Интересно проследить за ходом его рассуждений.

С острым чутьем человека новой, буржуазной эпохи он сразу, в сущности, ставит вопрос о прибавочной стоимо­сти: «...мы должны попытаться объяснить таинственную природу как денежной ренты, называемой процентом (usury), так и ренты с земель и домов»[34]. В XVII в. земля еще основной объект приложения человеческого труда. Поэтому для Петти прибавочная стоимость выступает ис­ключительно в форме земельной ренты, в которой скры­вается и промышленная прибыль. Процент он далее так­же выводит из ренты. Торговая прибыль мало интересует Петти, что резко отличает его от толпы современников-меркантилистов. Примечательно и выражение о таинст­венной природе ренты. Петти чувствует, что он стоит перед большой научной проблемой, что внешность явления здесь отличается от сущности.

Далее идет знаменитое, неизменно цитируемое место. Предположим, что некто (этот некто будет далее не только героем арифметических задачников, но и экономических трактатов!) занимается производством зерна. Часть про­изведенного им продукта вновь пойдет на семена, часть будет потрачена на удовлетворение собственных потреб­ностей (в том числе путем обмена), а «остаток хлеба со­ставляет естественную и истинную земельную ренту». Здесь намечено деление продукта, а следовательно, создающего его труда и стоимости на три основные части: 1) часть, представляющую возмещение затраченных средств произ­водства, в данном случае семян[35]; 2) часть, необходимую для поддержания жизни работника и его семьи, и 3) из­быток, или чистый доход. Эта последняя часть соответствует введенным Марксом понятиям прибавочного продукта и прибавочной стоимости.

Далее Петти ставит вопрос: «...какому количеству анг­лийских денег может равняться по своей стоимости этот хлеб или эта рента? Я отвечаю: такому количеству денег, которое в течение одинакового времени приобретает за вычетом своих издержек производства кто-нибудь другой, если он всецело отдается производству денег, т. е. предположим, что кто-нибудь другой отправляется в страну серебра, добывая там этот металл, очищает его, доставляет его на место производства хлеба первым, чеканит тут из этого серебра монету и т. д. Предположим далее, что этот индивидуум в течение того времени, которое он посвящает добыванию серебра, .приобретает также средства, нужные для своего пропитания, одежды и т. д. Тогда серебро одно­го должно быть равно по своей стоимости хлебу другого;
если первого имеется, например, 20 унций, а последнего 20 бушелей, то унция серебра будет представлять собой цену бушеля хлеба»[36].

В последнее время в экономику прочно вошло понятие модели, распространяется метод экономического моделиро­вания. Модель — это мыслимая картина экономических связей, содержащая некие исходные условия и предполо­жения. Может быть, описанная Петти ситуация — одна из первых экономических моделей в истории науки.

Очевидно, что приравнивание по стоимости частей зерна и серебра, представляющих собой прибавочный про­дукт, равносильно приравниванию всего валового продук­та. Ведь эти последние 20 бушелей зерна ничем не отли­чаются от остальных, скажем, 30 бушелей, которые возме­щают семена и составляют пропитание земледельца. Это же относится и к 20 унциям серебра, о которых выше идет речь. В другом месте Петти выражает идею трудовой стои­мости в чистом виде: «Если кто-нибудь может добыть из перуанской почвы и доставить в Лондон одну унцию се­ребра в то же самое время, в течение которого он в состоя­нии произвести один бушель хлеба, то первая представляет собою естественную цену другого...»[37].

Итак, Петти, по существу, формулирует закон стоимо­сти. Он понимает, что этот закон действует крайне сложным образом, лишь как общая тенденция. Это выра­жается в следующих поистине удивительных фразах: «Я утверждаю, что именно в этом состоит основа сравне­ния и сопоставления стоимостей. Но я признаю, что раз­вивающаяся на этой основе надстройка (superstructure) очень разнообразна и сложна»[38].

Между меновой стоимостью, величина которой опреде­ляется затратами труда, и реальной рыночной ценой — множество посредствующих звеньев, которые безмерно ус­ложняют процесс ценообразования. С этим, кстати сказать, постоянно сталкиваемся и мы, стремясь использовать закон стоимости для конкретных целей ценообразования. Более того, с необычайной прозорливостью Петти называет некоторые ценообразующие факторы, с которыми приходится считаться современным экономистам и плановикам: влияние товаров-заменителей, товаров-новинок, мод, подражания, традиций потребления.

Петти делает первые шаги на пути анализа самого тру­да, создающего стоимость. Ведь каждый конкретный вид труда создает только конкретное благо, потребительную стоимость: труд земледельца — зерно, труд ткача — по­лотно и т. д. Но как уже говорилось, в любом виде труда есть что-то общее, делающее все виды труда сравнимыми, а эти блага — товарами, меновыми стоимостями: затрата рабочего времени, как такового, затрата производитель­ной энергии работника вообще.

Петти был в истории экономической науки первым, кто стал прокладывать путь к идее абстрактного труда, кото­рая легла в основу марксовой теории стоимости.

Было бы странно искать у зачинателя и первооткрыва­теля какую-то стройную и законченную экономическую теорию. Опутанный меркантилистскими представлениями, он еще не может отделаться от иллюзии, что труд в добы­че драгоценных металлов — это все же какой-то особен­ный труд, наиболее непосредственно создающий стои­мость. Петти не может отделить меновую стоимость, кото­рая наиболее наглядно воплощается в этих металлах, от самой субстанции стоимости — затрат всеобщего человеческого абстрактного труда. У него нет сколько-нибудь яс­ного понятия о том, что величина стоимости определяется затратами общественно необходимого труда, типичными и средними для данного уровня развития хозяйства. Затраты труда, превышающие общественно необходимые, пропадают даром, не создают стоимость. Многое с точки зрения последующего развития науки можно признать у Петти слабым и прямо ошибочным. Но разве это главное? Глав­ное в том, что Петти твердо стоит на избранной им пози­ции — трудовой теории стоимости — и успешно применяет ее ко многим конкретным проблемам.

Мы уже видели, как он понимал природу прибавочного продукта. Но там речь шла о простом товаропроизводите­ле, который сам присваивает произведенный им же приба­вочный продукт. Петти не мог не видеть, что в его время значительная часть производства велась уже на капиталистических началах, с применением наемного труда.

Он должен был прийти к мысли, что прибавочный про­дукт производится не только и не столько для себя, сколь­ко для владельцев земли и капитала. О том, что он при­шел к этой мысли, свидетельствуют его соображения о заработной плате. Заработная плата работника определяется и должна определяться, по его мнению, только необходи­мым минимумом средств существования. Он должен полу­чать не более, чем необходимо, «чтобы жить, трудиться и размножаться». Петти понимает в то же время, что стои­мость, создаваемая трудом этого работника,— это совер­шенно иная величина, и, как правило, значительно боль­шая. Эта разница и является источником прибавочной стоимости, которая у него выступает в виде ренты.

Хотя и в неразвитой форме, Петти выразил основное научное положение классической политической экономии: в цене товара, определяемой в конечном счете затратами труда, заработная плата и прибавочная стоимость (рента, прибыль, процент) находятся в обратной зависимости. По­вышение заработной платы при одном и том же уровне производства может происходить лишь за счет прибавоч­ной стоимости, и наоборот. Отсюда один шаг до признания принципиальной противоположности классовых интересов рабочих, с одной стороны, и землевладельцев и капитали­стов — с другой. Таков последний вывод, который сделает классическая политическая экономия в лице Рикардо. Петти ближе всего подходит к такому взгляду, пожалуй, не в «Трактате», а в написанной в 70-х годах знаменитой «Политической арифметике», хотя и там мысль эта имеет­ся лишь в зародыше.

Но в целом увлечение политической арифметикой как-то помешало Петти углубить свою экономическую теорию, понимание коренных закономерностей капиталистической экономики. Многие гениальные догадки «Трактата» оста­лись неразвитыми. Цифры теперь увлекали его, они каза­лись ключом ко всему. Еще в «Трактате» есть характерная фраза: «Первое, что необходимо сделать,— это подсчи­тать...» Она становится девизом Петти, каким-то заклинанием: надо подсчитать, и все станет ясно. Создатели статистики страдали несколько наивной верой в ее силу.

Конечно, содержание главных экономических сочине­ний Петти не исчерпывается сказанным. Оно гораздо бо­гаче. Сумма его идей — это мировоззрение прогрессивной буржуазии. Петти впервые исследует само капиталистиче­ское производство и расценивает экономические явления с точки зрения производства. В этом его решительное преимущество перед меркантилистами. Отсюда его крити­ческое отношение к непроизводительным слоям населе­ния, из которых он особо выделяет священников, адвока­тов, чиновников. Он полагает, что можно было бы значи­тельно уменьшить число купцов и лавочников, которые тоже «не доставляют никакого продукта». Эта традиция критического отношения к непроизводительным группам населения войдет в плоть и кровь классической политиче­ской экономии.

Стиль — это человек, как гласит старое французское изречение. Литературный стиль Петти необычайно свеж и оригинален, даже симпатичен. И не потому, что он вла­дел какими-то литературными красотами и тонкостями. Наоборот, Петти лаконичен, прям и строг. Смелые мысли он выражает в смелой, безоговорочной форме. Он всегда говорит только главное и простыми словами. Самая объ­емистая его работа не занимает в русском переводе и 80 книжных страниц.

Устав Королевского общества, одним из членов-учре­дителей которого был Петти, требовал, чтобы «во всех отчетах об опытах... излагалась только суть дела, без всяких предисловий, оправданий или риторических украшений». Это великолепное правило Петти считал применимым не только к естественным, но и к общественным наукам и стремился следовать ему. Многие его работы и напоми­нают «отчеты об опытах». Правило это не мешало бы, впрочем, знать и руководствоваться им также современ­ным экономистам и представителям других общественных наук.

Простота не мешает видеть за строчками сочинений Петти его яркую личность, неуемный темперамент, поли­тическую страстность. Этот богатый помещик, с его огром­ным напудренным париком и в роскошном шелковом каф­тане (таков сэр Уильям на одном из поздних портретов), во многом оставался грубоватым простолюдином и слегка склонным к цинизму медиком. При всем своем богатстве и титулах, Петти всегда неустанно работал — не только умственно, но даже физически. Его страстью было кораб­лестроение, и он без конца проектировал и строил необыч­ные суда. В чертах его личности отчасти заключается объяснение его антипатий: он нутром ненавидел бездель­ников и паразитов. К самой королевской власти Петти от­носился строго. Заискивая перед двором, оп в то же время писал вещи, которые никак не могли понравиться королю и правительству: короли склонны к агрессивным войнам, и самый лучший способ удержать их от этого — не давать им денег для ведения войн.

Политическая арифметика

Английскому королю Карлу II боль­ше всего в жизни хотелось превзойти в чем-то его августейшего родствен­ника — французского короля Людовика XIV. Он устраи­вал балы и фейерверки с оглядкой на Версаль. Но денег у него было гораздо меньше, чем у французского властелина. Он дал герцогский титул нескольким своим внебрачным сыновьям. Но Людовик делал своих бастардов маршалами Франции, а подобное было недоступно Стюарту: его абсо­лютная монархия не была такой уж абсолютной.

Оставалась наука. Вскоре после Реставрации по его воле и под покровительством всей королевской семьи было создано Королевское общество (английская академия наук), которым Карл мог гордиться с полным основанием. Такого у Людовика не было! Король сам делал химиче­ские опыты и занимался морским делом. Это было в духе времени. Это было одной из забав «веселого монарха», как, впрочем, и все Королевское общество.

Самым интересным и остроумным человеком в нем был сэр Уильям Петти. В узком кругу король и высшие аристократы были вольнодумны, а лучше Петти никто не умел поиздеваться над святошами всех вероисповеданий. Однажды лорд-наместник Ирландии герцог Ормонд в веселой и, вероятно, не совсем трезвой компании попросил сэра Уильяма показать свое искусство. Забравшись на два поставленных рядом стула, Петти стал под общий хохот пародировать проповедников разных церквей и сект. Ув­лекшись, он начал, якобы устами священников, резко ру­гать, как пишет очевидец, «некоторых государей и губер­наторов» за плохое управление, лицеприятие и корысть. Хохот стих. Герцог не знал, как утихомирить вызванного им самим духа.

И король и ирландские наместники любили слушать Петти лишь до тех пор, пока он не начинал говорить о по­литике и торговле. А он не мог не говорить об этом! Для него все другие разговоры были лишь поводом, чтобы из­ложить очередной экономический проект. Один его проект был смелее и радикальнее другого. Это казалось опасным, докучным, лишним. Другой ирландский наместник, лорд Эссекс, говорил, что сэр Уильям — «самый раздражающий человек в трех королевствах» (т. е. в Англии, Шотландии и Ирландии). Герцог Ормонд в глаза сказал ему однажды, что некоторые считают его «фокусником, человеком, наби­тым бредовыми и вздорными идеями, а также фанатиком».

Ему было нелегко жить! Природный оптимизм иногда сменялся желчной меланхолией, иногда бессильной яро­стью.

Почему проекты Петти почти всегда оказывались не ко двору? Некоторые из них были, при всей их гениальной смелости, просто утопичны. Но многие из них были впол­не разумны с точки зрения своей эпохи. Суть, однако, заключалась в том, что все они были сознательно и смело направлены на развитие капиталистического хозяйства в Англии и Ирландии, на более решительную ломку фео­дальных отношений. А монархия Карла II и его брата Иакова II, наоборот, цеплялась за эти пережитки, в край­нем случае шла под давлением буржуазии на половинча­тые меры. Потому-то она и пала через год после смерти Петти.

Петти всегда смотрел на богатство и процветание Анг­лии через призму сравнения с соседними странами. Свое­го рода эталоном для него была Голландия. И он много­кратно возвращался в своих сочинениях к сложной проблеме: в чем причины ее успешного развития? Но с годами он все более убеждался, что позициям Англии непосредст­венно угрожает уже не Голландия, а более крупная и аг­рессивная держава — Франция. Его экономические идеи приобретают все более явный антифранцузский политиче­ский характер.

К 1676 г. Петти заканчивает работу над своим вторым главным экономическим сочинением — «Политической арифметикой», но публиковать его не решается. Союз с Францией — основа внешней политики Карла II. Английский король получает тайную денежную субсидию от Лю­довика XIV: парламент прижимист, налоги не достаются королю, вот и приходится изворачиваться. Сэр Уильям не трус, но рисковать милостью двора у него нет охоты.

«Политическая арифметика» распространяется в спис­ках. В 1683 г. кто-то публикует сочинение Петти ано­нимно, без его ведома и под другим заглавием. Только после «славной революции» 1688—1689 гг. и связанного с ней резкого изменения политики Англии сын Петти (лорд Шелберн) издает .«Политическую арифметику» пол­ностью и под именем автора. В предисловии он пишет, что издание книги его покойного отца было ранее невозможно, так как «доктрины этого сочинения задевали Францию».

Как противник Франции, Петти, конечно, достойный и дальновидный представитель английской буржуазии. Все последующее столетие, вплоть до начала XIX в., Ан­глия будет упорно бороться с Францией и в этой борьбе укрепится как первая промышленная держава мира. Но в «Политической арифметике» важнее всего методы, кото­рыми Петти доказывает свои положения. Это первая в ис­тории экономической науки работа, основанная на статистико-экономическом методе исследования.

Можно ли представить себе современное государство без статистики? Очевидно, нельзя. Можно ли представить себе современное экономическое исследование без стати­стики? Можно, но трудно. Если автор даже оперирует «чи­стой теорией», в литературной или математической форме, и не приводит никаких статистических данных, он все равно неизбежно исходит из того, что они в принципе су­ществуют и более или менее известны читателю.

Не так обстояло дело в XVII в. Статистики просто не было (как не было, разумеется, и этого слова: оно появи­лось лишь в конце XVIII в.). Было очень мало известно о численности, размещении, возрастном и профессиональ­ном составе населения. Еще меньше было известно об ос­новных экономических показателях: производстве и по­треблении основных товаров, доходах населения, распре­делении богатства. Только о налогах и внешней торговле были кое-какие данные.

Большой заслугой Петти было уже то, что он первым поставил вопрос о необходимости создания государственной статистической службы и наметил некоторые основные линии сбора данных. Многократно возвращаясь в своих сочинениях к созданию статистической службы, он неизменно, как бы между прочим, отводил себе место ее руководителя. Этот придуманный им пост он называл по-разному, более или менее пышно, в зависимости от на­строения и оценки своих шансов. К тому же он надеялся не только учитывать, но в какой-то мере и «планировать». Например, он делал удивительные для своего времени расчеты «баланса рабочей силы»: сколько надо в стране врачей и адвокатов (других специалистов с высшим обра­зованием в XVII в., по существу, не было) и сколько сту­дентов надо, следовательно, принимать каждый год в уни­верситеты.

Петти не только неустанно проповедовал необходи­мость статистики, но и блестяще использовал для доказа­тельства своих экономических положений те немногие и не очень надежные статистические данные, какими он располагал. Петти ставил перед собой конкретную зада­чу — доказать на основе объективных цифровых данных, что Англия не беднее и не слабее Франции. Отсюда выте­кала более широкая задача — дать в количественной фор­ме оценку экономического состояния Англии его времени.

В предисловии к своей работе он пишет о методе поли­тической арифметики: «Способ, каким я взялся сделать это, однако, не обычный, ибо, вместо того чтобы упо­треблять слова только в сравнительной и превосходной степени и прибегать к умозрительным аргументам, я всту­пил на путь выражения своих мнений на языке чисел, ве­сов и мер (я уже давно стремился пойти по этому пути, чтобы показать пример политической арифметики), упо­требляя только аргументы, идущие от чувственного опы­та, и рассматривая только причины, имеющие видимые основания в природе. Те же, которые зависят от непосто­янства умов, мнений, желаний и страстей отдельных лю­дей, я оставляю другим»[39].

Один из виднейших последователей Петти — Чарлз Давенант давал такое простое определение: «Под полити­ческой арифметикой мы подразумеваем искусство рассуж­дать о делах, относящихся к управлению государством, по­средством цифр...» Далее он отмечает, что само это искусство является весьма древним. Но Петти «впервые дал ему имя и ввел его в рамки правил и методов».

Политическая арифметика Петти была прообразом ста­тистики, а его метод предвосхищал целый ряд важных на­правлений в экономической науке. Он прозорливо писал о важности исчисления национального дохода и национального богатства страны — показателей, которые играют в современной статистике и экономике огромную роль. Он впервые произвел подсчеты национального богатства Анг­лии. Демократизм и незаурядная смелость Петти видны, когда он пишет, что «необходимо весьма тщательно раз­личать между богатством страны и богатством абсолют­ного монарха, который берет у народа там, тогда и в та­кой пропорции, в какой это ему заблагорассудится»[40]. Он имел при этом в виду Людовика XIV, но и Карл II мог бы увидеть в этой фразе строгое предостережение.

Исчисление национального богатства у Петти может в одной части показаться странным с точки зрения обычных принципов современной статистики: он считал важнейшей составной частью этого богатства само население страны и давал ему определенную денежную оценку. Стоимость на­селения Англии его эпохи он оценивал в 417 млн. фунтов стерлингов, а все вещественное богатство — в 250 млн. Но это не только парадоксальная идея. Речь идет о своеобраз­ной теории, которая была оригинальной и прогрессивной для своего времени. Петти в принципе считал, что трудящееся население — главное богатство страны, и был в этом совершенно прав.

Маркс записывает, изучая Петти: «У нашего приятеля Петти «теория народонаселения» совершенно другая, чем у Мальтуса... Население — богатство...»)[41].Оптимистическая и прогрессивная точка зрения на рост народонаселения характерна для ранних представителей классической по­литической экономии. Мальтус в начале XIX в. заложил основы одного из апологетических направлений в буржу­азной политической экономии, заявив, что главная причи­на бедноты трудовых классов является естественной и состоит в слишком быстром размножении (подробнее об этом см. гл. 13).

Уильяму Петти принадлежат также первые подсчеты национального дохода Англии. Тем самым он заложил основы статистических методов оценки и анализа эконо­мики страны как единого целого, объединяющего массу экономических единиц. Из этих начинаний выросла совре­менная система национальных счетов, позволяющая в наи­более удобной и обобщенной форме судить с известной степенью точности о том, каков объем производства в дан­ной стране, как произведенная продукция распределяется на потребление, накопление и экспорт, каковы доходы основных классов и групп в обществе и т. д.

Правда, подсчеты самого Петти страдали существенны­ми недостатками. Он исчислял национальный доход как сумму потребительских расходов населения, иначе говоря, считал, что накопляемой долей дохода, идущей на капи­таловложения в здания, оборудование, улучшение земли и т. д., можно пренебречь. Однако это допущение для XVII в. было достаточно реалистичным, поскольку норма накопления была весьма низка и материальное богатство страны возрастало медленно. Кроме того, неточность Петти была вскоре исправлена его последователями в политиче­ской арифметике, особенно Кингом, который осуществил в конце столетия поразительные по своей полноте и осно­вательности расчеты национального дохода Англии. Эта работа была бы невозможна, если бы Петти ранее не заложил основы статистико-экономического метода и не дал образцы его применения.

Петти всю жизнь интересовался статистикой населе­ния и проблемами его роста, размещения, занятости и т. д. Его сочинения, написанные в последние годы жизни, в ос­новном посвящены этим вопросам. Вместе со своим дру­гом Джоном Граунтом он делит честь быть основателем демографической статистики. Из скромных трудов этих пионеров вырос весь мощный современный инструмента­рий демографической статистики с регулярными перепи­сями населения, тонкими выборочными обследованиями и электронно-счетной техникой.

Эпоха и человек

Меркантилисты не видели в экономи­ческих процессах объективной закономерности. Они полагали, что государство может по своей воле управлять экономическими процессами. Им было свойственно то, что мы теперь называем волюнтаризмом в экономике.

Петти одним из первых выразил идею о наличии в эко­номике объективных, познаваемых закономерностей, которые он сравнивал с законами природы и потому называл естественными законами. Это был большой шаг вперед в развитии политической экономии: она получала научную базу.

Сама идея экономического закона могла возникнуть лишь тогда, когда основные экономические процессы — производство, распределение, обмен и обращение — при­няли регулярный, массовый вид, когда отношения лю­дей приобрели преимущественно товарно-денежный ха­рактер. Купля и продажа товаров, наем рабочей силы, аренда земли, денежное обращение,— лишь при более или менее полном развитии таких отношений люди могли по­дойти к мысли, что во всем этом есть какой-то стихийный порядок.

Меркантилисты занимались по преимуществу одной сферой экономической деятельности — внешней торгов­лей. Но элементы не подлежащего оценке риска, спекуля­ции, неэквивалентного обмена, внеэкономического обога­щения (или, наоборот, потерь) вследствие грабежа или пиратства были слишком велики в этой сфере, чтобы из ее описания и зачаточного анализа можно было вывести надежные закономерности.

Напротив, Петти менее всего занимается внешней тор­говлей. Его интересуют повторяющиеся, закономерные процессы. Он ставит вопрос о законах, которые естествен­ным образом определяют заработную плату, ренту и даже, скажем, налоговое обложение.

К концу XVII в. Англия уже становится самой разви­той буржуазной страной. Это была в основном мануфак­турная стадия капиталистического производства, когда его рост достигается еще не столько путем внедрения машин и новых методов, сколько путем расширения капиталистиче­ского разделения труда на базе старой техники: рабочий, который специализируется на какой-либо одной операции, достигает в ней большого искусства, в результате чего по­вышается производительность труда. Прославление разде­ления труда начинается в политической экономии с отдельных замечаний Петти, показывающего его эффектив­ность на примере изготовления часов, и завершается Адамом Смитом, который кладет его в основу своей си­стемы.

Во времена Петти и в промышленности и в сельском хозяйстве (что особенно отличало Англию) производство уже в значительной мере велось на капиталистических началах. Подчинение ремесла и мелкого земледелия капи­талу проходило медленно и по-разному в отдельных от­раслях и местностях. Еще существовали огромные масси­вы докапиталистических форм производства. Но тенденция развития выявилась, и Петти одним из первых отметил это.

Наряду с шерстяной промышленностью, которая оста­валась основой английской экономики и торговли, росли такие отрасли, как добыча каменного угля и выплавка чугуна и стали. В 80-х годах XVII в. в среднем за год до­бывалось уже около 3 млн. тонн угля против 200 тыс. тонн в середине XVI в. (Но уголь еще использовался почти целиком как топливо: процесс коксования не был открыт, металл плавили на древесном угле, истребляя леса.) Эти отрасли с самого начала развивались как капиталистиче­ские.

Менялась и деревня. Класс мелких земельных собствен­ников, которые вели натуральное и мелкотоварное хозяй­ство, постепенно исчезал. Как их участки, так и общинные земли все более сосредоточивались в руках крупных ленд­лордов, сдававших землю в аренду фермерам. Наиболее состоятельные из этих фермеров уже вели капиталистиче­ское хозяйство, используя наемную рабочую силу.

Напомним, что сам Петти был крупным землевладель­цем. Однако в своих сочинениях он, за редкими исключе­ниями, вовсе не выражал интересы земельной аристо­кратии.

Ленин сказал о Льве Толстом, что до этого графа на­стоящего мужика в литературе-то и не было. Перефрази­руя, можно сказать, что в политической экономии не было настоящего буржуа до этого лендлорда. Петти, ясно понимал, что рост «богатства нации» возможен лишь путем развития капитализма. В какой-то мере он осуществлял эти идеи в своих поместьях. Сдавая землю в аренду, он добивался, чтобы фермеры улучшали землю и способы ее обработки. На своей земле он организовал колонию англий­ских переселенцев-ремесленников.

Петти как человек — само кричащее противоречие. Большой мыслитель выступает перед беспристрастным биографом то как легкомысленный авантюрист, то как не­насытный корыстолюбец и упрямый сутяга, то как ловкий царедворец, то как несколько наивный хвастун. Неуемная жажда жизни была, пожалуй, его самой характерной чертой. А формы она принимала такие, какие диктовали общественные условия. В известном смысле богатство и почести представляли для него не самоцель, а какой-то спортивный интерес. Он, видимо, испытывал внутреннее удовлетворение, проявляя таким закономерным для своей эпохи и условий образом энергию, ловкость, практическую сметку. На его образ жизни и мыслей мало повлияли бо­гатство и титул.

Джон Эвелин, лондонский знакомый Петти, описывает в своем дневнике за 1675 г. роскошный ужин в доме Петти на Пикадилли и рассказывает: «Когда я, бывая в его вели­колепном дворце, вспоминаю, что знавал его в неважных обстоятельствах, он сам удивляется, как с ним все это слу­чилось. Он не очень-то ценит и любит шикарную мебель и все эти теперешние безделушки, но его элегантная леди[42] не может выносить ничего посредственного и такого, что не было бы замечательным по качеству. Сам же он отно­сится ко всему этому весьма безразлично и по-философски. «А что здесь делать? — случается ему говорить.— Я с таким же удовольствием могу поваляться и на соломе». И действительно, он довольно небрежен в отношении своей собственной особы»[43].

Всю жизнь у него были враги — явные и тайные. Сре­ди них были завистники, политические противники и лю­ди, ненавидевшие его за едкие, безжалостные насмешки, на которые он был мастер. Одни пускали против него в ход физическую силу, другие плели интриги. Однажды на улице в Дублине он подвергся нападению некоего полков­ника в сопровождении двух «помощников». Сэр Уильям обратил их в бегство, хотя сам едва не лишился левого глаза от удара острием трости полковника. Удар пришел­ся в чувствительное место,— Петти с детства страдал пло­хим зрением, и с ним на этой почве случались забавные, а порой и неприятные происшествия, над которыми он сам смеялся. Будучи однажды вызван на дуэль, Петти сказал присланному противником секунданту, что он хочет использовать свое право выбора оружия и требует, чтобы поединок проходил в темноте на плотницких топорах: он, мол, «сильно подслеповат», и только таким образом можно уравнять шансы. Дуэль не состоялась.

Больше огорчений доставляли враги, строившие ему козни при дворе, у ирландских наместников, в судах. В письмах Петти к друзьям в последние 20 лет жизни много горьких жалоб и желчного разочарования. Иногда он становится мелочен, бранится и жалуется по пустякам. Но природный оптимизм и юмор превозмогают все. Он снова строит планы, снова представляет доклады и... снова терпит неудачи.

Жизнь его с I860 г. проходит то в Ирландии, то в Лон­доне. На острове его держат поместья, дела, тяжбы. В Лон­дон тянут друзья, паука, двор. Лишь в 1685 г. он оконча­тельно переселяется в Лондон с семьей и со всем движи­мым имуществом, в котором главное — 53 ящика бумаг. В том же году умирает Карл II и на престол вступает Иаков П. Новый король как будто расположен к Петти и благосклонно принимает его проекты, над которыми ста­рик работает с новым приливом сил. Но и это скоро ока­зывается иллюзией.