Механизмы институциональных изменений

З

ависимость от траектории предшествующего развития. Суть этой зависимости заключается в том, что в каждый данный момент време­ни в экономике могут произойти не любые (произвольные) институцио­нальные изменения, а лишь те, которые оказываются осуществимыми в сло­жившихся ранее условиях, которые, в свою очередь, возникли как следствия бо­лее ранних аналогичных ситуаций.

Это положение широко применяется в литературе, посвященной, например, исследова­ниям различий в ходе реформ в странах Центральной и Восточной Европы, с одной стороны, и в государствах, образовавшихся на базе бывшего Советского Союза, с другой стороны. Утвер­ждается, в частности, что более медленный и трудный путь реформирования экономики послед­них объясняется именно указанной зависимостью.

Очевидно, если рассматривать данное положение как частное выражение обще­го принципа зависимости настоящего и будущего от прошлого, оно вряд ли мо­жет вызвать какие-то сомнения или возражения. Однако, трактуемое как кон­кретный способ объяснения происходящих институциональных изменений, как операциональное средство разграничения возможных и невозможных в рас­сматриваемой ситуации институциональных изменений (т.е. как инструмент для выработки практических рекомендаций), оно нуждается в более детальном описании и трансформации в прикладное, рабочее средство анализа.

Понятие зависимости от траектории предшествующего развития (ЗТПР) бы­ло первоначально введено в статьях Пола Дэвида^{1 9} и Брайана Артура¹⁴⁰ для ха­рактеристики особенностей изменений в производственных технологиях. Оно означало ситуации, в которых продолжение применения не самых эффективных технологий обусловливалось влиянием случайного выбора на начальном этапе их использования и закреплялось вследствие эффекта возрастающей отдачи, что в целом порождало феномен блокировки (lock-in) альтернативных путей техно­логического развития (подробнее об эффекте блокировки в процессах институ­циональных изменений см. следующий раздел этой главы).

Практика последующего использования этого понятия показала, что с его по­мощью начали анализировать различные феномены не только технологической, но и институциональной природы, исходя при этом из различных теоретических позиций.

Во-первых, это трактовки ЗТПР в области институциональных изменений, вос­ходящие к собственно идеям Дэвида и Артура. Согласно последним, ситуация в технологическом развитии характеризуется ЗТПР, если:

• выбор наблюдаемой в действительности массовой технологии был не пред­
сказуем;

• этот выбор практически невозможно изменить из-за величины издержек, ко­
торые нужно осуществить скоординированно и одновременно (или в тече­
ние короткого времени);

• массово распространенная технология с большой вероятностью неэффек­
тивна.

Возникновение таких ситуаций, в свою очередь, является результатом функ­ционирования двух механизмов: (а) возрастающей отдачи от масштаба и (б) воздействия малых случайных событий.

Возрастающая отдача является при этом следствием взаимосвязанности тех­нологии и совершенствующихся навыков работы с ней как части человеческого капитала (так сказать, «технологие-специфического» человеческого капитала), возникающей в результате процесса обучения в ходе применения технологии (learning by using), а также сетевых внешних эффектов и неперемещаемости ин­вестиций.

Механизм малых случайных событий, т.е. таких событий, которые не могли быть заранее предвидены обладающим ограниченным знанием сторонним на­блюдателем, «ответствен» за то, какая именно из доступных технологий оказы­вается фактически выбранной, победившей в конкурентной борьбе с функцио­нально схожими с ней технологиями. «Благодаря» ему, такая победа обычно не связана с большей эффективностью.

Таким образом, в данном понимании ЗТПР причины того, что в данный момент времени в технологической структуре экономики некоторые из известных тех­нических новшеств, — в принципе более эффективные, чем реально исполь-

¹³⁹ David, Paul (1985), Clio and the Economics of QWERTY, 75 American Economic Review, 332-
337.

¹⁴⁰ Arthur, Brian W. (1989), Competing Technologies, Increasing Returns and Lock-in by Historical
Events, 99 Economic Journal, 116-131.

зующиеся, — тем не менее, не применяются на практике, имеют двоякий ха­рактер.

Прежде всего, это ограниченная рациональность экономических агентов, из­бравших и начавших в массовом порядке осваивать не лучшую технологию, а кроме того, — чисто экономические факторы, обусловливающие нецелесооб­разность смены технологий из-за угрозы возникновения значительных издер­жек.

Во-вторых, понятие ЗТПР в имеющейся литературе по институциональным из­менениям активно используется в рамках шумпетеровской и неошумпетеров-ской традиции анализа технологических изменений.

В соответствии с ней, технологические изменения включают творческое разрушение (creative destruction) и рекомбинацию существующих знаний в новых формах. Тем самым, тех­нологические инновации осуществляются в рамках определенных кластеров, представляющих собой ограниченный круг вариантов технологий, которые могут быть сформированы из перво­начального знания с помощью названных когнитивных механизмов деструкции и рекомбина­ции. Развитие этих положений привело к появлению понятия технологической траектории как эволюционной последовательности обновляющихся технологий, не выходящих, однако, за пре­делы общего кластера, определяемого базовым набором знаний (открытий или изобретений). Смена технологической траектории возможна в данной постановке под воздействием появления нового «ядра» кластера, т.е. принципиально отличных от имевшихся изобретений или открытий новых законов природы.

В этом понимании ЗТПР обусловлена чисто когнитивными причинами: базовая инновация развивается и совершенствуется путем малых улучшений до тех пор, пока не возникнет новая базовая инновация. Экономические факторы, способ­ные влиять на принятие или отвержение инноваций, имеют в рамках данной концепции «фоновый» характер: это общие требования обеспечения макси­мальной (или приемлемой) экономической эффективности для любого инвести­ционного решения.

Обе охарактеризованные трактовки ЗТПР в сфере технологических изменений, будучи примененными к сфере изменений институциональных, приводят к су­щественно различным оценкам возможности осуществления значительных или резких смен институционального устройства экономик.

В соответствии с первой из таких трактовок, нет никаких ограничений на со­держание идеи нового института (или системы институтов), кроме ограничений творческих способностей индивидов, стремящихся к формированию институ­циональной среды, наилучшим образом отвечающей их интересам. Идея инсти­туционального изменения может при этом также заимствоваться либо целена­правленно создаваться, т.е. проектироваться. Однако в массовую практику вой­дет лишь то институциональное изменение, выгоды от которого превзойдут из­держки переключения на следование новому правилу. Заметим, что соответст­вующее неравенство может быть обеспечено самыми разными способами, в числе которых может быть и ситуационное совершенство самой идеи, и насиль­ственная ликвидация организации, «сросшейся» со старым правилом. Очевидно, оно может быть обеспечено также и путем искусственного снижения эффектив­ности использования старого правила, например, за счет резкого роста величи­ны санкций, налагаемых государством на индивидов, продолжающих следовать ему. Разумеется, при этом утрачивается стоимость ранее созданного человече­ского капитала, специфического по отношению к замещаемому правилу, однако суммарная ожидаемая выгода от использования нового правила с учетом дис­контирования, по предположению, вполне компенсирует такие потери.

В соответствии со второй трактовкой ЗТПР, в рамках сложившейся институ­циональной среды не могут возникнуть идеи институциональных инноваций, не являющиеся рекомбинацией компонентов правил, составляющих эту среду. Це­ленаправленное проектирование нового правила оказывается при таком подходе принципиально ограниченным рамками разнообразия, формируемого полным перебором всех возможных сочетаний упомянутых компонентов. Одновремен­но, заимствованная идея, не укладывающаяся в эти рамки, отвергается не по причине неэффективности (неважно, — социальной неэффективности или не­эффективности для групп специальных интересов, проводящих перестройку ин­ституциональной среды), а по причине несоответствия уже имеющимся прави­лам.

Иными словами, данная концепция фактически (в наиболее крайних своих про­явлениях) отрицает возможности конвергенции экономических систем, изна­чально базировавшихся на несовпадающих институциональных структурах. При нерадикальной же трактовке она вполне справедливо привлекает внимание к системности и взаимодополнительности компонентов институциональной среды, требуя от проектировщика нового правила (например, законодателя) учета тех предписаний, которые вменяют адресату формируемого правила уже существующие нормы, которые не предполагается (или невозможно для данно­го проектировщика) пересмотреть.

Имеющийся опыт как технологических, так и институциональных изменений убедительно свидетельствует в пользу большей корректности трактовки ЗТПР, данной в работах Артура и Дэвида и их последователей. Иными словами, сво­бодно возникающие мдешововведений проходят через фильтр отбора по кри­терию эффективности, который и определяет, какие из них (с учетом эффекта возрастающей отдачи и случайности первоначального выбора) получат массо­вое распространение. Историческое наследие (вещественное или институцио­нальное) проявляет себя в рамках этой концепции не в ограничении на идеи, а в специфической структуре выгод и издержек, свойственных в принципе схожим нововведениям, конкурирующим за распространение в несовпадающих эконо­мических системах.

Отбор вариантов институциональных изменений по критерию эффективности, оцениваемой эгоистичными, ограниченно рациональными экономическими агентами, может рассматриваться как разновидность рыночного отбора. Возни­кающее при таком подходе понятие институционального рынка подробнее рас­сматривается в одном из следующих разделов этой главы.

В заключение этого раздела отметим, что эвристическая ценность концепции ЗТПР заключается не в возможности «универсального» объяснения любых трудностей, возникающих на путях институциональных преобразований, а в об­ращении внимания на конкретных выгодополучателей старых правил, распола­гающих благодаря последним экономическими и политическими возможностя­ми, позволяющими им блокировать потенциально более эффективные иннова­ции.

Э

ффект блокировки.Понятие эффекта блокировки было использова­но Дугласом Нортом для объяснения часто встречающихся на практике ситуаций, в которых институциональное изменение, способное сущест-

венно улучшить условия для производства стоимости, несмотря на это, не реа­лизуется на практике, прежде всего, — через действия государства, с помощью принятия законов, издания указов и т.п.

Суть данного эффекта заключается в том, что

распределительные выгоды, которые получают при действующих институ­тах некоторые из организаций, действующих в сферах экономики и/или по­литики, оказываются столь значительными, что позволяют таким органи­зациям предотвращать возможные изменения соответствующих правил

Способы блокировки потенциально эффективных институциональных измене­ний, используемые на практике, весьма разнообразны: от идеологических обос­нований недопустимости этих изменений, со ссылками на традиции, нацио­нальный менталитет и т.п., до прямого подкупа законодателей или руководите­лей исполнительной власти, в чьей компетенции находится осуществление соот­ветствующего институционального изменения.

Возможности блокирования потенциально эффективных институциональных изменений особенно велики в тех случаях, когда бенефициарами действующих правил оказываются не частные организации, а государство — в целом или в лице отдельных его представителей, облеченных властью. В этой связи Д. Норт приводит пример неэффективных прав собственности:

«Неэффективности существовали вследствие того, что правители стреми­лись избежать конфликтов с влиятельными избирателями и не вводили в дей­ствие эффективных прав собственности, которые противоречили интересам последних. Другая причина могла состоять в том, что издержки надзора, ис­числения и сбора налогов, возможно, порождали такую ситуацию, при которой менее эффективные права собственности приносили большие налоговые сборы, чем эффективные»¹⁴¹.

Поскольку неэффективные правила, установленные государством для экономи­ческих агентов, в конечном счете, приводят к ослаблению государства, послед­нее рано или поздно сталкивается с необходимостью проведения экономиче­ских реформ, преследующих цель замены удобных для власти, но неэффектив­ных (для создания стоимости) правил, другими, способствующим экономиче­скому развитию.

Кроме того, нельзя забывать и о том, что принуждение к исполнению правил, невыгодных для их адресатов, требует от государства повышенных издержек мониторинга, что негативно сказывается на доходах правителя. В этой связи не­обходимо подчеркнуть, что весьма широко распространенные представления о практически неограниченных возможностях государства добиваться исполне­ния вводимых им правил поведения экономических агентов являются достаточ­но сильно преувеличенными. Другими словами, принятие законодателем того или иного закона, регулирующего хозяйственный оборот, не означает, что он автоматически начинает исполняться адресатами вводимого правила. Следо­вать или не следовать введенному правилу, определяется, как отмечалось в гла­ве 1, экономическим выбором этих адресатов.

¹⁴¹ Норт, Д. (1997), Институты, институциональные изменения и функционирование экономи­ки, М.: Начала, с.74.

Р

ынок для институтов.Представления о конкуренции между институ­тами, предлагающими несовпадающие способы действий индивидов в од­них и тех же ситуациях, является достаточно широко распространенным в теоретическом анализе процессов институциональных изменений.

При этом конкуренция институтов не сводится к политической борьбе за приня­тие того или иного из них. Ее важной разновидностью является и «обычная» конкуренция экономических агентов на товарных и факторных рынках, в ходе которой продавцы и покупатели пользуются несовпадающими правилами пове­дения. Как отмечают В. Кербер и В. Ванберг,

«то, что мы действительно имеем в виду, говоря о «конкуренции между прави­лами», —это конкуренция между индивидами и группами, которая осуществ­ляется посредством правил и институтов. Мы хотим понять, как распределе­ние населения, индивидов или групп по градациям «шкалы правил» определяется относительными успехами, которые различные правила помогают получить их соответствующим пользователям»¹⁴ .

Конкуренция между институтами может происходить в разных формах и опи­сываться различными теоретическими моделями. Одной из них является кон­цепция рынка для институтов.

Впервые, вероятно, понятие рынка для институтов было в явном виде введено в 1994 г. Светозаром Пейовичем¹⁴³ и развито в его более поздней статье 1996

_ГМ4.

«Рынок институтов —это процесс, который позволяет индивидам выбирать правила игры в их сообществе. Посредством своих добровольных взаимодейст­вий индивиды оценивают уже существующие правила, определяют и проверя­ют пригодность новых. Важнейшей функцией этого конкурентного рынка вы­ступает, следовательно, поощрение институциональных инноваций и форм адаптивного поведения»¹⁴⁵.

Из текста статей С. Пейовича следует, что рынок для институтов понимается им как некоторый механизм, который необходимо создать в странах с переходной экономикой, для того, чтобы он, а не государственное принуждение, определял бы наиболее эффективные правила хозяйственной жизни. Иначе говоря, рынок для институтов характеризуется в них как нормативная модель.

Между тем, процесс оценивания существующих «правил игры», проверки и от­бора новых присутствует и функционирует в любой экономической системе. Следовательно, и рынок для институтов — также неотъемлемая часть функцио­нирования экономических систем, существующая независимо от желания или нежелания государства сформировать или ввести такой рынок. Рассмотрим в этой связи позитивную модель рынка для институтов.

¹⁴² Kerber, W. and Vanberg, Viktor (1995), Competition among Institutions: Evolution within Con­
strains, in Competition among Institutions, Luder Gerken (ed.), L., NY: Macmillan and St. Martin's
Press, 39.

¹⁴³ Pejovich, Svetozar (1994), The Market for Institutions vs. Capitalism by Fiat, 47 Kyklos, 519-528.

¹⁴⁴ Pejovich, Svetozar (1996), The Market for Institutions Versus the Strong Hand of the State: The
Case of Eastern Europe, in Economic Institutions, Markets and Competition, Bruno Dallago and Luigi
Mittone (eds.), Cheltenham (U.K.): Edward Elgar, 111-126.

¹⁴⁵ Ibid., 117.

На любом рынке продавцы и покупатели заключают сделки. Естественно счи­тать, что на рынке институтов (или институциональном рынке, — мы будем ис­пользовать эти термины как синонимы) заключаются институциональные трансакции (сделки). Будем называть явными институциональными сделками совместные действия индивидов, непосредственно направленные на изменение существующего институционального устройства, а неявными — их совместные действия по выбору того или иного правила, в соответствии с которым осуще­ствляются действия в связи с желанием совершить некоторую товарную сделку. Поскольку в результате таких действий изменяется частота использования ре­левантных той или иной ситуации правил, меняется и режим функционирова­ния этих правил, а следовательно, в конечном счете, и существующее институ­циональное устройство.

Примером явной институциональной сделки могут служить действия по установлению новых правил государственной регистрации фирмы или ее товарного знака, нового порядка ли­цензирования в каком-то регионе занятий определенным видом деятельности, частные догово­ренности о применении впредь во взаимообменах только некоторых фиксированных типов кон­трактов, установление измененного порядка подчиненности внутри фирмы и т.п. Для явных ин­ституциональных сделок существенно, что они определяют новое правило, не указывая и не предопределяя, какие конкретные будущие трансакции будут в соответствии с ним осуществ­ляться, фиксируя только тип таких трансакций. Именно такое задание правила для некоторого типа трансакций составляет цель заключения явной институциональной сделки. Нетрудно убе­диться, что все приведенные примеры явных институциональных сделок относятся к трансакци­ям на политических рынках — национальном, региональном либо локальном, внутрифирмен­ном.

Суть неявных институциональных сделок заключается в том, что вместе (одновремен­но) с конкретной товарной сделкой неизбежно осуществляется и выбор определенной институ­циональной формы, в которой происходит данная товарная сделка. Ведь никакой обмен, — да и никакая другая трансакция, — невозможен вне определенной формы, порядка или алгоритма действий. При этом выбирается та форма, которая представляется экономическому агенту или агентам наиболее эффективной среди известных и/или доступных им форм, релевантных той ситуации, в которой предпринимается «базовая» товарная трансакция.

Поэтому примерами неявных институциональных сделок будут служить: заключение сделки о поставках товаров с предоплатой; заключение той же сделки в бартерной форме; ре­гистрация предприятия в форме общества с ограниченной ответственностью; нерегистрация предприятия, т.е. фактически заключение договоренности с потенциальными партнерами о том, что предстоящие контракты с ними не будут иметь государственной защиты; устное, а не пись­менное определение нового порядка взаимодействия работников в организации, и т.п. Здесь вы­деленные курсивом термины обозначают те институциональные формы, которые выбираются для того, чтобы именно в них совершилась желаемая «предметная» трансакция. При этом выбор той или иной из этих форм не является целью исходной товарной сделки, однако оказывается результатом «попутно» совершаемой соответствующей неявной институциональной сделки.

Поскольку сравнительная эффективность институтов зависит от конкретных ус­ловий выполнения действия, распространенность того или иного института в каждый данный момент или период времени оказывается опосредованной функционированием институционального рынка. Эта опосредованность имеет место даже в том случае, когда рассматриваемый институт представляет собой объект ранее совершенной сделки на политическом рынке, т.е. индивиды при­нуждаются к следованию соответствующему правилу силой государства (или внутриорганизационным контрактом).

Тем самым, если некоторые из игроков политического рынка — группы давле­ния, политические партии и т.п. — заключили между собой сделку об осущест­влении той или иной институциональной инновации (приняли соответствую­щий закон), то говорить о том, что в экономике появилось новое правило, во­обще говоря, нельзя. Это становится возможным только в том случае и только

после того, как алгоритм действий, входящий в это правило, стал систематиче­ски реализоваться (выбираться) экономическими агентами, совершающими сделки на товарных рынках в ситуациях, соответствующих предписываемым таким законом условиям применения правила.

Для того, чтобы осуществилась неявная институциональная сделка, необходи­мо, чтобы продавец (покупатель) нашел партнера, согласного осуществить то­варную сделку именно по соответствующему правилу. Однако партнер — вовсе не единственный участник сделки по приобретению права на использование правила: если последнее не является самоосуществляющимся, для его исполне­ния необходимы также и усилия гаранта правила, т.е. определенные услуги по принуждению потенциального нарушителя к исполнению заключенного согла­шения. Чем больше производственная мощность гаранта, чем большее число товарных сделок, совершенных по некоторому правилу, он в состоянии качест­венно и по адекватной цене обслужить, тем больше вероятность массового рас­пространения соответствующего правила.

Например, согласно данным американского социолога С. Маколея¹⁴⁶, большая часть конфликтов в связи с заключенными сделками разрешалась путем их частного улаживания, не в судебном порядке, т.е. гарантами выполнения контракта выступали его стороны. Очевидно, что совокупная «мощность» такого типа гаранта как участники сделки, намного превосходит «пропускную способность» суда, так что наблюдение Маколея вполне соответствует приведен­ному теоретическому положению.

Важно отметить, что неявные институциональные сделки имеют бартерный ха­рактер, т.е. форму непосредственного упорядоченного во времени «обмена» определенными действиями. Упорядоченность таких действий определяется знанием соответствующего алгоритма, которое имеется у каждой из сторон та­кой сделки, и совместными ожиданиями сторон по поводу ответных действий контрагентов.

Из бартерного характера институционального рынка следует, что здесь необхо­димо «двойное совпадение желаний»: мало, чтобы продавец товара имел тот товар, который нужен покупателю, располагающему достаточным бюджетным ограничением; нужно также, чтобы оба они еще и желали совершить обмен по одинаковым правилам. Поскольку каждый продавец (и покупатель) располагают возможностями осуществлять сделки по многим разным правилам (которые, однако, являются для них неодинаково предпочтительными), вероятность за­ключения сделки представляется достаточно большой. Однако эта вероятность ниже, чем если бы совершался обмен «чистого» товара (не обремененного еще и свойством «обменивается только по правилам {R*}, R* с: R, где R - множество всех правил») «просто» на деньги, но выше, чем вероятность чисто бартерного обмена, в котором определенный товар обменивается только на другой опреде­ленный товар: ведь в этом случае правило обмена (бартер) задано.

Такое соотношение вероятностей - прямое следствие наличия предпочтений одних правил другим, порождаемых разницей в издержках, связанных с исполь­зованием этих правил. Ведь проиграв в цене или качестве собственно товара, покупатель может выиграть на издержках используемого правила обмена, и на­оборот, проиграв на издержках правила, он может выиграть на ценовых и иных

¹⁴⁶ Macaulay, Stewart (1963), Non-contractual Relations in Business: A Preliminary Study, 28 Ameri­can Sociological Review, 55-76.

свойствах товара, уровне защищенности своих прав собственности на товар и т.п.

В общем случае можно утверждать, что применение для товарной сделки по приобретению некоторого блага разных правил ее осуществления обусловлива­ет возникновение у этого блага несовпадающих трансащионных свойств. Это означает, что на институциональном рынке обращаются бьюкененовские това­ры, т.е. пары, состоящие из собственно «физического» товара и той или иной контрактной формы его продажи или покупки¹⁴⁷.

Денежная цена бьюкененовских товаров, различающихся лишь своим вторым компонентом, зависит, очевидно, от ценности их трансакционных свойств: чем более широкий набор прав последующего использования предоставляет кон­трактная форма передачи товара, тем более высокой будет его цена.

Например, цена украденной вещи ниже, чем аналогичной, купленной в магази­не, поскольку для первой существенно ограничены возможности ее последую­щей легальной продажи. Аналогично, цена домовладения, оказавшегося в зоне военных действий, ниже, чем аналогичного вне таковой, поскольку в первом случае трансакционные свойства дома гораздо беднее, чем во втором, и т.п.

Таким образом, экономические агенты, действующие на институциональном рынке и заключающие неявные институциональные сделки, подобны потреби­телям на рынке монополистической конкуренции, выбирающим товары, схожие по своим «физическим» свойствам, но различающиеся по товарным знакам, со­общающим им большую или меньшую ценность.

И

нституциональное равновесие.Понятие равновесия является од­ним из фундаментальных в экономической теории. Не менее значимую роль оно играет и в изучении институтов в целом и институциональных изменений, в частности.

Согласно определению Д. Норта¹⁴⁸,

Институциональное равновесие — это такая ситуация, в которой при дан­ном соотношении сил игроков и данном наборе контрактных отношений, образующих экономический обмен, ни один из игроков не считает для себя выгодным тратить ресурсы на реструктуризацию соглашений

Иначе говоря, институциональное равновесие, согласно Норту, представляет собой отправную точку всякого институционального изменения, то есть то ис­ходное состояние, по отношению к которому рассматриваются институцио­нальные изменения.

В терминах модели рынка для институтов приведенное общее определение институ­ционального равновесия означает ситуацию, в которой величина спроса на услуги гарантов оп­ределенного правила равна величине их предложения. В этих условиях расширение соответст­вующих мощностей действующих гарантов или выход на рынок нового, «дополнительного» гаранта приведет не к увеличению числа субъектов, использующих рассматриваемое правило, а к снижению цены на услуги гарантов.

¹⁴⁷ Тамбовцев В.Л. (2001а), Институциональный рынок как механизм институциональных изме­
нений// Общественные науки и современность, №5, с.25-38.

¹⁴⁸ Норт, Д. (1997), Институты, институциональные изменения и функционирование экономи­
ки, М.: Начала, с. 111-112.

Понятие институционального равновесия может трактоваться и как локальное, относящееся к некоторой ограниченной группе индивидов и правил, и как гло­бальное, имеющее место в рамках всей экономики.

Наибольший теоретический и прикладной интерес представляют собой ситуа­ции множественного институционального равновесия, когда отсутствие стиму­лов к пересмотру правил хозяйствования у экономических агентов может быть связано с правилами, как способствующими, так и не способствующими созда­нию стоимости. Рассмотренный выше эффект блокировкипредставляет собой пример «замыкания» агентов на неэффективных правилах вследствие создания частными выгодополучателями отрицательных стимулов для остальных эконо­мических агентов к изменению действующих правил.

И

нституциональные изменения и переходные экономики. Трансформация централизованно планировавшихся экономик в рыноч­ные, начавшаяся в конце 80-х — начале 90-х годов XX века в целом ряде стран, предоставила множество примеров институциональных изменений раз­личных масштабов и уровней, начиная с изменений конституционных правил и кончая множественными изменениями на уровне частных институциональных соглашений. Более того, сами экономические реформы исследователи рассмат­ривают как своеобразные институциональные изменения дискретного характе­ра.

Теоретическое обсуждение проблем переходных экономик первоначально сво­дилось к известной «триаде» — либерализация торговли (ценообразования), финансовая (макроэкономическая) стабилизация и приватизация государствен­ной собственности на предприятия. При этом в центре обсуждения находились вопросы временного характера: в каком порядке целесообразно осуществлять перечисленные реформы, проводить ли их постепенно (градуалистски) или па­раллельно, единым пакетом и т.п. Достаточно интенсивно (по крайней мере, в среде отечественных экономистов) обсуждалось также само понятие переход­ной экономики, критерии переходности экономических систем и др. Вопросы институциональной трансформации, и прежде всего, — создания надежно за­щищенных прав собственности и контрактных прав, а также иных институтов функционирования рынка, т.е. базовых условий обеспечения эффективного ис­пользования ресурсов, — находились вне сферы внимания как подавляющего большинства экспертов, так и политиков.

Ситуация начала меняться в середине 90-х годов, когда практика показала, что реализация упомянутой триады реформ вовсе не обязательно приводит к повы­шению эффективности функционирования экономики, к надежному укорене­нию рыночных форм поведения предприятий. Свобода хозяйствования, не огра­ничиваемая рамками надежно защищенных правил, часто сводилась не к произ­водительному, а к рентоориентированному, перераспределительному поведе­нию, отнюдь не обеспечивавшему рост создаваемой стоимости (общественного богатства). Незащищенные государством права собственности и контрактные права предоставляли широкие возможности для осуществления теневых сделок, вели к росту неформального сектора экономики, что, в свою очередь, сокращало налоговую базу государства. Несистемное принятие законов и их постоянное изменение фактически повышали уровень неопределенности при принятии хо-

зяйственных решений, налагая на экономических агентов значительные непро­изводительные издержки трансакционного характера. Все эти обстоятельства значительно повысили интерес ученых к изучению переходных экономик под углом зрения происходящих в них институциональных изменений.

Так, с институциональных позиций были сформулированы варианты критерия переходности экономической системы. Во-первых, это наличие в ней институ­ционального рынка, на котором предлагаются (и, разумеется, пользуются спро­сом) правила, относящиеся к различным типам обменов¹⁴⁹, а во-вторых, значи­тельный удельный вес неформальных экономических отношений¹⁵⁰.

Примерно в этот период в науке было сформировано представление о частичных и фундаментальных экономических реформах, соответствующих подходам А. Пигу и Р. Коуза. Пигувианский тип реформ предполагает разра­ботку таких правил, — элементов институциональной среды и институциональ­ных соглашений, — которые будут вынуждать экономических агентов прини­мать решения, повышающие, по мнению субъекта реформы, эффективность ис­пользования ресурсов; такие частичные вмешательства призваны компенсиро­вать провалы (или несовершенства) рынка; коузианский тип реформ предпола­гает, что реформаторы концентрируются на решении трех вполне конкретных задач: (1) спецификации прав собственности, (2) снижении трансакционных из­держек и (3) развитии конкуренции, полагая, что на базе их решения частная активность хозяйствующих субъектов приведет без дополнительных усилий к желаемому росту производства стоимости (Г. Джефферсон и Т. Равски^{1 х}).

С позиций такого разграничения можно сказать, что на начальном этапе эконо­мических преобразований в России осуществлялись преимущественно частич­ные реформы, в то время как с конца 90-х годов наблюдается постепенное дви­жение к фундаментальным реформам.

Разумеется, применение новой институциональной экономической теории к проблемам переходных экономик не ограничивается приведенным выводом достаточно общего характера. Практически все сферы и сектора переходных экономик являлись и являются предметом достаточно интенсивных исследова­ний, в том числе прикладного характера, нацеленных на изучение особенностей осуществления в них институциональных изменений.

В качестве примера одного из плодотворных приложений новой институциональной экономической теории к анализу переходных экономик рассмотрим основные результаты ис­следования в области возникновения прав собственности, проведенного Леонидом Полищуком и Алексеем Савватеевым¹⁵².

Вкратце их выводы заключаются в следующем: обычно предполагается, что защищен­ные права собственности устанавливаются в ответ на естественные требования со стороны ча­стных собственников. Однако если в экономике сравнимыми издержками характеризуются как производственная деятельность, так и прямое присвоение ресурсов, то при некоторых условиях (неравенство в обеспеченности ресурсами и/или в относительной неэффективности производст­венных технологий) более богатые агенты начинают предпочитать менее защищенные права

¹⁴⁹ Тамбовцев В.Л. (1997), Государство и переходная экономика: пределы управляемости, М.:
ТЕИС, раздел 4.2.

¹⁵⁰ Капелюшников Р.И. (2001), «Где начало того конца?..» (к вопросу об окончании переходного
периода в России)// Вопросы экономики, № 1, с.138-156.

¹⁵¹ Jefferson, Gary H. and Rawski, Thomas G. (1997), Chinese Enterprise Reform as a Market Process,
The Davidson Institute Working Paper Series, Working Paper # 76.