Контекст в гуманитарных науках

Одним из первых ученых, осознавшим значение контекста в познании, был Карл Бюлер. Он сформулировал «теорию окрест­ности», или языкового окружения (Umfeldtheorie): «He нужно быть специалистом, дабы понять, что важнейшая и наиболее зна­чимая окрестность языкового знака представлена его контекстом; единичное являет себя в связи с другими себе подобными, и эта связь выступает в качестве окрестности, наполненной динамикой и влиянием»³. Здесь Бюлер обнаруживает свою приверженность гештальттеоретической парадигме (X. Эренфельс и Э. Криз), со­гласно которой единичные элементы образуют изменчивые целост­ности и переживаются в контексте последних. Перенос гештальт-теории из психологии в теорию языка (из теории цвета было взято, в частности, понятие «поле» — Feld) означал, что отдельные язы­ковые феномены рассматриваются не изолированно, но лишь в отношении к доминирующим над ними целостностям.

¹ Ibid. Р. 583.

² Ibid. P. 584.

³ Btihler К. Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache. Stuttgart, 1934/ 1965. S. 155.

Раздел. I. Категориальные сдвиги

Сходную позицию примерно в то же время отстаивал Л .С. Вы­готский: «Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который оно вплетено, интеллектуальные и аффективные содер­жания и начинает значить больше и меньше, чем содержится в его значении, когда мы его рассматриваем изолированно и вне кон­текста: больше - потому что круг его значений расширяется, при­обретая еще целый ряд зон, наполненных новым содержанием; меньше - потому что абстрактное значение слова ограничивается и сужается тем, что слово означает только в данном контексте... В этом отношении смысл слова является неисчерпаемым... Слово приобретает свой смысл только во фразе, сама фраза приобретает смысл только в контексте абзаца, абзац - в контексте книги, кни­га—в контексте всего творчества автора»'.

Современные дискуссии о контексте во многом определяются традицией британской школы «контекстуализма»², которая заро­дилась в работах Б. Малиновского и Дж. Фёрса в 1930-е гг. Мали­новский подчеркивает преимущество антропологического изуче­ния языка перед абстрактно-лингвистическим. Антрополог имеет дело с живой, устной речью и ее многообразными контекстами, с формированием и развитием языка; лингвист — исключительно со статичными структурами, с письменной речью и языковым контекстом (в полном соответствии с программой Ф. Соссюра). Социокультурные способы понимания языка открывают, очевид­но, новую перспективу. Таким образом, язык, по Малиновскому, выступает в целом ряде различных контекстов. Он вводит разли­чие между «лингвистическим» (текстуальным) контекстом, или буквально «ко-текстом» языка, и ситуационным контекстом ре­чи³. В рамках устной речи ситуацией может быть либо актуальная ситуация, либо совокупность культурных традиций. Примени­тельно к письменному тексту Малиновский указывает на единст­венный вид контекста - собственно языковой. И Малиновский, и Фёрс возражают против менталистского истолкования языка, со­гласно которому мысль и слово образуют две автономные сферы бытия, а язык выступает как артикуляция скрытых душевных про-

¹ Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М., 1956. С. 370.

² См.: SteinerE. Die Entwicklungdes Britischen Kontextualismus. Heidelberg, 1983.

³ См.: Malinovski B. The Problem of Meaning in the Primitive Languages // C.K. Ogden, I.A. Richards. Meaning of Meaning. L., 1923. P. 451-510.

Глава 1. Критерии знания: собственно эпистемические или социальные?

цессов. Напротив, речь, языковой акт и разговор являются форма­ми социального поведения, в которые как их функции вплетены формы сознания¹.

К ситуационному контексту, осознавая, видимо, известные проблемы, Малиновский позже добавляет «контекст культуры». Однако и с самим ситуационным контекстом, как его нередко представляют, не все обстоит просто. Слова действительно ситуа­ционно определяются контекстом ситуации, если проследить по­следнюю до мелочей, что теоретически ми средствами невозмож­но. Поэтому нужно «вживаться», входить в отношение учи­тель—ученик, чтобы слова обрели значение. И здесь оказывается неважна физическая форма слова (фразы), подобно тому как ре­бенок (или собака) реагирует не на слово, а на жест и интонацию. Если двоим понятна ситуация, то вообще можно молчать. Далее, по мере социализации человек обретает многообразие отноше­ний, выходит из ситуационной зависимости, значения универса­лизируются; это и есть процесс приобщения к контексту культу­ры. В таком случае ссылка на контекст, будучи необходимой в тео­ретическом отношении, вместе с тем оказывается лишенной всякой операциональное™ — конкретное исследование связей знания, языка и внеязыковых контекстов не может быть алгорит­мизировано, оно сродни искусству. Но не является ли всякий акт интерпретации чем-то вроде искусства — что в философии, что в науке?

Напомним еще одно немаловажное обстоятельство. Тому, что понятие «контекст» из внешнего по отношению к познанию и фи­лософии попадает в ряд собственно эпистемологических катего­рий, предшествовала долгая история осознания природы и след­ствий лингвистического поворота в эпистемологии. Оно предпо­лагает фокусирование на том историческом по своему значению моменте, когда произошло «крушение Вавилонской башни» — осознание непреодолимого различия национальных языков. Этот момент, многократно повторяющийся в истории, знаменует со­бой разрыв семантического пространства. Как ни странно, такой

¹ FirthJ.R. The Tonges of Men and Speech. L., 1964. P. 173. Кстати, здесь контек-стуализм очень любопытно сплетается с функционализмом как методологической программой, основателем которой был также Малиновский: сознание интерпре­тируется как функция языкового поведения, а языковое поведение в свою очередь как функция социального контекста, в который оно включено.

Раздел 1. Категориальные сдвиги

разрыв происходит вовсе не с очередным этапом социальной или национальной дифференциации. Наоборот, это случается в пе­риоды активного межгруппового взаимодействия, когда наруша­ются групповые границы и происходит невыносимое для человека смешение несовместимого. Возможно, что этапы развития герме­невтического метода соотносимы именно с такими ситуациями, когда контекст познания и выражения, ранее не подвергавшийся сомнениям, отныне утрачивает очевидность. Так, юридическая герменевтика возникает в эпоху резкой экспансии Рима в отно­шении сопредельных регионов как выражение необходимости применить римские законы на иной социальной и культурной почве. Формирование библейской экзегетики отражает собой распространение христианства среди языческих народов. Кабба­листический и схоластический методы истолкования священных текстов приобретают популярность в эпоху крестовых походов, феодальных войн и глобальных миграций. Рождение филологиче­ской герменевтики созвучно «открытию Востока» Европой, воз­никновению этнографии и буржуазным революциям, разрушив­шим социальные границы. Именно в такие моменты слова утра­чивали привычное употребление, появлялась необходимость в истолковании и звучали фразы типа «Значение слова - это его употребление», «Смысл слова производен от его контекста».

Философская герменевтика с ее настойчивым вслушиванием в язык вызывается к жизни осознанием того обстоятельства, что язык — вовсе не беспроблемное средство самовыражения и комму­никации, но сложный, саморазвивающийся объект, для вхождения в контакте которым требуется особое искусство. Данная сложность языка высвечивается особенно ярко, когда его контекст утрачивает прежнюю очевидность. Указание на контекстуальную относитель­ность слова или фразы отныне превращается в методологическую максиму, ибо язык живет во множестве взаимопересекающихся, равно легальных, хотя и по-своему значимых, в разной степени де­нотативных и коннотативных контекстов.

Антропологический поворот и соответствующая эпистемоло­гическая программа в феноменологии результировались в поня­тии «жизненный мир»¹. Подобная же программа герменевтики,

Глава 1. Критерии знания: собственно эпистемические или социальные?

¹ См.: Касавин И. Т. Мир науки и жизненный мир // Эпистемология и филосо­фия науки. 2005. № 2.

выразившая собой лингвистический поворот, строится вокруг по­нятий понимания и интерпретации, которые проясняются путем обращения к, казалось бы, самоочевидному понятию «контекст». Эта программа, впрочем, не ограничивается герменевтикой, об­наруживая выраженную тенденцию к междисциплинарное™. Пе­речислим хотя бы некоторые из дисциплин, которые используют понятие контекста. Это эпистемология, лингвистика, социальная антропология, психология, история науки, когнитивистика, ис­тория философии и даже теология. Соответственно можно гово­рить о различных типах контекстуализма. Их анализ показывает, что на самом деле понятие контекста не только не самоочевидно, но представляет собой серьезную проблему.