Инструменталистский синтез М. Фридмена

В 1953 г. публикацией краткого, но впоследствии очень влиятельного, очерка «Методология позитивной экономической науки» к спору под­ключился Милтон Фридмен. Эта работа занимает особое место в его твор­честве: ни до, ни после ее написания Фридмен к проблемам методологии не обращался. Даже когда его собственная позиция стала предметом ост­рой дискуссии, он не счёл нужным ответить оппонентам или дать какой-либо комментарий. Что же заставило основателя монетаризма именно в то время заняться методологией?

По-видимому, Фридмен хорошо отдавал себе отчёт в том, что обе про­тивоборствующие методологические концепции того времени — апри­оризм и ультраэмпиризм — имеют равные шансы завести науку в безна­дёжный тупик.

С самого начала своей научной карьеры Фридмен был нацелен на оп­ровержение кейнсианской доктрины регулирования и создание собствен­ной концепции — монетаризма. И то, и другое предполагало проведение серьезных эмпирических исследований: следовало проверить, справедлив ли «основной психологический закон» Кейнса, насколько надежна корре­ляция между национальным доходом и инвестициями, какую роль играют деньги в экономической истории США. Сама постановка такого рода воп­росов с позиций априоризма считалась неуместной. И не удивительно, что точка зрения Роббинса-Мизеса была для Фридмена изначально непри­емлемой. Он пишет: «Только фактические данные способны показать, имеют ли категории «аналитической системы упорядочения» значимый эмпи­рический аналог, то есть полезны ли они при анализе определенного класса конкретных проблем». В противном случае экономическая теория выродится в простую систему тавтологий и станет замаскированной мате­матикой.

Здесь, как нетрудно заметить, Фридмен во многом солидарен с Т. Хатчисоном, однако ультраэмпиризм вызывает у него, пожалуй, даже большее раздражение, чем априоризм. Возможно, это связано с тем, что в 1950-х гг. априоризм уступал позицию за позицией ультраэмпиризму, но так или иначе Фридмен резко критикует экономистов, которые, подобно Хатчисону, настаивают на эмпирической проверке каждого элемента теории, её исходных предпосылок и конечных выводов: «Этот широко распростра­ненный взгляд является фундаментальной ошибкой и наносит большой вред. Кроме того, такой подход вовсе не даёт более легких способов отсе­ивания необоснованных гипотез. Он лишь вносит путаницу, способствует непониманию важности эмпирических данных для экономической тео­рии, направляет по ложному следу интеллектуальные усилия исследова­телей, устремленные на развитие позитивной экономической науки, и пре­пятствует достижению консенсуса относительно используемых в ней гипо­тез».

На первый взгляд, высказывание звучит странно: если только факты решают судьбу теории, то почему бы не проверить её исходные положе­ния? Однако Фридмен убедительно аргументирует свою позицию. Во-первых, непосредственная проверка предпосылок не всегда возможна. Например, в физике принята гипотеза, согласно которой ускорение тела, падающего в вакууме, есть постоянная величина. Но идеального вакуума не существует в природе, поэтому установить верность гипотезы с помощью проверки реалистичности её предпосылок нельзя. «Формула принимается потому, что она «работает», а не потому, что мы пребываем в состоянии, близком к вакууму — что бы это ни означало». Во-вторых, — и это глав­ное, — теория тем и отличается от простого описания, что «объясняет» мно­гое малым, то есть извлекает общие и решающие элементы из массы сложных и детализированных обстоятельств, поэтому реалистичными ис­ходные предпосылки вообще не бывают и больше того, «чем более важной является теория, тем более нереалистичны (в указанном смысле) ее пред­посылки».

Отсюда следует, что единственно возможным способом эмпирической проверки теории является сравнение её выводов (предсказаний) с факта­ми. «Гипотеза отвергается, — пишет Фридмен, — если предсказания про­тиворечат реальным данным («часто» или в большей степени, чем пред­сказания, получаемые с помощью альтернативных гипотез); она прини­мается, если её предсказания не противоречат реальности; наше доверие к ней возрастает, если реальные данные многократно не могли её опроверг­нуть». И далее Фридмен добавляет: «Факты никогда не могут «доказать гипотезу», они могут лишь не суметь выявить её ошибочность, что мы обыч­но и имеем в виду, когда говорим — не совсем корректно, — что гипотеза была подтверждена реальным опытом».

От критики априоризма и ультраэмпиризма Фридмен переходит к фор­мулировке собственной концепции метода, в основе которой лежит логический позитивизм, попперианство и инструментализм — фило­софская доктрина, рассматривающая научные концепции не столько как отражение действительности, сколько как средство достижения кон­кретных целей.

Он предлагает строить теорию методом догадок и опровержений. Сна­чала выдвигается абсолютно произвольная гипотеза. Она не основывается на опыте и прямой эмпирической проверке не подлежит. Из нее выводится эмпирически проверяемое следствие — предсказание, которое сопостав­ляется с непосредственно наблюдаемыми данными. Если факты подтверж­дают следующий из гипотезы вывод, она принимается, в противном слу­чае — отвергается. Если же гипотеза не дает предсказаний или ее выводы оказываются не сопоставимыми с конкретными данными, она считается лишенной научного смысла.

Доктрина инструментализма, многие сторонники которой готовы под­писаться под тезисом Ф. Ницше, что истина — это «полезная ложь», допу­скает использование сколь угодно далеких от действительности и даже вза­имоисключающих предпосылок, лишь бы они давали эмпирически содер­жательные выводы. Например, в свое время астрологические системы Птолемея и Коперника были объявлены совершенно равноправными, посколь­ку обе достаточно хорошо предсказывали траектории движения небесных тел. Точно так же поступает и Фридмен, утверждая, что модель совершен­ной конкуренции ничуть не хуже теорий несовершенной и монополисти­ческой конкуренции. Он не настаивает на повсеместном существовании свободного рынка в реальной жизни, но утверждает, что если, допуская его наличие, можно сделать столь же точные предсказания, как из предпосыл­ки его отсутствия, то оба взаимоисключающих тезиса придется признать одинаково обоснованными.

Концепция метода Фридмена вообще снимает возражения против всего традиционного набора неоклассических постулатов. Отдельное обсужде­ние реалистичности модели совершенной конкуренции, тезиса о макси­мизации прибыли, идеи рациональности поведения хозяйствующего субъ­екта и других проблем не допускается. Основанная на них теория может оцениваться только вся в целом. Причем решение вопроса ее эмпиричес­кой обоснованности полностью переносится из сферы исходных предпо­сылок в область конечных выводов — предсказаний.

Свою методологию Фридмен довольно успешно использовал как для обоснования монетаризма, так и для опровержения кейнсианства.

Еще на заре своей научной карьеры он выступил с критикой кейнси­анства, избрав в качестве непосредственной мишени работу О. Ланге «Гиб­кость цен и занятость». В ней утверждалось, что понижение цены на фактор производства ведет к более интенсивному его использованию лишь при оп­ределенных условиях. Таких условий в современной монополистической экономике нет. Значит, капитализм не в состоянии обеспечить полную за­нятость без вмешательства государства. С точки зрения Фридмена, работа Ланге — пример «таксономического теоретизирования», описывающего и классифицирующего явления, но не дающего никаких предсказаний. Этот недостаток порожден стремлением экономистов сделать исходные положе­ния теории как можно более реалистичными. Конечно, считает Фридмен, можно путем бесконечных уточнений и введением все новых дополни­тельных условий приблизить предпосылки теории к действительности. Но тогда отправные положения и конечные выводы окажутся на одном уровне общности и по существу сольются. Такая теория ничего не может объяснить; единственный вывод, на который она способна: то, что есть — есть.

Сам же Фридмен, исходя из того, что нереалистичность предпосылок прямо пропорциональна значимости теории, сознательно начинает пост­роение собственной теоретической концепции с заведомо не соответству­ющих действительности допущений — о свободной конкуренции, полной определенности, совершенной гибкости цен. Из этих и ряда дополни­тельных положений он делает вывод о «чисто монетарном» происхожде­нии циклических колебаний.

Отсюда следует, что если равновесие нарушается в результате воздейст­вия денежных, а не «реальных», как полагают кейнсианцы, факторов, то должна наблюдаться зависимость между объемом денежной массы и на­циональным доходом. Данное предсказание Фридмен подвергает эмпири­ческой проверке в работе «Монетарная история Соединенных Штатов, 1867—1969», написанной совместно с А. Шварц. Приведенные там статистические данные показали, что связь между динамикой национального дохода и массой денег в обращении на самом деле существует. Причем она прослеживается лучше, чем корреляция между национальным доходом и инвестициями, на которую полагались кейнсианцы. Это Фридмен воспри­нял как подтверждение своей теории и счел приоритет монетаризма перед кейнсианством полностью доказанным.

Первоначально очерк Фридмена не привлек к себе особого внимания, но, затем, в 1960-х гг., когда стало ясно, что именно составляет методологическую основу набирающего день ото дня силу монетаризма, на страницах самого пре­стижного журнала «Американский экономический обзор» («The American Economic Review») развернулась дискуссия по поводу «Методологии позитив­ной экономической науки». Позже полемика охватила и другие издания. Из­ложить свой взгляд на методологию Фридмена сочли необходимым такие «зубры» экономической науки, как П. Самуэльсон, Г. Саймон, Т. Хатчисон, Ф. Махлуп, А. Папандреу, известнейший философ-неопозитивист Э. Нагель и множество экономистов с менее громкими именами — Д. Беар, Д. Орр, Ю. Ротвейн, Д. Мелит, Л. Д. Алесси и др.

Разброс во мнениях оказался очень широким: от полной поддержки Фридмена Махлупом до бескомпромиссного отрицания его концепции, представленного в крайне резкой форме Самуэльсоном. Остальные же учас­тники дебатов посвятили свои высказывания доброжелательной или не очень критике отдельных положений очерка Фридмена,

Если суммировать суть претензий к методологической концепции Фридмена, то их можно свести к двум положениям.

Во-первых, провозгласив конечной целью теории предсказание, он свёл на нет объяснительную функцию науки'. Мысль о том, что разница между предсказанием и «объяснением» (этот термин Фридмен, Самуэльсон и многие их коллеги предпочитают не использовать без кавычек, считая его крайне аморфным) носит чисто семантический характер, имела широкое хождение в философии науки того времени. Отождествление этих понятий значительно облегчает работу ученого, позволяя получать предсказания по принципу «черного ящика», то есть, опираясь на корреляцию меж­ду явлениями, освобождая себя от необходимости доказывать наличие при­чинно-следственных связей. Но оно же ведет к элементарной, но широко распространенной в экономической теории ошибки: post hoc ergo propter hoc (после этого, значит — по причине этого).

Не избежал её и сам Фридмен, когда на раннем этапе кейнсианско-монетаристского противостояния счёл обнаружившиеся совпадения аргумен­тов в пользу своей точки зрения. В действительности установление тесной корреляции между динамикой денежной массы еще не доказательство оп­ределяющего воздействия предложения денег на циклические подъемы и спады. С неменьшим основанием можно было бы утверждать, что дина­мика самой денежной массы определяется циклическими колебаниями национального дохода. Кейнсианцы неоднократно обращал и внимание на этот момент. Раскрыть «передаточный механизм» влияния денег на эконо­мическую активность монетаристы в тот момент не смогли, что, однако, не уменьшило уверенности их лидера в с вое и правоте. И это понятно. Ведь если конечная цель науки — предсказания, то как они получены, не столь уже важно.

Во-вторых, как утверждает группа экономистов во главе с П. Самузльсоном, «думать, будто нереалистичность в смысле фактической неточнос­ти даже в терпимой степени приближения является чем-либо иным, неже­ли пороком теории либо гипотезы (или набора гипотез), — глубокое за­блуждение». Самуэльсон считает проверку предпосылок столь же необхо­димой, как и проверку выводов, а концепцию метода Фридмена, которую называют не иначе, как «Ф-уклоном» (F-twist), расценивает как уловку с целью уклониться от опровержения столь необходимых для неоклассики модели совершенной конкуренции и гипотезы «максимизации прибыли». И затем, демонстрируя присущее ему чувство юмора, он пытается обра­тить методологию Фридмена против него самого, дабы показать ее абсурд­ность. Самуэльсон пишет: «Если д-р Фридмен скажет нам, что это не так (т.е. его методология не является апологией неоклассики), и если его психоаналитик заверит нас, что его исследование данного случая не выявило подсознательных мотивов, все равно будет правильным, исполь­зуя Ф-уклон, сказать: «Наша теория относительно происхождения и задач Ф-уклона невозможна и «нереалистична»... но что с того? Следствия на­шей теории согласуются с тем фактом, что экономисты Чикагской школы используют методологию, чтобы устранить возражения против своих ут­верждений».

Собственное понимание метода Самуэльсон иллюстрирует следующим способом: А= В—С, где А— предпосылки теории, В— сама теория, С—её следствие. Причём степень реализма или уровень общности у всех трёх элементов одинаковы. Из нереалистичных предпосылок нельзя вывести правильную теорию, а ложная теория не в состоянии дать эмпирически обоснованных заключений. Если все же предсказания в какой-то части под­твердятся, это следует воспринимать как случайность, но ни в коем случае как подтверждение теории В или её предпосылок А.

Многие участники полемики были крайне озадачены, услышав из уст Самуэльсона подобную концепцию метода. Ведь она не позволяет построить сколько-нибудь общую теорию, ограничивая задачи науки даже не предсказанием, а простым описанием и, следовательно, ничего не в состоянии объяснить. Ф. Махлуп совершенно справедливо отметил: «Теория, по оп­ределению, гораздо шире любого из выводимых ею следствий, если бы след­ствия сводились к «теории», а теория сводилась к следствиям, такая тео­рия была бы ни чем иным, как другой формой эмпирических данных (на­званных «следствием»), и никогда бы не «объясняла» наблюдаемые эмпи­рические факты». На это Самуэльсон просто и ясно ответил, что он и не собирается ничего «объяснять», для него «объяснение» — лишь почётное название хорошего описания: «описание (в виде системы уравнений или в какой-либо другой форме), которое способно хорошо описать широкий круг наблюдаемой действительности и представляет собой все «объясне­ние», которое мы в состоянии получить (или хотим получить) в этом мире».

Выходит, что Самуэльсон в полном соответствии с традициями исто­рической школы XIX в. в принципе отрицает экономическую теорию как таковую. Между тем, он — один из наиболее известных теоретиков, имею­щих мировую славу. В связи с этим закономерно встаёт вопрос: придержи­вается ли на деле Самуэльсон методологической концепции, которую дек­ларирует и использует для критики Фридмена? Большинство комментато­ров отвечают отрицательно. Ф. Махлуп, например, считает, что есть два Самуэльсона — методолог и теоретик, взгляды которых противоположны. Если один резко негативно высказывается о «Методологии позитивной экономической теории», то другой является не меньшим «Ф-уклонистом», чем сам Фридмен. В подтверждение своих слов Махлуп напоминает, чтоСамуэльсон является не только автором «Основ экономического анализа» и теории выявленных предпочтений, где он действительно попытался использовать нечто близкое к заявленной методологии, но и одним из создателей теоремы о выравнивании цен на факторы производства (теоремы Хекшера-Олина-Самуэльсона).

Суть этой модели сводится к тому, что причиной внешней торговли является разная обеспеченность стран факторами производства. «Специализация страны А (богатой капиталом) на производстве капиталоёмкого товара приводит к переливу капитала в эту отрасль, к росту спроса на ка­питал и, следовательно, росту цены на капитал. Специализация страны Б (богатой трудом) на производстве трудоёмкого товара приводит к перели­ву труда в эту отрасль, росту спроса на труд и цены на него. Таким образом, в результате торговли будет происходить сближение структур относи­тельных цен на труд и капитал в обеих странах вследствие повышения цены на тот фактор, который относительно дешевле в каждой из стран».

Чтобы доказать эту теорему, Самуэльсону пришлось принять ряд допу­щений: о наличии только двух стран — Америки и Европы, производстве лишь двух товаров — продуктов питания и одежды, использовании обеи­ми странами только двух факторов производства, отсутствии препятствий во внешней торговле в виде тарифов и транспортных издержек и ряда других стольже далеких от действительности постулатов. Как совместить исполь­зование всех этих положений с критикой принципа нереалистичности предпосылок остаётся неясным, заключает Махлуп.

Исследование в области внешней торговли — отнюдь не единственный пример широкого плюрализма в трудах Самуэльсона. Ему, как и вообще сторонникам «неоклассического синтеза», можно задать ряд неприятных вопросов, например: правомерно ли порицать Фридмена за привержен­ность модели свободной конкуренции и одновременно пропагандировать её в своём знаменитом учебнике, отмечая, что «овладение современным анализом определения уровня дохода в подлинном смысле утверждает клас­сические принципы ценообразования»³. Или если «нереалистичность в смысле фактической неточности — порок теории», то допустима ли при­нимаемая на макроуровне традиционная кейнсианская предпосылка ус­тойчивости цен, которая, кстати говоря, никак не вписывается в «класси­ческие принципы ценообразования»? Наконец, если ненаблюдаемость отождествляется с отсутствием научного смысла, то как быть с эффектом богатства, который если и проявляется, то крайне слабо, поскольку требу­ет реального существования все тех же постулатов свободной конкурен­ции, полной информированности хозяйствующих субъектов и т. п.; и, тем не менее, он признается теоретически безупречным?

Перечень подобных вопросов нетрудно продолжить, но и без того ясно, что получить на них убедительные ответы вряд ли возможно. Значит, прав Махлуп, утверждая, что Самуэльсон как теоретик зачёркивает все сказан­ное им же как методологом.

К чему же пришли в итоге участники дискуссии? Всеобщего консенсуса достичь, разумеется, не удалось, но, как свидетельствует М. Блауг, «Фридмену и Махлупу, похоже, удалось убедить большинство своих коллег в том, что непосредственная проверка предпосылок экономической теории не является необходимой и может ввести в заблуждение; окончательный вер­дикт по поводу экономической теории должен выноситься в зависимости от их способности предсказывать явления, для объяснения которых они созданы»'. Пересмотрели свои позиции и лидеры соперничавших ранее концепций — «ультраэмпиризма» и априоризма. Хатчисон попытался дока­зать, что термин «ультраэмпирист» к нему не применим, поскольку теперь он считает опосредованную проверку предпосылок не менее эффективной, чем прямую, то есть фактически соглашается с Фридменом². Что же каса­ется Роббинса, то в «Автобиографии экономиста» (1971) он признает, что уделял мало значения проблеме проверки теории, и пишет: «Глава о приро­де экономических обобщений имеет сильный уклон в сторону методологи­ческой концепции, которая сейчас называется эссенциализмом... Она была написана до того, как на научном горизонте взошла звезда Карла Поппера. Если бы я знал в то время о его новаторском изложении научного метода... эта часть книги выглядела бы совершенно иначе».

Итак, попперовский принцип фальсификации в интерпретации Фридмена завоевал положение доминирующей концепции метода экономичес­кой теории. Однако к концу 1970-х гг. непрекращающиеся экономические потрясения, глубокие изменения в философии науки, а также некоторые новые изыскания в области истории экономической мысли в значитель­ной мере подорвали его статус. Многие учёные пришли к выводу, что на практике доктрина фальсификационализма сталкивается с рядом трудностей такого рода, которые ставят под вопрос её применимость в экономи­ческой науке. Это дало толчок новой методологической дискуссии, кото­рую нельзя считать законченной и по сей день.