Социализм имеет в рамках наших работ двоякое определение. 1 страница

В широком смысле слова – это пространство и время трансформации царства необходимости в царство свободы.

В узком смысле слова – общество, лежащее по ту сторону капитализма и переходное к царству свободы (для него в этом случае должны быть характерны приоритетное развитие креатосферы; опора основной части экономики на переходных к постиндустриальным технологиях и 4-5 технологических укладах; сознательное регулирование и отмирающий рынок; вытеснение наемного труда формально свободным даже в материальном производстве; переход к всеобщей собственности на креатосферные блага; вытеснение эксплуататорских форм распределения; развитие человеческих качеств как высшая цель; базисная демократия).

При таком подходе мы можем зафиксировать, что социализм – это, во-первых, только начало движения к «царству свободы» и потому для него характерны не только приоритет креатосферы (в следующем подразделе мы еще вернемся к проблеме «коммунизм как пространство культуры»), но и развертывание пост-капиталистических форм социально-экономической и общественно-политической организации.

Как таковой социализм, во-вторых, есть пространство и время преимущественно формального освобождения труда, т.е. развивается на базисе, неадекватном для «классического» состояния «царства свободы» (коммунизма). И в этом он подобен раннему капитализму, развивавшемуся преимущественно на базе до-мануфактурного и мануфактурного базиса, т.е. формального подчинения труда капиталу.

В-третьих, возникновение социализма на базе «классических» для капитализма производительных сил (индустриальное массовое производство, содержание и структура приспособлены к потребностям капитала) маловероятно и крайне проблематично. На базе производительных сил позднего капитализма этот генезис становится возможен, но как общество, возникающее на недостаточно адекватном для «царства свободы» материальном базисе, социализм оказывается неустойчив. Победа или поражение социалистических преобразований во многом зависит от уже названных выше параметров – энергии ассоциированного социального творчества и меры развития культуры, освоения ее гражданами. Существенно, что в последнем случае речь идет о развитии этих параметров не только в некоторой стране, но в человеческом сообществе в целом.

Не менее существенно и то, что, в-четвертых, в условиях такого (осуществляющегося на недостаточно развитом базисе) генезиса нового общества особенно велика угроза инволюции социального творчества в деконструктивный активизм, становящийся важным фактором акселерации и без того весьма вероятных мутаций социализма.

Возвращаясь к проблеме природы Октябрьской революции, мы можем на базе предложенной выше методологии показать, что она, как и практически каждая революция, произошла в условиях, когда налицо отнюдь не все необходимые и достаточные условия ее безболезненного совершения, но в то же время были гиперреализованы угрозы крайне реакционной, реверсивной исторической инволюции (военно-феодальной диктатуры, еще более реакционной, нежели прежняя империя).

В этом случае великая миссия и ответственность революционных сил состояла в том, чтобы суметь «достроить» недостающие элементы нового общественного здания уже в процессе революционных событий.

И в этом смысле надо отдать должное смелости и ответственности «ленинской гвардии», решившейся пойти в сложнейших условиях кризиса Российской империи именно по этому пути, не предав – из-за осторожности или трусости, свойственной меньшевикам, – интересы и действия широчайших масс, поднявшихся на революцию в начале ХХ века во многих странах мира. Другое дело, что выдержать эту линию «достраивания» предпосылок революции после политического переворота большевикам не удалось: они потерпели поражение в борьбе… со своим Alter Ego – мутациями социализма. Впрочем, наряду с поражением и трагедией большевиков мутантный социализм был еще и их подвигом – подвигом всех тех, кто вырос из Октябрьской революции и сделал ХХ век эпохой борьбы за социализм в мировом масштабе.

Ну а далее работает теоретически отображенная закономерность: в той мере, в какой «достроить» предпосылки социалистической революции не удается (или объективно невозможно вследствие недостаточности предпосылок рождения нового общества), она неизбежно вырождается в контр-революцию, приводя либо к восстановлению прежней системы, либо к появлению мутантного вида нового общества, приспособленного (именно в силу этих мутаций) к неадекватным объективным и субъективным (таким, в частности, как перерождение революционных сил, «термидор») условиям.

Примеры таких мутаций – не только сталинский СССР, но и многие другие социумы, в том числе – мутантно-капиталистические монстры конца ХIХ – начала ХХ века, соединявшие в себе военно-феодальные и империалистические черты. И если в случае с СССР мы можем говорить об «опережающей» мутации, возникшей вследствие объективной тенденции Великой октябрьской социалистической революции создать новое общество «слишком рано», то в случае с буржуазными преобразованиями в Российской империи правильнее было бы говорить об «отстающей» мутации капитализма[392]. Последняя возникла в силу того, что движение к буржуазному обществу началось слишком поздно и проходило слишком медленно, искусственно тормозилось правящими классами, осуществлялось недостаточно радикальными, половинчато-реформистскими методами, что и привело к рождению «военно-феодального империализма» с массовой нищетой, неграмотностью и политической диктатурой распутиных и романовых.

Но! Еще и еще раз подчеркнем: было бы большой ошибкой считать эти мутации следствием того, что в первом случае революционеры слишком поспешили и были слишком радикальны, а во втором – были слишком слабы и нерешительны. Диалектика объективного и субъективного в революции гораздо сложнее, и отчасти мы постарались выше показать некоторые азы этой «алгебры», дополняя в меру сил опыт и теорию великих революционеров прошлых веков.

В заключение еще раз повторю: не-свершение объективно назревшей революции чревато регрессом и жертвами гораздо большими, чем в условиях ее свершения. Да к тому же это были бы жертвы социального регресса.

Это в полной мере относится и к Октябрьской революции. Ее не-свершение в 1917 году было чревато не мирным процветанием в духе бельгийской социал-демократической «монархии» нынешней поры, а кровавой диктатурой и продолжением Мировой войны вкупе с продразверсткой, начатой отнюдь не большевиками, а временным правительством…

социализм как «царство свободы»: существуют ли посткапиталистические экономические и политические отношения (нужна ли xxi веку социалистическая революция?)

На второй вопрос отвечу сразу и коротко: да, нужна. Более того, нужна не просто социалистическая, но коммунистическая социальная революция, т.е. не политический переворот в духе сталинского «экспорта социализма», а качественное изменение всей системы общественных отношений в процессе перехода к «царству свободы», сопровождающееся, в том числе, и качественными политическими изменениями.

И здесь возникает один из ключевых пунктов моих разногласий с теми, кто считает, что в новом столетии экономическая и политическая критика капитализма невозможна, что социальное рыночное хозяйство и социал-демократическая политическая модель есть вершина экономико-политического развития, ее же не перейдеши.

В странной политико-духовной транскрипции русского традиционализма эту идею высказывает Г.Зюганов, для которого «лимит на революции исчерпан» и все задачи в области экономики и политики сводятся к совершенствованию нынешней капиталистической системы, а главные проблемы лежат в сфере укрепления традиционных российских духовных ценностей.

В рамках философского-культурологического «дискурса» эту тезу развивает В.М.Межуев и некоторые другие видные философы-культурологи. Но именно профессор Межуев наиболее аргументировано и красиво разворачивает названную выше позицию[393]. Он вслед за Марксом и совместно со своими коллегами-шестидесятниками справедливо подчеркивает тезис о том, что коммунизм есть пространство культуры[394]. И это действительно так: если под культурой подразумевать не отрасль народного хозяйства, а пространство и время, в которых человек снимает границы своего индивидуального существования (Шекспир и Эйнштейн, Толстой и Ломоносов вечны и всемирны), находится в поле свободного времени, неотчужденных общественных отношений, со-творчества, то этот мир и есть иное имя коммунизма.

В качестве отступления замечу: именно таким справедливо рисуется мир будущего в произведениях А. и Б.Стругацких, И.Ефремова и даже современного фантаста Ахманова; это мир педагогов, врачей, ученых, поэтов, «прогрессоров» – людей, занятых совместным творением культуры и общества вне узкого горизонта наживы и власти[395].

Еще раз зафиксирую: в главном, в том, что будущий мир есть мир свободной творческой деятельности по созиданию миру культуры (в том числе и прежде всего – самого Человека во всей полноте его «родовой сущности»), что этот мир лежит по ту сторону материального производства, что к свободной творческой деятельности и отношениям по ее поводу неприменимы категории политической экономии, политологии, права и т.п. – во всем этом мы с вами согласны, ибо это азы марксизма, которые я впитал от своих учителей (Хессина, Ильенкова, Батищева) и почерпнул из ваших работ еще 60-х годов.

Суть разногласий в ином.

Во-первых, в видении тех социально-экономических оснований и социально-политических форм, которые (и в последнем я с вами абсолютно согласен) будут отмирать, «засыпать» по мере перехода к царству свободы, коммунизму. Но, если я вас правильно понимаю, вы видите этот переход как постепенную автоматическую трансформацию современной (желательно – социал-демократической) модели существующего общества в мир, где господствующим будет свободная деятельность в свободное время, «пространство культуры», причем экономические и политические формы существующего общества будут засыпать, не претерпевая при этом качественных изменений, просто снимаясь пост-экономическими и пост-политическими формами царства свободы. Я же доказываю, что эта переход к царству свободы невозможен без качественного изменения существующих (с моей точки зрения – преимущественно капиталистических) экономических и политических отношений и институтов как предпосылки перехода к царству свободы. С моей точки зрения невозможно «автоматическое» засыпание буржуазных экономико-политических форм по мере прогресса творческой деятельности. Более того, чем дальше, тем больше существующие экономико-политические формы будут уводить развитие содержания труда в сторону от создания основ царства свободы, в тупики принципиально анти-культурного общества пресыщения/нищеты.

Тем самым, во-вторых, предметом разногласий становится и проблема стратегии перехода к царству свободы и вытекающих из этого важных политико-идеологических следствий.

В-третьих, если автоматический переход к царству свободы возможен, то никаких особых пост-буржуазных экономико-политических форм быть не может. Рынок, частная собственность и капитал (желательно, социал-демократически модифицированные) в экономике; парламентская демократия, правовое государство и идеологический плюрализм в политике и т.п. есть достаточные предпосылки для продвижения к царству свободы как пространству культуры. Такова (если я правильно понимаю) позиция проф. Межуева.

Позиция автора этих строк существенно иная: необходимой предпосылкой развития мира культуры, продвижения к царству свободы является снятие названных выше буржуазных форм, т.к. они не адекватны для решения задач прогресса пространства культуры, свободного времени, они ведут в тупик; для такого прогресса необходимо создание других форм экономической и политической организации – форм адекватных для перехода к царству свободы.

Даже потенциальную возможность (а уж тем более необходимость) существования таких постбуржуазных экономико-политических отношений и инстиутов и отрицает проф. Межуев и доказывает проф. Бузгалин. С точки зрения В.М.Межуева постбуржуазных, более прогрессивных (с точки зрения задач развития Человека, Культуры), чем буржуазные, экономико-политических форм нет. Пост-буржуазными могут быть только феномены мира культуры, те, что лежат в мире свободного времени. С моей точки зрения они не только возможны, но и уже частично известны; более того, вне их развития невозможно продвижение к миру культуры.

Автор приносит извинения читателю за многословность и некоторые повторы в фиксации наших разногласий, но многолетнее взаимонепонимание обязывает к максимально четкому прояснению вопроса.

А теперь вернемся к философской или – что в данном случае точнее – методологической полемике. Из названной выше справедливой посылки о коммунизме как пространстве культуры В.М.Межуевым выводится ошибочное, на мой взгляд, следствие: единственное отличие коммунизма от предшествующих обществ лежит в сфере культуры. Никаких качественных преобразований в социально-экономической и социально-политической области не нужно, ибо коммунизм (иногда В.М.Межуев говорит «социализм») – это не новая общественная система или тем паче способ производства, а лишь некоторое пространство-время бытия человека в мире культуры.

После формулировки наших расхождений обратимся к аргументации.

Хорошо известно замечание К.Маркса, что «царство свободы» (мир культуры) может «расцвесть» только на базе соответствующего развития «царства необходимости». Поэтому первостепенно значимым становится ответ на вопрос: какой именно тип организации экономико-социальной жизни будет адекватной основой для свободного развития «пространства культуры»? Я бы эту проблему переформулировал следующим образом. Мир свободного развития человеческих качеств (культуры) формирует своего рода «социальный заказ» к технологическим основам общества, экономическим и социальным отношениям, политической системе и т.п. Все они должны быть адекватны для решения задач прогресса креатосферы, мира культуры, Человека.

Теперь давайте задумаемся, насколько адекватны для прогресса последних конвейер, рынок, наемный труд, политическое манипулирование, господство СМИ и т.п.?

Профессор Межуев эти вопросы считает лишними. Он констатирует, что коммунизм – это мир свободного времени, всеобщего творческого труда и потому – мир культуры. При этом, естественно, В.М.Межуев хорошо знает, что деньги – это не просто способ обмена и калькуляции издержек, но еще и особые общественные отношения (еще Шекспир знал, что деньги способны превратить зло в добродетель, а из человека сделать циника или преступника). Что рынок – это система, формирующая «экономического человека», мотивы и ценности которого определяются соображениями выгоды. Что наемный труд предполагает отчуждение работника от целеполагания и других атрибутов творческой деятельности. Что воспроизводство капитала при отсутствии социально-политического противодействия со стороны трудящихся ведет к социальной поляризации и развитию массовой нищеты (от которой капитализм никогда не был свободен и не свободен сейчас). Что господствующие ныне системы властных отношений при помощи современных технологий политического, идеологического и т.п. манипулирования обеспечивают концентрацию власти в руках отнюдь не деятелей культуры, а совсем других социальных сил. Что массовое потребление, массовая культура и средства массовой информации формируют человека-мещанина, которому мир культуры принципиально чужд, который отторгает и омертвляет подлинную культуру…

Все это профессор Межуев хорошо знает, и в некоторых своих публикациях он вслед за Марксом справедливо указывает на то, что мир культуры – принципиально иной, нежели мир рынка и капитала, что он противоположен им. Следовательно, на методологическом уровне профессор Межуев и я должны были бы согласиться в том, что рынок, капитал и буржуазная политическая система (даже в их социал-демократическом, социо-, эколого-, гуманитарно-ограниченно и модифицированном виде) не адекватны для развития пространства культуры.

Должны были бы, но не соглашаемся. Мой оппонент не видит в этой нынешней социал-демократической модели организации экономической и политической жизни никаких существенных изъянов с точки зрения обеспечения базиса для развития культуры как коммунизма. При этом над В.М.Межуевым (как и над большинством из нас – представителей еще советского поколения) невольно довлеет подспудное ощущение, что в экономике и политике альтернативой «шведской модели» может быть только СССРовская экономика дефицита и политика затыкания ртов.

К поиску ответов на вопрос об ином, нежели реализованный в условиях мутантного социализма или социал-демократизированный капитализм, материальном базисе и общественно-политических формах перехода к царству свободы мы еще вернемся. А сейчас зафиксируем: это – принципиально значимый вопрос.

Продолжим. Сегодня даже сам по себе мир культуры не существует вне экономических и политических процессов.

Из методологии профессора Межуева прямо вытекает, что для прогресса культуры не безразлично, какой будет форма собственности на знания и будет ли вообще существовать такая собственность, как экономико-правовой феномен. И это понятно: Вы справедливо развиваете тезис о том, что для мира культуры адекватна лишь всеобщая собственность – собственность каждого на все. И я с этим тезисом Маркса, развиваемым в Ваших (а позже – и моих работах) абсолютно согласен. Но рынок и капитал требуют и воспроизводят частную собственность на феномены культуры и не приемлют всеобщности собственности на эти блага. Следовательно, необходим поиск иных отношений, форм и институтов собственности. Или я опять что-то упускаю?

Вы справедливо скажете, что культура принципиально не знает частной собственности на свои феномены. Я с Вами, конечно же, соглашусь. Но тут же задам вопрос: поддерживаете ли Вы в этом случае анти-рыночный, анти-капиталистический лозунг отказа (сколь радикального или постепенного – второй вопрос) от институтов интеллектуальной собственности, собственности на знания и информацию – лозунг, который выдвигают многочисленные международные социальные движения и неправительственные организации и против которого выступают не только либералы, но и социал-демократы Европы?

И это вопрос не политико-идеологический, а методолого-философский, только слегка заостренный. Академически я бы его сформулировал следующим образом: предполагает ли переход к царству свободы снятие буржуазных экономических и политико-правовых форм бытия культуры? Если да, то каким видится Вам это снятие? Должно ли стать экономико-правовое снятие этой собственности предпосылкой дальнейшего прогресса «пространства культуры»?

Если да, то Вы предлагаете подрыв всей системы функционирования рынка и капитала в условиях перехода к информационному обществу, т.е. Вы предлагаете (как и автор этих строк) социальную (по содержанию – коммунистическую) революцию[396].

Если нет, то объясните, пожалуйста, как все большее укрепление частной собственности на все феномены культуры, характерное для современного общества, приведет к торжеству «собственности каждого на все»? Не получится ли здесь то же самое, что и с идей продвижения по пути к отмиранию государства путем усиления НКВД-КГБ в СССР?

То же самое относится к проблемам политико-правовых и экономических форм развития воспитания и образования (дилемма коммерциализации и приватизации или общедоступности и социализации институтов образования), науки и искусства, спорта и здравоохранения, природоохранной деятельности и т.п. Во всех этих случаях встает проблема четкого теоретико-методологического ответа на вопрос о необходимости снятия буржуазных экономико-правовых форм их жизнедеятельности. Весьма желательно для теоретика еще и строго вывести (по возможности, в меру своих способностей) и обусловленные этой объективной необходимостью конкретные пути, стратегию решения этих задач.

Еще раз подчеркну: можно, конечно, сформулировать абстрактную тезу: прогресс мира культуры приводит к снятию институтов частной собственности и рынка в мире культуры, в мире свободного времени. По мере роста последнего все характерные для «царства необходимости» институты будут отмирать, «засыпать». И это положение будет столь же правильно, сколь и недостаточно. По сути дела это будет уход от проблемы, ибо суть нашей полемики не в том, характерны ли для царства свободы an sich определенные собственно экономические и политические формы (здесь мы, повторю, единодушно говорим «Нет!»), а в том, каким Вам и мне видится переход к этому будущему, каким может и должно быть вытекающее из этого отношение к существующему мироустройству, какие формы организации экономики и политики должны обеспечить этот переход.

Следующий блок проблем связан с взаимодействием мира культуры и экономико-политической системы. Давайте зададимся вопросом: а безразлично ли для первого, куда будут направлены основные ресурсы развития человечества, в том числе «человеческий капитал» – на экспансию финансовых спекуляций, милитаризма, масс-культуры или на воспитание, обучение, развитие искусства, решение проблем рекреации природы и общества? Небезызвестно, что на протяжении последних десятилетий в подавляющем большинстве стран мира приоритетом было отнюдь не «пространство культуры».

А между тем это все сугубо социально-экономические и социально-политические проблемы…

И дело даже не в том, что проблемы, лежащие вне мира культура, важны для его развития. С этим, конечно же, профессор Межуев спорить не будет. Он просто, как правило, не акцентирует (если не сказать жестче – обходит) эти проблемы в своих работах. Дело, повторю, в другом: в фиксации необходимости качественного изменения существующих социально-экономических и социально-политических отношений как условии обеспечения опережающего развития воспитания и образования, науки и искусства, социального новаторства и рекреации природы, т.е. прогресса свободного всеобщего творческого труда, «пространства культуры», царства свободы.

Уточню проблему. Сам по себе мир, лежащий по ту сторону царства необходимости, достигнув зрелого состояния, не будет нуждаться в особых экономико-политических формах: они отомрут. Им на место придут совершенно другие социально-культурные механизмы взаимодействия, адекватные реально-освобожденному всеобщему труду, главенству свободного времени гармонично развивающегося человека. Это будет не рай, этот мир будет полон суровых противоречий, но это будут другие противоречия, не противоречия социального отчуждения[397].

Проблема в другом: необходимо ли для прогресса этого мира снятие капиталистических экономико-политических отношений и какими могут быть идущие на смену последним экономико-политические отношения, создающие необходимые предпосылки для прогресса царства свободы. Подчеркну: это не вопрос о том, что люди будут есть, если все будут заниматься созданием произведений культуры и образованием (этот наивный вопрос мне задают еще чаще, чем В.М.Межуеву). Это вопрос о том, при помощи каких экономики и политики мы можем и будем идти к миру, в котором люди будут жить преимущественно в свободном, а не рабочем времени. На политико-экономическом языке (который, как справедливо указывает проф. Межуев, не применим для анализа царства свободы, но, добавлю я, необходим для анализа его предпосылок) это вопрос трансформируется в проблему возможности пострыночного регулирования и социализации собственности, посткапиталистического распределения доходов и социального обеспечения, базисной (а не парламентской) демократии и самоуправления, некоммерческих форм организации воспитания, образования, науки, искусства, природоохранной деятельности, здравоохранения, спорта и т.п. и т.п.

Это – повторю в десятый раз – не вопрос о пострыночных отношениях и т.п. в царстве свободы – для него эта проблема не стоит. Это вопрос о посткапиталистических механизмах социальной организации в пространстве-времени отношений, обеспечивающих условия для прогресса пространства-времни культуры.

Итак, нам предстоит доказать (вслед за своими предшественниками и учителями), что такие отношения возможны и необходимы; что есть теория и практика, позволяющие их выделить и описать; что есть опыт (в значительной мере негативный) их развития, который можно и должно анализировать. Этому доказательству и будет посвящен следующий текст.

Однако предварительно мне хотелось бы сделать несколько важных дополнительных ремарок.

Ремарка первая.

Мы уже не раз отмечали, что первые попытки создать антикапиталистическую модель решения этих и многих других проблем оказались крайне противоречивы[398] и этот негативный опыт создает неявное, но мощное поле давления на всякого исследователя обсуждаемого в данном разделе вопроса. Всякий раз, когда встает проблема экономико-политической альтернативы капитализму, интеллигент-исследователь (особенно старшего поколения) вспоминает очередь за колбасой и собственное униженное положение по отношению к туповатым чиновникам от культуры. Он больше такого не хочет. При рынке и капитализме, со всеми их недостатками, ему – хорошему профессионалу – лучше, чем было тогда. И он не хочет в это советское прошлое. Более того, он не без некоторых оснований считает, что и для большинства его сограждан путь назад будет регрессом. Многие из таких интеллигентов более или менее явно считают, что Шведская модель лучше Советской. И это является довольно важным (хотя, я думаю, не определяющим) фоном для теоретических выводов. Для профессора Межуева, скорее всего, эти соображения не значимы. Но для иных…

Тем важнее ответить на другой вопрос: а что кроме прогресса культуры могут предложить сторонники продвижения к царству свободы не бедным россиянам и латиноамериканцам, жителям Азии или Африки, а сытым и довольным европейцам?

Не будем сейчас специально разворачивать полемику о том, что и в Западной Европе не все благоденствуют (а что будет в условиях кризиса – и подавно). По большому счету правы те, кто утверждает: не голод и нужда могут подвигнуть граждан развитых стран к социализму. Их может подвигнуть к этому только ощущение и осознание тупиковости той модели развития, в рамках которой они существуют. И главным здесь будет вызов пространства культуры, мира свободного времени. И в этом мы согласны с профессором Межуевым, хотя он и не совсем так формулирует эту проблему.

Но в отличие от В.М.Межуева я не считаю, что само по себе развитие технического прогресса и сокращение рабочего времени приведет к все большему прогрессу «пространства культуры», равно коммунизма, как бы незаметно и неявно все более и более вводя граждан Запада в мир царства свободы.

Автор этого текста и мои коллеги, во-первых, считаем, что в этот мир будет неравномерно, но взаимосвязанно входить все человечество; решить проблему вхождения избранных в царство свободы при сохранении большинства в гетто отсталости невозможно (принципиальное социальное неравенство несовместимо со свобой мира культуры).

Во-вторых, даже если смотреть только на Запад, то и в этом случае расхождения в позициях останутся. Мы говорим: граждане развитых стран окажутся сторонниками социализма в той мере, в какой они осознают, что существующие экономико-политические формы их обществ тормозят прогресс и уродуют те ростки пространства культуры (царства свободы), которые они создают своим высокоэффективным и хорошо организованным трудом. Относительно сытый человек запада поворачивается лицом к социализму в той мере, в какой он осознает, что даже социально-ограниченные рынок и капитал обеспечивают приоритетное развитие не столько мира культуры, сколько финансовых трансакций и ВПК; что они воспроизводят образование и воспитание, которые нацелены не столько на гармоничное развитие целостного индивида, сколько на формирование узких профессионалов; что их не-рабочее время эти рынок и капитал превращают не в свободное время (временя личностного прогресса человека), в калечащий душу досуг; что утилитарное потребление, превращаясь из цели в средство, становится мощным механизмом разрушения человеческих ценностей; что они все более становятся продуктами рекламы, масс-культуры и масс-медиа, послушными марионетками, которыми успешно манипулируют хозяева этого мира. Иными словами, человек Запада становится сторонником социализма в той мере, в какой он осознает антикультурность (=антигуманность, =антисоциальность) существующей мировой экономико-политической системы.

Когда же он не только осознает это, но и на практике крутых изломов истории убедится в том, что реально является не более чем функцией глобальной гегемонии капитала, он начнет (а сотни тысяч, если не миллионы уже начали) действовать, изменяя институты и формы существующей экономической и политической организации в своих странах и мире в целом с тем, чтобы открыть простор тому пространству культуры и человека, их свободы, о котором как о высшей цели и ценности пишут и В.М.Межуев, и автор этого текста.

Вторая ремарка.

Несколько слов о том, как связана эта академическая полемика с вопросом о природе СССР, Октябрьской революции и актуальными экономико-политическими вопросами современности. Причина проста: Октябрьская революция была не просто политическим переворотом и не только попыткой (в конечном итоге закончившейся поражением) создать плановую экономику и советскую политическую систему. По своему самому глубокому смыслу она была революцией против «царства необходимости» и началом масштабного, по сути дела всемирного поиска практических путей формирования предпосылок и основных элементов «царства свободы».