих книг он упомина­ет, что в данный момент находится во Франкфурте, на пути из Лондона в Прагу. А как человек, хорошо знаю­щий и Лондон, и Прагу, он мог при случае оказаться полезным Кристиану Анхальтскому, занимавшемуся в те го­ды подготовкой большой богемской авантюры.

И в самом деле, какая-то связь между Майером и князем Анхальтским существовала — тому есть неоспоримые сви­детельства. В 1618 г. в Оппенхайме, в издательстве Де Бри, была опубликована книга Майера, посвященная «Кри­стиану, князю Анхальтскому». Книга называется «О Стран­ствиях, Сиречь о Восхождениях Семи Планет» (Viatori-ит, Hoc est de Montibus Planetarum Septem). На титульном листе мы видим мягкое мечтательное лицо Михаэля Майера и семь человеческих фигур, символизи­рующих собою планеты. Книга дает достаточно полное представление об «алхимическом мистицизме» Майера и об особенностях его художественной манеры: Майер пред­почитает представлять свои философские взгляды в ми­фологизированном обличье, пряча их под покровом поэ­тического вымысла. Тема книги, замаскированная мифо­логическим сюжетом, может быть определена как поиск истины, именуемой у Майера «философской материей» (materiaphilosophica). Поскольку истина эта сокрыта в тай­нах природы, взыскующий ее должен следовать примеру Тесея, блуждавшего в лабиринте, то есть не выпускать из рук путеводной нити Ариадны. Изучение Майерова на­следия следует начинать именно со «Странствий», потому что факт посвящения этой книги князю Анхальтскому сразу же выявляет связь между Майером с его «духовной алхи­мией» и окружением влиятельнейшего из советников кур­фюрста Пфальцского.

В том же 1618 г. в Оппенхайме, в издательстве Де Бри, выходит в свет еще одна книга Майера — и опять с великолепной гравюрой на титульном листе. Книга назы­вается «Убегающая Аталанта» (AtalantaFugiens). (Аталанта — беотянка, быстроногая охотница, убивавшая всех же­нихов, не способных обогнать ее в беге. Женился на Аталанте юноша, бросивший ей под ноги три подаренных ему Афродитой золотых ябло­ка, — Аталанта замешкалась, чтобы их поднять, и проиграла забег) Она до нынешнего дня пользуется большим спросом у коллек­ционеров, прежде всего из-за замечательных гравюр, ил­люстрирующих трудный для понимания текст. Авторство гравюр почти наверняка принадлежит Маттеусу Мериа-ну, хотя имя его нигде не указано.

«Убегающая Аталанта» построена как книга эмблем, сопровождаемых философскими комментариями. Гравю­ра на титульном листе изображает Аталанту в тот миг, когда она поддается искушению и сворачивает с беговой дорожки, тем самым лишая себя надежды на обретение духовной, нравственной и научной истины. Привержен­цы «духовной алхимии» должны извлечь из этого урок: им следует быть упорными в достижении намеченных целей и сохранять чистоту помыслов. Майер сумел вы­разить утонченную религиозно-алхимическую филосо­фию посредством эмблем, каждая из которых может быть прочитана не только как изображение, но и как музы­кальная запись.

Одна из самых поразительных эмблем изображает фи­лософа, который, держа в руке фонарь, тщательно изучает следы, оставленные Природой. Эта сцена перекликается с предисловием к одной из работ Джорда­но Бруно, написанным в 1588 г., когда философ посетил Прагу, и содержащим посвящение Рудольфу II. В преди­словии Бруно обращается к своей излюбленной теме и призывает изучать «отпечатки стоп Природы», избегая ре­лигиозных раздоров и вместо этого обращая свой слух к Природе, «которая вопиет повсюду — имеющий уши да слышит». Майер, при всей своей преданности лютеранст­ву (Фладд, напротив, был ревностным англиканином), на­верное, руководствовался теми же соображениями, что и Бруно, когда в годы ожесточенных религиозных споров, в самый канун Тридцатилетней войны, решил проповедо­вать свои религиозно-философские взгляды через посред­ство алхимической символики.

На другой эмблеме из «Убегающей Аталанты» пока­зан философ, измеряющий с помощью циркуля некую гео­метрическую фигуру (см. илл. на с. 362). Комментарий к этой эмблеме озаглавлен: «Монада, сиречь Единицй». Один современный исследователь «Аталанты» предположил, что здесь подразумевается «Иероглифическая Монада» Джона Ди. Таким образом, мы снова обнаруживаем «монаду» в самом средоточии розенкрейцерской тайны

Наши рекомендации