Письмо ю.карякина н.коржавину

26 апреля 2 004

Письмо Эмке Коржавину

Эммочка, твои «Обескураживающие годы» (очень точное название) – все это глубоко, спокойно и трагично. Эти же мысли, почти буквально, - я высказывал за 5 часов до смерти А.Д.Сахарова, в его присутствии, на заседании Межрегиональной группе в декабре 1989 года, перед этим отказавшись подписаться под его письмом – призывом ко всеобщей союзной забастовке. Я тогда говорил о том, что у нас нет никакой позитивной программы. Говорил, что начиная с 1985 года (Горбачев), интеллигенция, получив расширяющуюся свободу слова, просвещала в основном, если не исключительно, только самое себя, точнее восхищаясь собой. Не занималась просвещением народа… Интеллектуалы не сумели решить главную интеллектуальную же задачу. Самолюбование, самовосхваление оказались сильнее.

Не писал тебе раньше, потому что месяца полтора сидел над статьей, которую тебе и посылаю. Это лишь первая, самая малая часть работы, которая должна быть опубликована в «Знамени». Твоя мне очень помогает. Целую вас обоих. Ю.К.

Из дневника

Я хочу, чтобы люди поняли: Коржавин - это очень серьезное, серьезнейшее явление духовно-художественной жизни России от сороковых годов до сегодняшнего дня, да, да , до сегодняшнего дня. Явление, без которого наша история будет неточно, неправильно понята.

Это поистине невырываемая страница нашей духовной истории.

Тот, кто сегодня или когда-нибудь позже, захочет разобраться, понять, прочувствовать, промыслить, - что такое в духовном отношении были все эти годы, - без имени Коржавина просто не имеют права обойтись.

Он - просто честное, совестливое, мудрое отражение, выражение и удивительное понимание этой трагической эпохи. И – «не задним числом», а изнутри.

Это чудо жизни в мертвецкой, российской и мировой, в морге российском и мировом. Это, может быть, одна из самых мудрых поэзий той трагедии, это настоящая гордость нашего духовного сопротивления в царившей тогда бессовестности и красоте. Вот человек из тех, кто сумел сохранить и преумножить свое человеческое и духовно-поэтическое достоинство в самых немыслимых условиях.

Человек, заслуживший войти в серию «Жизнь замечательных людей России». Убежден, книга такая будет написана, если не пишется уже.

А я – я счастлив, что знаю его, люблю. И надеюсь, что это взаимно.

Кажется, я нашел сейчас точное, конечно, пушкинское слово, относящееся к нему: «Нежного слабей жестокий».

Когда Коржавин сказал; «Я с детства полюбил овал за то, что он такой законченный» - убежден, что даже только одна эта мысль, только один этот образ, выражающий всю личность автора, останется навсегда.

Наум Коржавин о книге Карякина «Перемена убеждений»

Юрий Карякин – один из самых серьезных и глубоких русских мыслителей второй половины ХХ века. В трудной обстановке этого времени у него, как и у всех нас, менялись взгляды. Но всегда это был путь к утверждению смысла, гуманности и духовности, путь к возрождению.

ЮЛИЙ КИМ

Знакомство, а потом и дружба с Юлием Кимом начались давно. Кажется, познакомил нас Володя Лукин. Собиралась в его доме славная компания выпускников знаменитого Московского Педагогического института, откуда вышло немало талантов (Петр Фоменко, Юрий Ряшенцев, Юрий Коваль, Юлий Ким). Всегда был с нами (если не плавал по морям и океаном) Александр Городницкий. Много пели, шутили, свободно обо всем говорили.

А потом времена помрачнели. Арестовали и посадили Петра Якира. (Юлик был женат на его дочери). Самого его за участие в распространении «Хроник» потянули на Лубянку. И пришлось Юлику Киму уйти в небытие и появился Юлий Михайлов. Впрочем он сам об этом прекрасно рассказал в своей книге «Однажды Михайлов». Помню, что Юра очень переживал за Юлика и как-то даже резко сказал Петру Якиру: «Зачем ты Юлика втянул в это дело. Он – поэт, певец. Ему не место на ваших “баррикадах”».

Юра всегда очень внимательно следил за работой Ю.Михайлова (Ю.Кима) в кино, в театре, помогал, когда мог, скорее уже в предперестроечное и перестроечное время. Была попытка сделать совместную работу на телевидении – не дали. Впрочем, об этом будет рассказано ниже.

Юлик – удивительно светлый, добрый, ироничный и мудрый поэтический талант. Иногда заглядывал к нам на огонек или какой-никакой праздник и обычно в свойственной ему легкой и веселой манере отделывался короткими песенками-поздравлениями. Так, заглянув к нам в Переделкино как- то под шатер на день рождения (22 июля 2003 года), зачитал следующее приветствие:

Дается Грамота сия

Карякину Ю.Ф.

За то, что он в день изо дня

Ведет великий сев

Разумного, доброго, вечного

Прекрасного и человечного.

И, в ожидании плодов,

Дальнейших ждем его трудов!

В день 75-летия Карякина (22 июля 2005 года) Юлик Ким пропел ему «песенку» (про «новый-старый» гимн), косвенно поддержав, таким образом, выступление Ю.К. против путинского предложения вернуть старый советский гимн в день вручения ему, Карякину, ордена г-ном президентом.

Но было у Юлия Кима давнее очень дорогое Юре другое посвящение – песня о пушкинском лицее «19 октября».

Юра сам так рассказывал историю создания этой песни:

В 70-х годах я преподавал литературу в средней шкале. Однажды, в 73-м, ребята меня спрашивают, как же так — почти все академики «единодушно осудили» Андрея Дмитриевича Сахарова, а вы рассказывали, как А. П. Чехов вышел из академии, когда туда не избрали Максима Горького?

И тогда я провел несколько уроков о пушкинском Лицее, а потом написал сценарий «Лицей, который не кончается» для телевидения с внутренним эпиграфом о достоинстве, о непредательстве (режиссер А. Тортенсен, исполняли О. Ефремов и В. Золотухин). Естественно, решил, что передача должна идти под «Старинную студенческую песню» или «Возьмемся за руки, друзья...». Запретили. Тогда я встретился с Юлием Кимом, прочитал ему композицию, мы поговорили об À. Д. Сахарове, о Булате, и он, Юлик, тотчас же на клочке бумаги начал набрасывать свои мысли. Потом написал прекрасные стихи – «19 октября». В. Дашкевич сочинил к ним музыку. Тоже запретили...

...Все бы жить, как в оны дни,
Все бы жить легко и смело,
Не высчитывать предела
Для бесстрашья и любви
И, подобно лицеистам,
Собираться у огня
В октябре багрянолистом
Девятнадцатого дня.

Как мечталось в оны дни:
Все объяты новым знаньем,
Все готовы к испытаньям,
Да и будут ли они...
Что же загадывать? Нет нужды:
Может, будут, может, нет,
Но когда-то с нашей дружбы
Главный спросится ответ.

И судьба свое возьмет.
По-ямщицки лихо свистнет,
Все по-своему расчислит,
Не узнаешь наперед.
Грянет бешеная вьюга,
Захохочет серый мрак,
И спасти захочешь друга,
Да не выдумаешь — как...

Но вот что было дальше. Эта песня оказалась любимой песней À. Д. Сахарова. А сами авторы иногда исполняли ее с посвящением Булату Окуджаве. Так естественно все и сошлось: все начала и все концы — Пушкин, Сахаров, Окуджава, Ким...

Свидетельствую: Юра обожает, боготворит Юлия Ким. А вот не написал о нем.

Как-то на вечере в «Мемориале» я поблагодарила Юлика за недавно подаренную книгу и сказала, что его проза – особенно о шестидесятниках – самое лучшее, что написано – о нас. Юлик был рад моим словам и очень тактично сказал, что хотел бы, чтобы Ю.К. написал предисловие. Написал Рассадин. Конечно, как всегда, хорошо.

Из дневника Ю.Карякина

Юлик для меня – инопланетянин: сколько кровей национальных, сколько кровей социальных, духовных… и он этими кровями связан. Он стоит на какой-то точке (я это только чувствую), с которой видно все куда глубже, шире, точнее, чем нам всем сегодняшним и тутошним. Да, у него другая точка зрения, точка видения… Ему куда труднее и смешнее на нас глядеть и грустнеть. Он отсюда и – оттуда.

История человечества с его точки зрения (да так и должно быть) и смешна, и трагична. Трагична и смешна. Тут и слезы, и кровь и смех, неодолимый, прости меня Господи!

Многокровие открывает, вернее приоткрывает нам – несравненно больше и тоньше – нечто в нас самих, роднящихся и потом забывших об этом. Я вдруг сам почувствовал это, будучи и русским, и белорусом, и украинцем, по крови, и конечно, татарином. Но почему-то в детстве меня били неоднократно как «жида». Но, вероятно, потому, что жрать было нечего, рос худющий, а нос почему-то наливался жизнью – это, заметьте мое физиологическое открытие! Вспоминаю, как Женя Шифферс рассказал давно уже свою историю из детства. Как-то он пришел к отцу ( ему было лет 11) и спросил: «Пап, а мы евреи ?». Тот ответил – да. А потом он узнал, что отец – армянин, мать – француженка. И уже спустя время спросил отца: «Зачем же ты меня тогда обманул?» - Ответ был таков: «А чтобы ты почувствовал, каково быть в другой шкуре».

Так вот: я никогда не побываю в шкуре Юлия Кима, но в силу своего воображения, хоть отчасти смею представить себе или хоть капельку почувствовать себя, как он. В его стихах- песнях все это растворено как горькая соль в воде. А в прозе я чувствую кристаллизацию этих чувств.