К вопросу о возникновении современной рыночной экономики: Кальвинистский этос как

К вопросу о возникновении современной рыночной экономики: Кальвинистский этос как

Мотивационный контекст

В традиционном обществе предмодерна все хозяйственное по­ведение укладывалось в прошедшие проверку временем социо­культурные жизненные формы, это можно понимать двояко:

Во-первых, хозяйственная жизнь была насыщена нормами (т.е. моральными правилами поведения) и обычаями, которые действовали так же и в других областях жизни. Экономические мотивы и интересы были, так сказать, нормативно зафиксированы и полностью встроены в такие поведенческие модели, которые ориентировались на достижение хорошей жизни и справедливые человеческие отношения (в соответствующем предмодерну традиционалистском понимании). Автономизация коммерческих мотивов наживы, их выделение из непосредственного жиз-

«Законы» конкуренции? Критика экономического детерминизма 25

ненно-практического смыслового контекста и ценностного мас­штаба было буквально немыслимо. Соответственно, все экономи­ческие учения предмодерна — от Аристотеля до философа морали Адама Смита¹⁹ — были по своей сути хозяйственной этикой.

Во-вторых, организация хозяйства тоже была целиком и полно­стью включена в традиционные институты повседневной жизни. Общество предмодерна было нормативно закрытым обществом, в котором не существовало отдельных сфер со своим специальным способом жизненной организации. Соответственно, и обособлен­ную область экономики, в которой бы действовало что-то подобное специфической, чисто экономической рациональности, в таком об­ществе нельзя себе представить — она была бы в нем просто бес­смыслицей. Для того чтобы лишить развивающиеся в этом направ­лении тенденции практической почвы и придать обязательную силу действующим нормам — передающимся из поколения в поколение, или введенным авторитарно, — любое структурное обособление, как и расширение деловой активности, были институционально ог­раничены. Строгая организация рынка еще в позднем Средневековье заботилась о пространственном и временном ограничении торговли (цеховой порядок). Поэтому местные рынки предмодерна имеют мало общего с современной рыночной экономикой, ведь вовсе не они положили ей начало²⁰. Традиционная экономика оставалась

¹⁹ Труды Смита обозначили разрыв с этой традицией: его «Богатство народов» (1776) концептуально представляет ^же несколько иной, самостоятельный образ мыслей по сравнению с его «Теорией нравственных чувств» (1759); именно поэтому (воспитанный на кальвинизме!) моральный философ Смит стал основателем современной экономической науки. Симптоматичным следствием является так называемая проблема Адама Смита, т.е. неразрешимый вопрос о системном отношении его этики к его политической экономии. Новейшие исследования все более подтверждают мнение, что либеральную политическую экономию Смита можно понять только через моральную философию. См. об этом: Meyer-Faje A., Ulrich Р. (Hrsg.). Der andere Adam Smith. Beitrage zur Neubestimmung von Okonomie als Politischer Okonomie. Bern-Stuttgart, 1991; о названном тезисе — в преди­ словии издателей, с. 9-17.

²⁰ Как показал Поланьи (Polanyi К. The Great Transformation. Politische und okonomische Ursprunge von Gesellschaften und Wirtschaftssystemen. Frankfurt, 1978. S. 87 и далее), непосредственным источником современной рыночной системы, скорее всего, следует признать заморскую торговлю, в процессе которой торговцы в первую очередь могли эмансипироваться от нормативных «стеснений» и институциональных «цепей» традиционного хозяйства. Ср.:

Критика экономизма

натуральным хозяйством, т.е. направленным на удовлетворение непосредственных жизненных потребностей локального сообщества (семьи, клана, деревни). Люди не видели смысла в том, чтобы работать и производить больше, чем необходимо. Местные рынки выполняли лишь вспомогательную функцию, являясь местом сбыта небольших излишков сельскохозяйственного производства, а также специализированных услуг или продукции городских коммерсантов, которые самостоятельно уже не могли обеспечить себя аграрными продуктами (ремесленников, кустарей, торговцев, отчасти людей творческих профессий).

Только в сложном процессе культурной и общественной модер­низации, который шаг за шагом развивался на Западе начиная с Но­вого времени, произошла та «большая трансформация», как ее на­звал Карл Поланьи, в результате которой стало возможным возник­новение современной рыночной экономики. Решающими стали опять-таки как культурные изменения, так и структурные (в органи­зации общества). В культурном отношении эпохальная переоценка всех ценностей состоялась в рамках глубокого религиозного и исто­рико-культурного переворота, центральные линии которого показал Макс Вебер в своем знаменитом труде «Протестантская этика и дух капитализма»²¹. Капиталистический «дух» исходит от «самых глубо­ких форм христианской набожности»²², которая в радикальном про­тестантизме пронизывает всю жизнь человека²³. В то время как като-

IJlrich P. Transformation der okonomischen Vernunft. Fortschritlsperspektiven der modernen Industriegesellschaft, 3. revid. Aufl. (первое издание 1986 г.). Bern-Stuttgart-Wien, 1993. S. 92 и далее.

²¹ Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl (впервые издано в 1904-1905 гг.). Tubingen, 1988. S. 17-206.

²² Weber M. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 26.

²³ Особая роль принадлежит при этом, как показал Вебер (там же, с. 20), кальвинистскому прочтению протестантизма. В соответствии с этим географи­ ческая карта предпринимательства раннего Нового времени полностью совпа­ дает с кальвинистскими (пиетистскими, пуританскими, цвинглианскими и т.д., но не лютеранскими) областями Швейцарии (город Кальвина Женева, город Цвингли Цюрих!), Шотландии, Голландии и некоторыми частями Германии, затем Новой Англии (США) и временами самой Англии. В лютеранских и ка­ толических регионах «экономический рационализм» лишь с трудом и отчасти до сегодняшнего дня не столь последовательно пробивает себе дорогу.

«Законы» конкуренции? Критика экономического детерминизма 27

лически-средневековая жизнь определялась характерной дихотомией потустороннего и посюстороннего вместе с соответствующей «двойной моралью» религиозной и мирской жизни, а радикальная религиозная дисциплина считалась прерогативой исключительно монашеского, аскетического образа жизни, протестантизм, особенно в его кальвинистской редакции, сгладил эту дихотомию и подчинил также и мирскую жизнь требованиям «аскезы, направленной на внутренний мир»²⁴. Присущая католической традиции «аскеза, направленная на внешний мир», состояла в уходе в монастырь; она не была образом жизни, который подходил бы для каждого. В противовес этому утвердилось новое убеждение, которое Вебер передал цитатой из хрониста Себастьяна Франка (1499-1542):

«Ты думаешь, что избавился от монастыря: но теперь каждый должен быть монахом на протяжении всей своей жизни»²⁵.

Снятию противоречия между греховным посюсторонним и рели­гиозными обязанностями христианина в католицизме служило «от­пущение грехов»; поэтому человек мог быть «по-человечески» не­совершенным, тогда как для кальвиниста и его повседневная жизнь является непрестанным богослужением²⁶. Следствием было фор­мирование чувства религиозного долга вести дисциплинированную и целеустремленную жизнь, «которая служит умножению

²⁴ Weber М. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 118, 190.

²⁵ Weber M. Die Entfaltung der kapitalistischen Gesinnung / Die protestantische Ethik, Bd. I. Eine Aufsatzsammlung, 8. Aufl. Gutersloh, 1991. S. 358-376, здесь s. 371.

²⁶ Weber M. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 113 и далее, 119. Лютеранский хозяйственный этик Георг Вунш еще в 1932 г. защищал следующий тезис: «На основании веры в то, что Бог создал мир и действующий в нем порядок, тот факт, что человек может существовать лишь благодаря хозяйственной деятельности (хозяйству), признается следствием божественной воли. В учении о сотворении мира находит обоснование очень ответственное согласие с экономической об­ условленностью человеческого существования. Тем самым экономическое поведение объявляется служением Богу». См.: Wunsch G. Wirtschaftsethik / Die Religion in Geschichte und Gegenwart, 2. Aufl., hrsg. v. H. Gunkel, Bd. 6. Tubingen, 1932. Позже переиздано: Brakelmann G., Jahnichen T. (Hrsg.). Die protestantischen Wurzeln der Sozialen Marktwirtschaft Ein Quellenband. Guter­ sloh, 1994. S. 275-283, здесь s. 275 и далее (выделено Петером Ульрихом).

Критика экономизма

Божьей славы»²⁷. Это чувство включает, с одной стороны, оценку неустанного, напряженного труда как главного содержания жиз­ни, с другой — воздержанность в потреблении и жизненных удо­вольствиях. Напротив того, успех в миру — и особенно в своем профессиональном призвании, поскольку оно представлялось Божьим промыслом²⁸ — теперь обозначался как «признак из­бранности»²⁹. Хотя верующий не может заслужить «избранность» своими собственными силами, успех в деле является знаком, «что Бог воочию благословил его труд»³⁰, и в благоприятном случае сообщает ему о желаемой «спасенности»³¹, к которой так стремится кальвинист в соответствии с учением Кальвина о предопределении³².

«Если тот Бог, действие которого пуританин видит во всех поворо­тах судьбы, открывает одному из верных шанс на успех, то он делает это с умыслом. И, естественно, верующий христианин должен следо­вать этому зову и использовать полученный шанс»³³.

То, что до этого осуждалось, а именно, «беззастенчивое» пресле­дование коммерческих интересов, т.е. неограниченная личная ори­ентация на успех, становилось идеальным образом жизни, полным богоугодности, добродетели и ценности: признание получало капи­талистическое предприятие, которое по принципиальной установке на инвестирование и по расчетливой рациональной жизненной стратегии «планомерно и взвешенно нацелено на достижение эко-

²⁷ Weber М. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 109.

²⁸ Там же, с. 63. ²⁴ Там же, с. МО.

³⁰ Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft, 5. Aufl. Tubingen, 1972. S. 718.

³¹ Weber M. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 110.

³² Учение о предопределении — это учение о божественной пред­ определенности избранных, которые попадут на небо («спасенность»), так же как и неизбранных, которым грозит ад. Об этом учении и его практическом значении см. краткое и четкое изложение у Вебера: Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft, 5. Aufl. Tubingen, 1972. S. 718 и далее.

³³ Weber M. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie 1, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 175 и далее (выделено Петером Ульрихом).

номического успеха»³⁴. «Все решает одно: чтобы величина капитала в деньгах вырастала»³⁵. «Крайним следствием» этого «высвобожде­ния стремления к наживе» стало «сколачивание капитала благодаря бережливости»³⁶. Предпринимательская погоня за прибылью, если она имеет успех, считается деянием во славу Божью, потому что:

«... поскольку успех в работе есть самый надежный показатель богоугодности, капиталистическая прибыль является одним из важнейших свидетельств того, что данное предприятие снискало Божье бла­гословение. Ясно, что этот стиль жизни интимнейшим образом перекликается и напрямую совпадает с формами самооправдания, возможными и обычными для "буржуазного" наемного труда как такового —-денежная прибыль и собственность не как самоцель, но как мерило личной добродетели: единство религиозных постулатов и благоприятного для капитализма буржуазного стиля жизни достигнуто»³⁷.

Итак, полученное «благословение деньгами» в деловом жизнен­ном проекте является верным признаком Божьего благословения. Парадоксальным, не предусмотренным кальвинизмом результатом³⁸ этого становится этически обоснуемое, решительное нормативное побуждение, пожалуй, даже «поощрение»³⁹ поведения, свободного от собственно этического взгляда и ориентированного на «сугубо» экономические меновые ценности, которое в конечном итоге нахо­дит кульминацию в оправдании так называемого {{принципа зара-

³⁴ Weber М. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 175 и далее (выделено Петером Ульрихом).

³⁵ Там же, с. 5.

³⁶ Там же, с. 192.

³⁷ Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft, 5. Aufl. Tubingen, 1972. S. 719.

³⁸ Следует основательно различать след, оставленный кальвинизмом в истории, и само религиозное учение Кальвина, в котором не сказано ни слова о бессовестном капитализме, а подчеркиваются социальные обязанности состоятельных граждан, что вызвало солидные социально-государственные мероприятия в Женеве, например, обучение и обеспечение работой городских безработных; см. об этом: Jehle F. Freiburger Vorlesungen uber die Wirtschaft- sethik der Reformatoren Luther, Zwingli und Calvin. Basel 1996. S. 66 и далее: «7ы не можешь быть только огромным ртом, жадно все пожирающим и поглощающим».

³⁹ Меран в этом смысле говорит о «поощряющей» модели хозяйственной этики: Meran J. 1st es okonomisch vernunftig, morah'sch zu handeln? / Ulrich P. (Hrsg.) Auf der Suche nach einer modernen Wirtschaftsethik. Bern-Stuttgart, 1990. S. 54 и далее.

30 Критика экономизма

батывающей экономики»⁴⁰, или «принципа прибыли». Он возводит поведение, направленное исключительно на максимизацию личных выгод и преимуществ, в степень воплощенной экономической ра­циональности, даже в «принцип рациональности» в чистом виде. Так «провиденциальное толкование успеха преображает деловых людей»⁴¹. Благодаря метафизически раздутому значению, которое приобретает «частно-хозяйственная прибыльность»⁴², исключи­тельная направленность экономического поведения «на предмет­ные рациональные цели», освещенная Божьим благословением, вы­ступает на первый план по сравнению с ориентацией на человече­ские отношения⁴³. Так безличная экономическая логика приобретает легитимирующее и к тому же одновременно мотивирующее норма­тивное основание. Вебер вскрыл внутреннюю связь между «совре­менным» по своей внешней форме «хозяйственным этосом»⁴⁴, воз­никшим вместе с кальвинистским предпринимательством, и «эко­номическим рационализмом»⁴⁵:

«Это не просто урок «деловой хватки»... — здесь выражен этос»^4ь.

«... вот прежде всего «summum bonum» этой «этики»: приобрете­ние денег и еще больше денег при строжайшем отказе от всех житей­ских удовольствий, понимаемое исключительно как самоцель...»⁴⁷.

Тем самым была подготовлена почва для обособления экономи­ческих мотивов и интересов и их «высвобождения» из-под тради­ционного контроля среды. То, что мыслилось как самодисциплини­рованный, богоугодный способ жизни, непроизвольно обособлялось в движущую силу поступательной и упорной динамики экономиче­ской рационализации, «понимаемой исключительно как самоцель».

⁴⁰ Gutenberg Е. Grundlagen der Betriebswirtschaftslehre, 1. Bd.: Die Produk- tion, 22. Autl, Berlin-New York, 1976. S. 464 и далее.

⁴¹ Weber M. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie I, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 17-206, здесь s. 178.

⁴² Там же, с. 175.

⁴³ См.: Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft, 5. Aufl. Tubingen, 1972. S. 719 (выделено Петером Ульрихом).

⁴⁴ Weber M. Die Protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus / Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie 1, 9. Aufl. Tubingen, 1988. S. 12.

⁴⁵ Там же, с. 60.

⁴⁶ Там же, с. 33.

⁴⁷ Там же, с. 35.

Здесь в зачаточной форме было заложено культивирование эконо­мически детерминированного мышления, получившее окончатель­ное структурное оформление с выделением безлично функциони­рующей экономической системы.

Логика обмена благами

(Чистая экономическая теория)

Настойчивая критика мэйнстримовской экономике со стороны растущего числа «диссиденствующих экономистов» постепенно становится уже неприлично заметной как для называющей себя «либеральной» философии хозяйства, так и для претендующей на «нейтральность» академической экономической теории. Ранней нео­классике, очевидно, еще не совсем удалось «очистить»²⁰⁵ себя от теоретических посылок классики, основанных на метафизике есте­ственного права. Нужна вторая стадия методологической рацио­нализации дисциплины, в ходе которой необходимо критически подойти к утилитаристскому фундаменту неоклассики. Широкий фронт экономистов пришел к этому выводу только в 70-е гг. XX века — несмотря на наличие уже упомянутых ранних критиков (Мюрдаль, Вейсер, Альберт и т.д.). Решающие импульсы происхо-

²⁰⁴ Ulrich P. Transformation der okonomischen Vernunft. Fortschrittsperspek­tiven der modernen Industriegesellschaft, 3. revid. Aufl. (первое издание 1986 г.).Bern-Stuttgart-Wien, 1993. S. 203 и далее. Методологическую характеристикуeconomic approach см. выше.

²⁰⁵ Krusselberg H.-G. Property-Rights-Theorie und Wohlfahrtsokonomik /Schuller A. (Hrsg.).

дили из дальнейшего развития теории благосостояния, но еще больше — из философско-этических дискуссий.

В философской дискуссии по поводу утилитаризма Джон Ро­улз²⁰⁶, до этого сам представлявший утилитаристскую этику, был первым, кто осознал симптоматичные для социальной философии последствия, вытекающие из того факта, что прелполагаемый утилитаризмом безличный взаиморасчет преимуществ одних и потерь других затронутых рыночной экономикой нарушает права человека и основополагающий либеральный принцип «не­прикосновенности» личного достоинства²⁰⁷. Опираясь на Канта, он исходил из того, что в «благоустроенном» обществе свобод­ных граждан, обладающих равными правами и возможностями, действует примат (преимущество) справедливости — понимаемой как равенство основных свобод, прав и жизненных шансов — и что этот примат важнее любой калькуляции благосос­тояния, именно он определяет качество общества, степень его свободы и либеральности.

Здесь нас интересует прежде всего тот системный толчок, кото­рый получило от Роулза дальнейшее развитие неоклассической эко­номической мысли. А он основан не столько на его желании обно­вить концепцию справедливости, сколько на его методе. Роулз со­вершил теоретический переворот в социальной философии, раз­вернув ее, по крайней мере интенциально, в сторону теории дого­вора: уже не утилитаристская этика, но политическая философия общественного договора, развиваемая в различных вариантах начи­ная с эпохи Просвещения (Томас Гоббс, Джон Локк, Жан-Жак Рус­со, Иммануил Кант), должна была в обновленной форме составить нормативный базис либерального и демократического общества²⁰⁸. С этой идеей Роулз пробудил в 70-е гг. XX века настоящий ренессанс политической философии, который в силу своих методологических установок послужил также базисом для дальнейшего развития нео-

^ш'Raw/s J. Eine Theorie der Gerechtigkeit, Frankfurt 1979 (в английском ва­рианте: A Theory of Justice, 1971). В случае с этой книгой Роулза мы имеем дело, возможно, с самым дискутируемым в мире — в том числе и среди эконо­мистов — произведением XX века в области социальной философии.

²⁰⁷ Там же, с. 19 и далее.

²⁰⁸ Подробное изложение теорий общественного договора у Гоббса, Лок-ка, Руссо, Канта и заканчивая Роулзом и Бькжененом см.: Kersting W. Die ро-litische Philosophic des Gesellschaftsvertrags. Darmstadt, 1994.

классической экономической теории и для возобновления пре­рванной традиции либеральной политической экономии на нео­либеральной основе.

Посредством определенных методических приемов, в особенно­сти с помощью мыслительного эксперимента (as if!) гипотетическо­го «исходного состояния», пребывая в котором, отдельные члены общества не могут распознать собственные интересы под «покро­вом незнания», Роулз замещает нравственность личности, уже не нужную ей, изначально предполагаемым, нейтральным структур­ным качеством социальной исходной позиции. Так, Роулз совер­шенно сознательно редуцирует этико-рациональную проблему раз­решения социальных конфликтов до проблемы умелого использо­вания собственных индивидуальных шансов в жизни, в ситуации стратегической неуверенности по поводу будущего социального положения каждого отдельного индивида²⁰⁹. То есть с помощью ме­тодического трюка предпринимается попытка объяснить этический принцип обязательного взаимного признания людьми интересов друг друга как критерий «взаимовыгоды»²¹⁰, и это позволяет пола­гать, что индивиды действуют строго ориентируясь на личную вы­году, «экономически рационально»²¹¹.

Поэтому не удивляет, что идеи Роулза встретили живой отклик в экономической теории, тем более, что в новейшей теории благосос­тояния независимо и параллельно философской дискуссии об ути­литаризме уже началась переориентация, похожим образом проте­кающая и столь же радикальная, как мы увидим (паретианская эко­номическая теория). Особенно следует выделить Джеймса М. Бью-кенена, который использовал подход Роулза и еще больше радика­лизировал его. Если в концепции Роулза еще всплывает кантовская идея равенства основных прав всех людей, то Бьюкенен хочет — не

²⁰⁹ RawlsJ. Eine Theorie der Gerechtigkeit. Frankfurt, 1979. S. 34 и далее.

²¹⁰ Там же, с. 123.

^21! Роулз (там же, с. 31) дефинирует применяемое им «понятие разумности в самом узком смысле..., который принят в экономической теории: достижение поставленных целей наименьшими средствами». Следует, однако, заметить, что Роулз в полной мере признает наличие морального измерения личности и предполагает обязательное условие их взаимного признания. В контексте дебатов относительно либерализма/коммунизма позиция Роулза за последнее время претерпела значительные изменения, см.: Raw Is J. Politischer Uber*lismus. Frankfurt a.M., 1998. (New York, 1993).

в традиции Канта, а в духе предлагаемого Томасом Гоббсом вари­анта теории договора — вовсе обойтись без всяких моральных пре­тензий к субъекту и приписать ему исключительно преследование собственных интересов. Эта предпосылка, принимаемая также и Роулзом в его модели исходного состояния, принадлежит, как мы сейчас увидим, к аксиоматике методологического индивидуализма. На ее базисе, и в этом заключается основной замысел Бьюкенена, должен был наконец состояться фундированный политэкономиче-ский «либерализм без метафизики»²¹².

Системным результатом всеобъемлющего теоретического пере­ворота, произошедшего в итоге разворота в сторону теории догово­ра, стало новое парадигмальное основание всей поздней неокласси­ки, понимающей себя как чистая экономическая теория. Ее фунда­мент — а о его нормативном содержании мы и говорим здесь в пер­вую очередь — можно приблизительно обрисовать, если мы будем знать, какие новые основные признаки заняли место описанных на­ми трех главных элементов ранней, утилитаристской неоклассики. Парадигмальное развитие ведет

(1) в отношении концепции личности: от психологического ге­донизма к методологическому индивидуализму,

(2) в отношении концепции рациональности: от утилитарист­ского принципа к принципу Парето,

(3) в отношении концепции рынка и социальной концепции: от теории равновесия к (двухступенчатой) теории договора²¹³.

Три этих основных признака, и прежде всего последний, мы хо­тим охарактеризовать, сравнивая их нормативные основания, пото­му что за ними скрываются глубинные экономистические упроще­ния, свойственные современной экономической теории, понимание которых имеет решающее значение для критической по отношению к идеологии хозяйственной этики.

²¹² Kersting W. Die politische Philosophie des Geselischaftsvertrags. Darmstadt,1994. S. 330. Высказанное в другом месте мнение Керстинга о том, что этупозицию Бьюкенена тоже следует признать «состоятельной», мы никак неможем разделить, к такому же выводу приходит сам Керстинг в конце своейкниги.

²¹³ Ulrich P. Die Zukunft der Marktwirtschaft: neoliberaier oder ordoliberalerWeg? Eine wirtschaftsethische Perspektive / Archiv fur Rechts- und Sozialphiloso-phie, Beiheft 62 (1995), S. 33-52.

(1) Методологический индивидуализм

Ранняя неоклассика еще очевидно базировалась на вульгарном понимании человека, не отвечающем современному состоянию культурно-антропологической дискуссии: на картине человека, присущей психологическому гедонизму; именно с этой гипотезой экономического поведения связывались неудержимо растущие в то время претензии на научность. К этому прибавилось — на основа­нии уже цитированного нами ошибочного натуралистического вы­вода Бентама («Природа поставила над человеком две силы...») — нормативное преувеличивание психологического гедонизма и воз­ведение его в степень этического гедонизма (как максимы правиль­ного поведения). Таким образом, ранняя неоклассика еще полно­стью находилась под властью идущей от идеи естественного права традиции экспликативной и нормативной двойственной функции²¹⁴ классической политэкономии. Ее методологический статус оставался еще в своеобразном взвешенном состоянии; насколько обе имплицитно выраженные методологические претензии могли перейти в эксплицитную стадию, никогда не было до конца ясно. И только с переходом к концепции методологического индивидуализма эконо­мическая мысль окончательно и радикально распрощалась с обеими претензиями, подведя под свою дисциплину строго аксиоматический базис в духе идеально-типической модели as if²¹⁵. Соответственно, новое методологическое кредо гласило: «Экономическая теория не имеет никакой картины человека»²¹⁶. При этом рефлексирующие представители economic approach разорвали порочный круг некритичного понимания этого кредо как констатации факта и ос­торожно рассматривают его только как теоретическое приближение и методологический идеал, как регулятивную идею²¹⁷.

²¹⁴ Albert Н. Okonomische Ideologie und politische Theorie, 2. Aufl. (первое издание 1954 г.). Gottingen, 1972. S. 14.

^2,5 Эта методологическая концепция уже освещалась выше.

²¹⁶ Критический обзор этой проблематики см.: Held М. «Die Okonomik hatkein Menschenbild» — Institutionen, Normen, Menschenbild / Biervert В., Held M.(Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-New York, 1991.S. 10-41.

²¹⁷ Так, например, звучит формулировка В. Кербера: «Homo oeconomicus:в идеальном случае термин без определенной картины человека» (Kerber W.Homo oeconomicus. Zur Rechtfertigung eines umstrittenen Begriffs / Biervert В.,

Но методологический индивидуализм, как его трактует поздняя неоклассика, выходит за рамки тривиального предположения, что социальные феномены объясняются в конце концов только образом мыслей и поведением индивидов²¹⁸. Он имплицитно включает центральный для теории as //'исследовательский метод, а именно, новое толкование рациональности в духе economic approach: «Я рассчитываю, следовательно, существую» — гласит (переиначивая знаменитые слова Декарта) формула идентичности в остальном лишенного всякой идентичности Homo oeconomicus²¹⁹. Ее методологическая цель заключается в утверждении рационального детерминизма, который позволил бы однозначно просчитывать поведение индивида так, «будто бы» все индивиды были Homines oeconomici. С помощью этой аксиоматической модели чистая экономическая теория в своем методе элиминирует этическое измерение из проблематики рациональной социальной практики и редуцирует его до проблемы межличного согласования индивидуальных преимуществ, не предусматривающего саму этическую постановку вопроса, абсолютно в духе утилитаристской традиции. Как системный итог, чистая экономическая теория развивает исключи­тельно логику рационального поведения индивидов, нацеленных только на максимизацию личной выгоды — можно еще сказать, логику индивидуального самоутверждения и обусловленной взаим­ной кооперации (обусловленной теми или иными соображениями личной выгоды). В конце концов заинтересованные только в соб­ственном успехе индивиды мыслятся как «дезингересованные»

Held М. (Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-New York, 1991. S 56-75, здесь s. 59.

^2,8 Об истории методологического индивидуализма в экономической тео­рии см.: Arrow К. Methodological Individualism and Social Knowledge / Ameri­can Economic Review, 84 (1994), No. 2, S. 1-9. Наиболее последовательно, как мы еще увидим, концепцию методологического индивидуализма развивает нобелевский лауреат Дж. М. Бьюкенен, см. особенно: J. М. Buchanan Die Gren-zen der Freiheit. Zwischen Anarchie und Leviathan. Tubingen, 1984. S. 1 и далее (в английском варианте: The Limis of Liberty. Chicago-London, 1975).

²¹⁴ При всей методологической абстрактности эта версия рациональности поразительно точно соответствует пониманию этого предмета и коррес­пондирующей с ним картине человека у Томаса Гоббса (Hobbes Th. Leviathan. Hrsg. von I. Fetscher. Frankfurt, 1984. S. 32), для которого «разум ...означает не что иное, как расчет». О гоббсианской «натуралистической картине чело-зека» см. предисловие И. Фетчера к указанной книге (там же, s. Х!Х и далее).

друг в друге²²⁰; им не знакомы моральные представления об общ­ности, а также и, следовательно, никакие другие межличностные связи, кроме деловых. Поэтому им также «не нужна» и хозяйст­венная этика.

Как мы уже видели, в подобных аксиоматических теориях as if не обнаруживается ни способность предложить обоснованную нор­мативную ориентацию, ни возможность эмпирического объяснения реальности (которое выдерживало бы проверку практикой)²²¹. В ка­кой же тогда степени при трактовке рациональности можно гово­рить о «useful fiction»*, как ее называет один из самых радикальных представителей методологического индивидуализма Дж. М. Бьюке­нен²²²? Его ответ заключается в том, что модель Homo oeconomicus полезна в качестве мыслительного эксперимента для проверки предложенных социальных правил или институционального поряд­ка в том отношении, будут ли они функционировать также и в худ-

²²⁰ Дефиниция «взаимно дезинтересованной рациональности» как основ­ной черты методологического индивидуализма происходит из работы Роулза(RawIs J. Eine Theorie der Gerechtigkeit. Frankfurt, 1979. S. 30 и далее, 168). По­хожую формулировку, так же дефинирующую субъекта в сугубо индиви­дуалистическом духе, см.: Gauthier D. Morals by Agreement. Oxford, 1986. S. 87и далее, s. 326 и далее.

²²¹ Для объяснения действительных отношений методологически необ­ходимо вернуть предположенную модель as //обратно к виду реальной науч­ной гипотезы, которая может и не подтвердиться на опыте, что приведет насоднако к «реалистической», субстанциональной картине человека. Затемпредставляется убедительным, если в основу наших объяснительных попытокбудет положено приближенное к реальности моделирование субъектов пове­дения, не имеющее ничего общего с экономически-рациональным детерми­низмом. Те экономисты, которые вслед за Гари С. Бекером (Gary S. Becker.The Economic Approach to Human Behavior. Chicago, 1976; в немецком вариан­те: Der okonomische Ansatz zur Erklarung menschlichen Verhaltens. Tubingen,1982) стараются использовать современную экономическую теорию непосред­ственно как эмпирически-аналитическую «науку об отношениях» (Frey B.S.Okonomie als Verhaltenswissenschaft / Jahrbuch fur Soziaiwissenschaften, 31,1980. S. 21-35), фактически выступают за существенное эмпирическое обога­щение «Homunculus oeconomicus», например, психологическим содержанием,повышая тем самым реально-научные познавательные и прогнозирующиевозможности своих моделей. См., например: Frey B.S. From Economic Imperi­alism to Social Science Inspiration / Public Choice, 77, 1993. S. 95-105.

* useful fiction (англ.) — полезная фикция.

²²² Brennan G., Buchanan JM. The Reason of Rules. Constitutional PoliticalEconomy. Cambridge, 1985. S. 51 и далее.

шем случае (worst case*), т.е. если предположить, что все участни­ки действуют как Homines oeconomici — только для этого необхо­димо допущение «систематично циничных»²²³ моделей. Карл Го-манн метко обозначил эту as //-проверку институционального по­рядка на его выносливость в условиях поведения, направленного исключительно на извлечение личной выгоды, как Ното-oeconomicus-гест (или сокращенно: «Н-О-тест»)²²⁴. По Бьюкенену, именно в этом качестве теория модели полезна для политики²²⁵, т.е. бросок из мира as if в область нормативной практики кажется ему все-таки осуществимым.

Однако решающий этико-нормативный вопрос заключается в том, ради каких общественно-политических целей социальные правила, подвергаемые тесту, должны функционировать Н-О-устойчиво. Центральным моментом является представление ме­тодологических индивидуалистов о том, что этико-политическая целевая установка —- а тем самым и хозяйственная этика — во­обще не нужны] Н-О-тест проводится как раз для того, чтобы выяснить, при каких институциональных условиях (экономиче­ских стимулах и ограничениях) индивиды могли бы руководство­ваться исключительно соображениями выгоды, как это со всей ясностью следует из сочинения Бреннана и Бьюкенена с названи­ем, которое о многом говорит, «The Normative Purposte of Economic "Science"»*:

«Допущение Homo oeconomicus поддерживают не потому, что оно является наиболее точной моделью человеческого поведения, а потому, что эта модель подходит для теста, годятся ли общественные институты для того, чтобы трансформировать личные интересы во всеобщие»²²⁶.

* worst case (англ.) — самая неблагоприятная ситуация.

²²¹ Вгеппап С, Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy. Cambridge, 1985. S. 55, 58. Об этом см. выше.

²²⁴ Нотапп К., Blome-Drees F. Wirtschafts- und Unternehmensethik. Gottin-gen, 1992. S. 95; Homann K., Pies I. Wirtschaftsethik in der Moderne: Zur okono-mischen Theorie der Moral / Ethik und Sozialwissenschaften, Jg. 5, H. I. S. 11.

-²⁵ Bn ?nnan G., Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy. Cambridge, 1985. S. 50.

* The Normative Purposte of Economic «Science» (англ.) — нормативныецели экономической «науки».

²²⁶ Вгеппап G., Buchanan J.M. The Normative Purpose of Economic «Sci­ence»: Rediscovery of an Eighteenth Century Model / International Journal of Law and Economics, Winter 1981, переиздано: Вгеппап G., Buchanan J.M. Economics

За методологическим интересом к worst case явно проступает ра­дикальный нормативный индивидуализм как донаучный объясни­тельный метод: речь идет о практической задаче по возможности до конца освободить человека от моральных обязательств, чтобы он мог во всей полноте проявить приписываемую ему потребность в абсолютной максимизации своих выгод (т.е. старый гедонизм вуль­гарной психологии)²²⁷. Заключенный внутри модели «худший слу­чай» проявляет здесь себя как желаемый вне модели, с точки зрения формирования общества лучший случаи. Этот подход служит соци­альной философии, стремящейся к строго индивидуалистическому фундированию общественного или политического поведения: тре­бования этико-политической легитимации редуцируются в идеале без остатка до приватных соображений выгоды отдельных инди­видов. Они не могут создать никакой другой этос, кроме буржуаз­ного, собственнического эгоизма! Идея, что с такой предпосылкой все же можно разумно организовать общество, составляет экономи-стическое базовое положение всего подхода.

Таким образом, сами постановки вопроса в методологическом индивидуализме сознательно или бессознательно мотивируются в конечном итоге совершенно определенной общественно-политичес­кой концепцией общества, носящей ярко выраженный нормативный характер (об этом ниже), а также корреспондирующей с ней и воспринимаемой даже еще более нормативно картиной человека, а именно, принадлежащей присвоительному индивидуализму²²*. Якобы очевидная «рудиментарная антропология, заключенная в определении Homo oeconomicus»²²⁹, при ближайшем рассмотрении ока-

Between Predictive Science and Moral Philosophy. College Station, 1987. S. 51 —65, здесь s. 59 (выделено Петером Ульрихом); в похожем ключе см.: Вгеппап G., Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy. Cam­bridge, 1985. S. 53.

²²⁷ Эта «private ethics», назовем ее так в отличие от «social ethics» (Вгеп­пап G., Buchanan J.M. The Reason of Rules. Constitutional Political Economy.Cambridge, 1985. S. 47), в самом деле не только граничит с цинизмом, но и де­монстрирует непонимание социальной структуры всякой морали.

²²⁸ См. об этом: Macpherson СВ. Die politische Theorie des Besitzindividua-lismus. Von Hobbes bis Locke. Frankfurt, 1967; Biervert B. Menschenbilder in derokonomischen Theoriebildung. Historisch-genetische Grundziige / Biervert В.,Held M. (Hrsg.). Das Menschenbild der okonomischen Theorie. Frankfurt-NewYork, 1991. S. 42-55, здесь s. 44 и далее.

²²⁴ Kerber W. Homo oeco