Как, несмотря ни на что, стать самим собой?

Экзистенциальный антагонизм

Как мы можем быть теми, кто мы есть на самом деле? Как мы можем быть истинно самими собой!

Загнанный в пространство между разнообразными требованиями, предъявляемыми извне, обремененный несчастьями, болью, страхами, обуреваемый страстями и гонимый желаниями, человек в такой малой степени может быть только для самого себя! Ни физически, ни психически, ни духовно мы не в состоянии существо­вать сами по себе — наше выживание в этом мире на­ходится в постоянной зависимости от природы, от взаимоотношений с соииумом, от встреч с другими. Как же мы, обреченные на столь сильную зависимость от других, можем еше и быть самими собой, узнавать себя и проживать свою жизнь, не становясь игрушкой в ру­ках обстоятельств?

Мартин Бубер (1973) и Виктор Франкл (1984) гово­рили о том, что всегда соотнесено с Другим: «Я стано­вится Я у Ты». Однако если Я может быть определено только в рамках отношений, во взаимодействии с ТЫ, то возникает вопрос: как я могу быть Я? Я лишь для себя самого не существует, есть только Я-ТЫ или Я-ОНО. Так же обстоит дело и с сознанием: сознание — это всегда сознание чего-либо. Не существует «чистого сознания», сознания самого по себе. Оно существует только в рамках деятельности, в процессе рефлексии ^чего-то Другого.

Если для Я требуется Ты, если предпосылкой созна­ния является наличие объекта, в чем же тогда заключа­ется наша самостоятельность⁷. Как нам вообще удается приобрести самостоятельность и сохранить ее, а не быть объектами, которые полностью определяются Дру­гим — обществом, природой, чужими людьми?

Очевидно, к сущности экзистенции относится то, что мы находимся в отношениях взаимолействия с миром, от которого должны отграничиваться и отличаться, потому что каждый человек имеет свою собственную сущность, отличающую его от всех других людей и вешей. Потеря автономии, которую мы обнаруживаем, например, в сим-биотических отношениях, представляет собой смертель­ную опасность для человека. Мы должны отграничиться от внешнего мира, и все же, как это ни парадоксально, мы очень тесно с ним связаны. Это больше, чем просто связь, — мы являемся «производными» от этого мира, мы им обусловлены. Взаимосвязь между зависимостью и своеобразием, сохранение своей сущности, несмотря на всю степень обусловленности миром, образует «экзис­тенциальный антагонизм». Экзистенциальный антагонизм означает чередование открытости по отношению к дру­гим и отграничения от других, самоотверженной отдачи себя миру и присвоения чего-то из мира — чередование внешнего и внутреннего, принятия и отдачи.

Для того чтобы персонально проживаемая экзистен­ция стала возможной, необходимо равновесие этих процессов.

Примеры из повселневного опыта

Давайте на примере повседневной жизни более подроб­но рассмотрим эту зависимость от других и другого, из*

_я которой наше бытие собой подвергается опасности. Наверняка вы переживали такие времена, когда каза­лось, что всяческие дела и обязанности просто разры­вают вас на части — настолько, что в конце дня вы задавали себе вопрос: «А где же, собственно, среди всего этого я? Разве это жизнь?»

Подобное чувство может приходить уже со звонком будильника. Необходимость вставать, когда очень хо­чется еше полежать, противоречит собственному есте­ству. Однако в повседневной жизни мы обычно не вдаемся в особые размышления по этому поводу, пото­му что наш долг призывает нас — иногда в виде детей, иногда в виде профессиональной деятельности, бла­годаря которой мы зарабатываем средства к сущест­вованию.

Бывают дни, когда невозможно даже спокойно поси­деть в туалете — вот уже звонит телефон. Ну ладно, он, в принципе, может звонить и дальше. Но тут оказывает­ся, что детям непременно прямо сейчас что-то нужно для школы, или кому-то тоже срочно надо в туалет, или же почтальон именно в этот момент приносит срочное письмо... Вообще в наше время все чересчур «срочно», особенно это заметно по утрам.

И как этот день начался, так он и продолжается: все от меня чего-то хотят, о чем-то меня спрашивают, о чем-то просят. Я везде нужен, и... мне везде мешают. Я постоянно что-то должен — что-то сделать, что-то за­кончить, выполнить обещания. Жизнь подчинена пред­писаниям, законам и правилам, в ней таятся опасности ^и беды, которые постоянно приходится преодолевать.

Такой представляется наша повседневная жизнь, включенная в разнообразное сплетение предъявляемых

к нам требований, оставляющих так мало места для нас самих. И может возникнуть чувство, что тебя больше уже не спрашивают, хочешь ли ты всего этого, а ставят перед свершившимся фактом: или ты подчинишься, или тебя все это просто сметет. Вместо автономии и само­стоятельности человеком правит диктатура обстоя­тельств, в которые он поставлен.

Смысл

При подобном образе жизни проблему представляет не отсутствие смысла. Ощущение бессмысленности возни­кало бы, если бы человеку не было ясно, для чего нужно то, чем ему приходится заниматься. Но он видит смысл и определенную цель во всем, что приносит ему такой день, — ведь он везде востребован и везде нужен, и по­тому ему важно во все вникнуть, ничего не хочется упу­стить. Этому же учит и логотерапия Франкла (1987, S. 96): мы обнаруживаем смысл, когда воспринимаем запросы, которые адресует нам жизнь, — когда откры­ваемся тому, что предлагает нам или требует от нас каждая жизненная ситуация. Мы воплощаем экзистен­циальный смысл, давая свои персональные ответы на обращенные к нам повседневные, ежечасные, ежеми­нутные вопросы ситуаций. Согласно логотерапии, жить со смыслом означает включиться во что-то, превосходя­щее тебя, будь то дело или отношения. В каждой ситуа­ции, где мы переживаем себя запрошенными, мы видим и чувствуем элементы важной для нас или интересной нам системы взаимосвязей, которая «обращается» к нам и призывает нас к себе.

Проблемы начинаются, когда всего этого слишком много. Все вокруг в такой степени насыщено смыслом,

_{0 н}ичего не может быть пропущено. Несомненно, л_ез смысла жизнь становится пустой и лишенной ори­ентиров. Однако и смысл — это еще не все. Не из одного лишь смысла состоит наша жизнь, смысл пред­ставляет собой только одно из условий исполненной экзистенции. Для экзистенции существуют еще три ус­ловия. Во-первых, человек должен просто «иметь возможность быть» в этом мире, иметь достаточно пространства и прочную опору для того, чтобы суще­ствовать. Во-вторых, чтобы ощутить в себе течение жизни, чтобы чувствовать, что жить — это хорошо, че­ловеку нужно наличие близких отношений с людьми и вешами, и он должен находить время на то, что нра­вится ему лично, на то, к чему он привязан сердцем. В-третьих, человек должен иметь возможность быть самим собой, чувствовать, что он имеет право быть та­ким, какой он есть, в своей отличности от всех других людей, потому что в своей сущности он — единствен­ный и неповторимый, как это подчеркивал Франкл. И уже в-четвертых, для действительно исполненной эк­зистенции человеку необходим смысл. Однако если преобладает только смысл, то он приобретает функ­цию компенсации, замещая прочие фундаментальные условия экзистенции.

Мы хотим здесь остановиться на Бытии Самим Со­бой — третьем из названных фундаментальных условий человеческой экзистенции.

Вопрос илентичности

^так, проблему описанного выше образа жизни пред­ставляет не отсутствие смысла, а нечто совершенно иное. Причиняет страдания не то, что нам приходится

делать. Перестает устраивать и больше не воспринима­ется как правильное то, как это происходит. Обстоя­тельства, в какой бы степени они ни были наполнены смыслом, сужают свободное персональное простран­ство. Смысл ситуации превращается в диктат, даже если то, во что мы включились, с самого начала задумано нами. Как все, чем мы-обладаем, господствует над нами, так же и наше участие в чем бы то ни было связы­вает нас обязательствами. Из-за этого экзистенциаль­ный антагонизм может потерять равновесие. Мы не сможем найти путь к себе самим и потому будем посто­янно находиться только вовне, отдавая себя решению стоящих перед нами задач и выполнению наших обязан­ностей.

И тогда, в такие дни и вечера, мы задаем себе совер­шенно резонный вопрос: «Остается ли срели всего это­го место для меня самого? Не угробил ли я себя?»

Какая мать не задавала себе этот вопрос, особенно когда дети были маленькими? Кому не знакома работа, которая словно бы принуждает нас к тому, чтобы мы продолжали ею заниматься, и тем самым время от вре­мени поглотает нас целиком?

Сформулируем здесь наш вопрос еше раз: как мож­но оставаться самим собой, разрываясь между требова­ниями и эмоциональными впечатлениями, которые ежедневно подчиняют нас себе и в то же время нас ин­тересуют, глубоко затрагивают, а порой даже восхища­ют? Как при этом не распыляться по мелочам в кругово­роте повседневной жизни? Как остаться самим собой и избежать опасности «забыть себя», позволив работе полностью себя поглотить? Короче говоря, как сохра­нить свою илентичность и чувство своего Я, не закры-

_аясь от мира, не зацикливаясь на себе — то есть не падая в противоположную крайность экзистенциально­го антагонизма?

Источники илентичности

Оставаться самим собой мне позволяют четыре реаль­ных факта:

_ у меня есть тело,

- у меня есть чувственные переживания,

- я переживаю самого себя не как объект, — во мне есть духовное начало, я есть Person,

- я могу действовать.

Несколько слов об этих четырех источниках иден­тичности.

Тело

Мы обычно не осознаем до конца всей значимости сво­его тела. А ведь именно тело делает возможным наше бытие в этом мире и представляет собой связующее звено между миром и моим Я. Тело «несет» нас по жиз­ни, в теле мы находим нашу опору и наше пристанище. Оно до известной степени составляет нас. И хотя мы представляем собой нечто большее, чем тело, для темы идентичности оно имеет очень большое значение: что бы ни изменялось вокруг, наше тело остается таким же. Среди суеты и толчеи жизни оно остается константой, которую я могу видеть и чувствовать. Тело всегда зани­мает свое пространство. И, что является самым важным Для идентичности, я узнаю свое тело всегда как свое — ^в этом факте коренится мое бытие самим собой. Ни одно человеческое тело не идентично другому — так сильно моя индивидуальность связана с телом. Лицо,

фигура, пальиы и их отпечатки, белые кровяные тель­ца — при всем постоянстве и сходстве человеческой анатомии и психологии нельзя не заметить индивиду­альные различия на всех уровнях.

Чувства

Мы ошушаем свою идентичность благодаря тому, что люди, веши, события в окружающем мире как-то на нас воздействуют: мы переживаем их и благоларя этому чувствуем себя. Мы чувствуем себя, когда идем, плы­вем, бежим. Когда ребенок качается на качелях, он ошушает себя. Когда мы слушаем музыку, она звучит в нас и вызывает переживания, благодаря которым мы чувствуем самих себя. Потребности, влечения, настрое ния, чувства — мы всегда переживаем их в связи с на­шим Я, даже когда они быстро сменяют друг друга. Чувствуя радость, я знаю, что это всегда моя радость. Я никогда не переживу твою радость, разве что она по­действует на меня, и тогда я тоже смогу почувствовать радость, но только потому, что буду радоваться сам. Особенно ярко я могу переживать мое бытие собой, когда направляю внимание на чувствование собствен­ного тела.

Person — луховное во мне

Благодаря некой силе во мне я «могу сказать "нет"» {Макс Шелер, 1991), если что-то, по моему мнению, не является правильным, и сказать «ла», если я с чем-то согласен. Это совершенно обычное дело, и мы едва со­знаем, что в этом как раз и проявляется наша духовная сущность — наше персональное бытие. Когда я чув­ствую, что могу чему-то сказать «нет», чтобы в случае

_е0бходимости от этого отграничиться, или же когда я

_ер_Шенно добровольно и непринужденно говорю _чему-то «да» — тогда в моем Я есть столько силы, что я _м0гу переживать себя как самодетерминируюшуюся _лИчность (Person, которая сама формирует себя). Пер­сональное в человеке подобно зрачку, оно может быть открыто (доступно) в большей или меньшей степени, как шире или у же раскрыт зрачок в зависимости от осве­щенности. Так оно позволяет хорошо видеть и одновре­менно само себя защищает. Персональное в человеке регулирует «нет» и «да» — отграничение и откры­тость — как во вне, по отношению в миру, так и по от­ношению к тому, что происходит внутри, во мне самом.

Лействия

В конечном итоге переживание бытия как моего соб­ственного коренится в том, что я ошушаю себя «цент­ром акта лействия» (Макс Шелер, 1991), действующим и влияющим на что-то. Я являюсь автором воздействий, которые могу наблюдать. Камень, который я бросаю в озеро, вызывает расходящиеся кругами волны — это произошло благодаря мне. Если бы меня не было, не было бы и этих волн. Я могу осуществлять определен­ные воздействия на окружающий мир, и это утверждает меня в моем бытии самим собой.

Важно осознавать и чувствовать эти четыре источника идентичности, проживать их и заботиться о них. Если один из них и тем более несколько будут исключены или обойдены вниманием, если они будут проживаться в недостаточной степени, то произойдет потеря соотне­сенности с Я, и я более не буду аутентичным.

Если мы слабо чувствуем собственное тело, то тогда слабо и наше Я. Если мы слишком мало внимания уделя­ем нашим переживаниям и чувствам, то утрачиваем ошушение собственной ценности. Если мы не прислуши­ваемся к глубокому внутреннему чутью в отношении того, что для нас является правильным, то мы теряемся в этом мире. А если мы недостаточно используем нашу способность воздействовать на окружающий мир для формирования наших жизненных условий, тогда мы идем ко дну. В результате мир берет надо мной верх, распадается моя интегрированность и моя целостность. Это может приводить к различным последствиям.

Последствия потери илентичности

1. Взрывной (эксплозивный) тип реакции. Когда равно­весие экзистенциального антагонизма нарушается и происходит сдвиг в сторону внешнего мира, человек как бы «перешагивает через себя» — игнорирует соб­ственные мысли, чувства и желания, собственное инту­итивное чутье. Частой формой реакции на это является взрыв как попытка исправить то, что обстоятельства бе­рут верх. К взрыву приводит слишком долгое ожида­ние — столь долгое, что в конце концов стало «невозможно», «невыносимо». Тогда взрыв является здоровой реакцией: «Хватит, больше я так не играю!» Целебный эффект такой реакции состоит в том, что она кладет конец поведению человека, которое наносит ему вред. Однако в этом случае человек стремится выплес­нуть агрессию на другого и объявить виноватым лишь его, упуская из виду, что в течение долгого времени он сам «играл по этим правилам» и стал сопричиной суще­ствующего положения вешей. Если это не признается и

р учитывается, то подобные взрывы повторяются

_новь и вновь.

Элизабет, 55 лет, рассказывает во время терапии, что она всю жизнь чувствовала одиночество. В детстве она почти не видела отиа. Он зарабатывал немного, по роду своей работы часто и подолгу отсутствовал в семье. Элизабет была стар­шей из пятерых детей и фактически заменяла отца своим младшим братьям и сестрам, играла с ними и заботилась о них. Уже в возрасте девяти-десяти лет она стала серьезной помощницей для матери, а со смертью отиа, которая насту­пила, когда Элизабет едва достигла пубертатного возраста, она только и делала, что оказывала помощь. Она видела и чувствовала, как переживают другие из-за отсутствия отиа, видела беду матери, которая осталась одна с пятью детьми и была вынуждена очень много работать. Из-за своего соб­ственного опыта одиночества она воспринимала эту беду особенно глубоко.

Благодаря той помоши, которую она оказывала, ее впервые восприняли всерьез: мать заметила ее и оценила. Это пошло на пользу нарушенной самоценности Элизабет. Наконец-то она стала что-то собой представлять! «Мать лишь тогда нача­ла меня ценить, когда я стала для нее что-то делать. После этого я сказала себе: "Я должна всегда помогать матери"». Так она поняла, что ценным было только то, что она делала, и с этого момента она уже не могла прекратить добиваться чего-либо, чувствуя, что если она остановится, от нее ничего не останется.

Трагичность состояла еше и в том, что муж Элизабет, как и ее отец, фактически «отсутствовал» для семьи, никогда не занимался с детьми и не играл с ними. Поскольку она не знала ничего иного, то думала, что в жизни так и должно быть.

Ее день с самого утра и до позднего вечера был заполнен д_е лами, которые имели смысл. Однако каждый раз их было че­ресчур много, и она взрывалась. Несмотря на то что у нее были дети и муж, она продолжала помогать своей матери. Она не могла сказать «нет», если матери было что-то от нее нужно, не могла сказать «нет», если от нее было что-то нуж­но мужу и детям. Она поступала так, потому что ее самой высшей ценностью, единственным, что было у нее собствен­ного, была позиция: «Я не хочу никого оставлять в одиноче­стве». «Но, — спрашивала она себя, — почему дело всегда должно доходить до того, что я взрываюсь? Почему я даю ситуации зайти настолько далеко, что мне приходится в борьбе отстаивать право не продолжать делать то, что я не хочу? Почему мои отношения с близкими людьми в такой степени наполнены конфликтами?» Конечно, ей было понят­но, что она слишком долго подчинялась, слишком подстраи­валась под других, не обращая внимания на себя, — ведь она всегда хотела быть «хорошей дочкой», «хорошей же­ной», «любяшей матерью». Но почему она всегла полстраи-валась пол лругих? Тому было две причины. Первая состояла в том, что она была очень неуверенна в се­бе. Ее собственная ценность заключалась только в той рабо­те, которую она выполняла. Кроме этого, она в себе ничего не ценила. «Я пробовала воспитывать детей. У меня не полу­чилось. Я могла только что-то делать, работать. А в осталь­ном я была ничем». Это вызывало у нее чувство вины перед детьми, из-за которого она ни в чем не могла им отказать. «Я совсем не обращаю внимания на свои собственные жела­ния и потребности, я полностью предоставляю себя в распо­ряжение детей, чтобы загладить свою вину перед ними». И она зашла в этом настолько далеко, что больше так не мог­ло продолжаться.

Другой причиной был ее страх одиночества. Она проеци­ровала его на всех других людей и, сочувствуя им, посто­янно «входила в их положение». Это «беспомощное помогание», которое вызывало внутренний протест у нее самой, продолжалось десятки лет. И в конце концов она впала в депрессию— настолько сильную, что врач был вы­нужден направить ее в больницу. Теперь она проходила психотерапию, и все взаимосвязи, приведшие к болезни, стали для нее ясны. Она перестала жить только лишь ради того, чтобы помогать своей матери, мужу, детям. Это был радикальный поворот, который принес в ее жизнь много из­менений.

Однако «черт не дремлет», и она продолжала совершать все те же ошибки. Всякий раз, когда ее дочери хотелось погово­рить с ней, она не могла ей отказать— вечером, в выходные дни, когда она была очень уставшей, когда она не хотела и, собственно говоря, не могла. Ошибка Элизабет заключалась не в том, что она была готова помочь, а в том, что при этом не обращала внимания на свое состояние. Она не говорила дочери о том, как она себя чувствует, снова и снова не при­нимая себя в расчет, «перешагивая через себя». В результа­те Элизабет была не в состоянии воспринимать всерьез и свою дочь и фактически не была для нее настоящим собе­седником. Во время этих бесед она была не с дочерью, а с самой собой — со своей болью из-за того, что для нее ни­когда ни у кого не было времени. Она пыталась изжить свою боль, ограждая от нее дочь. Это старая игра, которая ни к чему не приводит, разве что она может научить дочь свое­му способу поведения. Мы не можем взять у другого его жизнь и его страдания. Дочь должна сама прожить свою Жизнь.

И особенно внимательными нам следует быть в тех сфе­рах жизни, где присутствует высокая степень нашей эмоциональной включенности и чувствительности, или же там, где они совсем отсутствуют. В первом случае мы должны лучше отграничиваться от наших чувств, во втором — больше открываться.

2. Излишне прямолинейное, требовательное повеление. Если мы утрачиваем равновесие экзистенциального ан­тагонизма, то сильные взрывные выбросы являются хо­рошей защитной реакцией, которая чаше всего и ис­пользуется. Это реакция на то, что человек «слишком долго ждал», реакция на упущенный момент, отсутствие мужества, чрезмерную скромность, которой человек был научен в детстве. Существуют также и другие фор­мы реакций на потерю идентичности: излишне прямоли­нейное, требовательное поведение и колебание между крайностями. Первое чаше встречается у мужчин, вто­рое — у женщин. Я предполагаю, что обе эти формы поведения свидетельствуют о более сильной степени нарушений личности, чем в случае взрывной реакции, которая, вероятно, знакома каждому человеку и может быть причислена к спонтанным защитным реакциям. И в терапии они требуют большего объема работы. Бо­лее сильные нарушения связаны с фрагментацией само­сти, при этом чувства не могут восприниматься адек­ватно — нагрузки становятся слишком болезненными, слишком мучительными. Человек в глубине идентифи­цирует себя со своей болью, поэтому отказ от боли рав­нозначен угрозе потери себя. Фрагментация самости закрывает для человека доступ к персональному. Теряя цельность, мы уже в состоянии прийти к своей сушнос-

_ти а следовательно, мы не можем и занять позицию. Вместо истинно моей позиции я лишь демонстрирую за­ученное поведение.

Излишне прямолинейное, бесцеремонное поведение состоит в том, что человек стремится изменить обстоя­тельства в соответствии со своими представлениями, навязать свою волю, не принимая в расчет ничего и ни­кого. Если ему не удается сделать этого, то он реагирует резко и бурно.

«По своему стилю жизни я — ярко выраженный индивидуа­лист и не хочу ничего менять в себе, — заявляет Конрад, 35-летний служащий. — Когда что-то мне мешает, я это уст­раняю. Я никогда не приспосабливался к обстоятельствам. Я очень рано начал делать только то, что хотел, даже в мело­чах. Однако если это невозможно сделать сразу, я мгновен­но реагирую панически или слишком агрессивно. Такая гиперреактивность связана с очень низкой способнос­тью адаптироваться к обстоятельствам. Конрад превыше все­го ставит свои желания, свою волю. Он чувствует себя на сто процентов зависимым от того, хочет он чего-то или нет. «Если я чего-то хочу, то все идет легко. Если же я, напротив, чего-то не хочу, то тогда уже любая деятельность становится для меня чересчур утомительной, даже если нужно просто поднять упавший носовой платок». Он упорно держится за свои представления, установки, желания; реагирует с упрям­ством, отвергая все, что, по его мнению, идет «не так, как нужно», с недовольством и даже злобой относится ко всему, что возникает у него на пути. Конрад принимает психотроп­ные препараты, потому что они приносят некоторое равно­душие, благодаря которому ему становится легче жить в обстоятельствах, противостоящих его желаниям, он мень­ше анализирует, меньше думает о том, что имеет смысл, а

что — нет. Но, по его словам, он не хочет «так сворачивать­ся», напротив, он хочет «развернуться», если бы только не нужно было платить за это тем, что постоянно ошушаешь не­довольство и нервное возбуждение. В отношении тех дел, которыми он не хочет заниматься, но которых все же не мо­жет избежать, он всегда реагирует «взвинченно». Помимо неспособности адаптироваться к обстоятельствам сопровождающейся упрямством, непреклонностью, чрез­мерным реагированием, у него, однако, есть и другая чер­та — кажущаяся уступчивость. Он назвал это «чрезмерным чувством лолга». Ему также знакомо «отсутствие способно­сти сказать "нет"». «В течение определенного времени я могу не мнить о себе высоко. Тогда я только фиксирую ка­кие-то веши, но никак на них не реагирую». В своем чув­стве долга он в течение некоторого времени полностью перешагивает через себя. При этом он может действовать против себя — против того, что ему нравится, против того, что является для него важным. В этот период внешнее име­ет большее значение, а его желания — не в счет. Он делает необходимое, ходит на работу, хотя в тысячу раз охотнее остался бы лежать в постели, потому что ночью работал над чем-то другим и, собственно говоря, гораздо больше хотел бы профессионально заниматься именно этим другим. Но его работа является его долгом, и он не может от нее уви­ливать. «Я могу начинать жить, только когда выполнена ра­бота», — так он считает. Однако его «чувство долга», собственно говоря, служит лишь тому, чтобы на определен­ных отрезках времени полностью отодвинуть себя на зад­ний план, переступить через себя.

При этом он тем не менее «все замечает, засчитывает каж­дую мелочь». Со временем это все суммируется, и когда это­го становится чересчур много, чувство долга трансформи-

руется в ошушение, что тебя постоянно эксплуатируют. Тог­да он становится агрессивным, при первой же возможности начинает спорить и самым решительным образом выдвигает себя на передний план. «Тогда я постоянно думаю только о своей выгоде и с абсолютной жестокостью добиваюсь всего, чего хочу».

В таком чередовании беспощадной, упрямой воли и са­мозабвенного чувства долга общим знаменателем для обоих способов поведения являются излишняя прямо­линейность и примитивные эмоции. Как выйти из по­добного «попадания то в одну колею, то в другую», я хотел бы показать, используя следующий пример, в ко­тором речь пойдет о похожем паттерне поведения.

3. Колебание межлу крайностями. В предыдущем случае и уступчивое чувство долга, и упрямство в качестве об­щего знаменателя имели отсутствие эмоций. Колебания между двумя противоречивыми позициями должны были защитить от чувства потери себя, но не делали этого, так как обе позиции не были собственно личност­ными, персональными. «Переключение» может проис­ходить не только между двумя, но и между многими полюсами и сопровождаться более дифференцирован­ными эмоциями. Однако оно также не связано с Я и, по сути, является автоматизмом.

У Герты, 30-летней учительнииы, это проявлялось как коле­бание между крайностями: между честолюбием и самоотре­чением, между непомерно высоким самомнением и неуверенностью в себе, между эйфорической восторженнос­тью и скромной замкнутостью, между умением приспосабли­ваться и протестом из упрямства. Она быстро «выходит из

себя», если что-то идет не так, как она хочет, или если чув­ствует давление извне. Однако вместе с тем она сама оказы­вает на себя давление, стремясь продемонстрировать свои способности и показать, какая она хорошая. Например, она берется за дополнительную работу, несмотря на то что не обязана этого делать. Когда однажды один из учителей в те­чение полугода отсутствовал, она, не сопротивляясь, лаже с радостью, взялась выполнять его работу. Что при этом про­исходило в ней? Какие представления и чувства привели ее к этому?

Это было высокое самомнение, которое говорило: «Это мне вполне по силам. Эту работу я запросто могу добавить к той, что у меня уже есть. Так я смогу себя проверить». Она хоте­ла быть способной все сделать в одиночку, не хотела ни от кого зависеть. Напротив, это другие должны зависеть от нее и быть ей благодарны, потому что без нее у них ничего не получится. Кроме того, по своему опыту она знала, на­сколько хорошо ей бывает от того, что ей что-то удается сде­лать самой. Это приносит ей то самое удовлетворение, к которому она так стремится. В эти моменты она чувствует собственную ценность: «Я хлопаю себя по плечу и говорю себе: "Я сделала это хорошо!" Мне это нужно, чтобы лучше себя узнать. Аля этого я должна иногда идти до последнего». Так Герта превратилась в человека, постоянно живушего «на грани», вновь и вновь доходящего «до самой границы экзис­тенции». Только так — перешагивая через свои границы — она в состоянии их увидеть.

Правда, на какое-то мгновение Герта засомневалась: не бу­дет ли у нее теперь так много работы, что она с ней не спра­вится? Она также подумала о том, что у нее есть и другие интересы. Однако очень скоро она отставила эти мысли в сторону, потому что уловила ожидания директора школы.

Это была другая свойственная ей крайность, которая, поми­мо высокого самомнения, подчиняла ее себе: способность быстро приспосабливаться к ожиданиям других. Директор, конечно, был рад, что проблема для него разрешилась. А она, едва уловив это, сразу подумала: «Это же совершенно ясно, что, кроме меня, нет никого, кто бы мог взять эту ра­боту на себя».

Улавливая до мелочей то, что от нее ждут, и стремясь этим ожиданиям соответствовать, Герта, как мягкая масса, всегда готова принять форму, заданную ожиданиями ее окружения. Несомненно, за этим скрывается определенное дарование — способность очень быстро распознать, что происходит, что следует сделать, где таятся опасности и что будет оценено социумом. Она не осознавала, что в отношении этого у нее было особенное чутье, которым обладают далеко не все люди. Однако это чутье привело ее к тому, что она в гораздо большей степени находилась вовне, чем внутри себя. Почти полностью себя забывая и отвергая, она была послушна, бе­зобидна, мила, приятна в обшении и вообще, по ее словам, «мягка как масло». Ее способность приспосабливаться каса­лась всего— не только ее поведения, но и того, о чем она говорила, что чувствовала и как была одета. Она с удоволь­ствием одевалась бы более смело, хотела бы носить брюки, но всегда приходила на работу только в строгой юбке, пото­му что именно этого ожидали от хорошей учительницы.

Встретить себя: разрешение на чувства

Чего не хватало Герте? Качества, которые у нее были: ^с одной стороны, чутье, готовность откликаться и уме-^ние самозабвенно отдаваться делу, с другой — тенден­ция перешагивать через себя, чрезмерное самомнение ^и себялюбие, — как она могла бы обойтись с ними?

Для того чтобы не быть игрушкой обстоятельств, ей не хватало хорошего соотнесения с собой и внутренней прочности — «укорененности» в самой себе. Без этого Герта становилась то эгоисткой с высоким самомнени­ем, брала все на себя, стремясь узнать свои возможнос­ти и получить признание, то вдруг полностью подстраи­валась под других, не будучи в состоянии отказать. В этих колебаниях из одной крайности в другую она каждый раз пропускала точку равновесия, минуя Себя, и как бы никогда не заходила к себе ломой.

«Быть у себя дома» означает следующее: находясь в хорошем соотнесении с самим собой, хорошо соотно­ситься и с другими.

Конечно, Герта стремилась к уравновешенности, к ошушению внутреннего покоя, к прочной укорененно­сти в себе, к тому, чтобы хорошо обходиться с самой собой, а не терять себя снова и снова.

Как же человек попадает к себе ломой, как он может найти себя, «хорошо у себя быть» и «закрепиться в се­бе»?

Аля этого нужны две предпосылки.

Человек должен:

- чувствовать себя;

- занять позииию.

Герте необходимо было научиться всерьез восприни­мать свои чувства. Появлялось же у нее ощущение, что столько работы для нее слишком много. Такого рода им­пульсы важно было научиться не просто распознавать, но прислушиваться к ним, воспринимать всерьез и бе­режно лелеять. Аля этого необходимо уделять себе столько же времени, сколько и другим. Обращение к себе самому требует тишины и покоя. С другой сторо-

для этого необходима позиция, чтобы было возмож-_н0 «подойти к самому себе» и на некоторое время «ос­таться у себя». Оставаться у себя — что это значит? Обращать внимание на спонтанные ощущения, импуль­сы просто на то, как мы сейчас себя чувствуем, что _с нами делают веши и обстоятельства, трогают ли, гово­рят ли нам что-то?

Давайте же дадим себя затронуть, дадим миру заго­ворить с собой. Это и есть источник полноты и свеже­сти ошушений, того, что делает нас в любом возрасте живыми, молодыми, в этом источник нашей жизненной силы и становления самими собой. Без него наша жизнь никогда не будет полной и многоцветной. Чтобы наполнить себя жизнью, чтобы нарадоваться и насы­титься ею, нужно дать себя затронуть. Иного пути быть живым нет, даже если мы целиком отдадим себя какому-то делу и многого достигнем. Мы не сможем по-настоящему глубоко радоваться и наслаждаться, но также не научимся по-настояшему глубоко страдать и печалиться, если не позволим жизни касаться нас и захватывать. И если этого не произойдет, если мы не дадим жизни себя затронуть, если не отнесемся к это­му почтительно и серьезно, тогда жизнь просто усколь­знет от нас.

Прикосновение жизни: так важно заметить, как оно вызывает ответный трепет, волнение, «запускает» наше собственное внутреннее движение, как растет чувство, звучит в нас, а затем стихает. Дадим этому простран­ство и время. Конечно, подобное соприкосновение мо­жет причинить и страдание. Но мы не можем быть счастливы, если боимся печали и страданий. Мы не мо­жем по-настояшему смеяться, если не позволяем себе

плакать. Давайте же впустим этот мир в себя, давайте вберем в себя в то, что нам близко, что нас касается и трогает, не будем изымать себя из жизни из-за страха, что чувства могут ранить. Конечно же, чувства могут приносить боль! Они и должны это делать, если нас что-то действительно затронуло.

Для нашей жизни гораздо хуже, если мы не чувству­ем боли. Проходит время, а мы продолжаем жить, ниче­го не меняя, и то, что причиняет боль, может и дальше ранить нас, но мы не чувствуем боли. А годы проходят, я заплатил за свою бесчувственность тем, что просто изъял себя из жизни, обрек на бесчувственное, безра­достное, жалкое существование.

Когда я противостою своим чувствам, я противостою самой жизни. Если я даю чувствам быть, я позволяю жизни наполнить себя вновь. Я знаю, что это рискован­но и страшно. Мне этот страх также хорошо знаком. Я знаю, что чувства могут нас заполнять и переполнять, они могут вводить нас в заблуждение, они могут не только вести нас к цели, но и уводить с пути истинного. Все это так. Это правильно. Нельзя жить, руководству­ясь одними чувствами. Для того чтобы наша экзистен-иия стала исполненной, необходимо также и другое. К этому мы еше вернемся.

Здесь же мы говорим только о том, чтобы вообше дать чувствам шанс. Мы говорим о том, чтобы быть вни­мательным по отношению к собственным чувствам, по­тому что они являются моими собственными, они рождены мной. Я могу черпать из постоянства чувств, которые являются частью моей идентичности. Я выс­тупаю за такую установку в отношении самого себя: чтобы встретить самого себя, нужно иметь чувствитель-

сть _{к то}му, что спонтанно во мне возникает и проис­ходит _саМо собой, нужно также принять это как реаль­ность и посвятить этому себя в той же мере, в какой я посвяшаю себя внешним задачам. Эта фундаментальная позиция нашла воплощение в методе Персонального эк­зистенциального анализа (Langle, 1993, 2000).