Часть I. Конец стабильности

Глава I. Восьмисотый жизненный срок.

Пройдут три десятилетия, оставшиеся до XXI века, и мил­лионы обычных, психически нормальных людей внезапно столкнутся с будущим. Граждане самых богатых и техничес­ки развитых стран обнаружат, что все труднее идти в ногу с непрерывной потребностью перемен, которая характеризует наше время. Для них будущее наступит слишком быстро.

Эта книга рассказывает о переменах и о том, как к ним приспособиться. О тех, кто, вероятно, получает от перемен выгоду, кто легко идет своим путем, и о том большом коли­честве людей, которые сопротивляются переменам или ищут способ избежать их. О нашей способности адаптироваться. О будущем и о потрясении, которое оно влечет за собой.

Последние 300 лет западное общество находится под ог­ненным шквалом перемен. Этот шквал не только не стихает, но все больше набирает силу. Перемены охватывают высо­коразвитые индустриальные страны с неуклонно растущей скоростью. Их влияние на жизнь этих государств не имеет аналогов в истории человечества. Как следствие, в мире расплодились всевозможные виды любопытной социальной флоры - от психоделических церквей и «свободных универ­ситетов» до научных станций в Арктике и клубов обмена же­нами в Калифорнии.

Возникли дополнительные типажи: двенадцатилетние дети с недетским характером, пятидесятилетние взрослые, походящие на двенадцатилетних детей. Богатые люди, ра­зыгрывающие бедность, и программисты, зависящие от ЛСД. Анархисты, несмотря на свои грязные грубые рубаш­ки, являются неистовыми конформистами, а конформисты, несмотря на крахмальные воротники, - отъявленными анархистами. Женатые священники, министры-атеисты, еврейские дзен-буддисты. У нас есть поп и art cinetique, Плейбой-клубы, а так же кинотеатры для гомосексуалистов, амфетамины и транквилизаторы, гнев, изобилие, забвение. В основном, забвение.

Можно ли объяснить такую странную обстановку, не прибегая к жаргону психоаналитиков или мрачным клише экзистенциализма? В нашей среде явно пробивается новое, незнакомое общество. Сможем ли мы понять его и придать его развитию какую-либо форму? Придем ли к соглашению с ним?

Стоит посмотреть свежим взглядом на стремительный темп перемен, который иногда превращает реальность в ди­кий водоворот событий, как окажется, что многие порази­тельные и непостижимые вещи стали уже вполне обыденными. Ускорение темпа перемен - это не просто борьба индустрии или государств. Это конкретная сила, которая глубоко вошла в нашу личную жизнь, заставила нас играть новые роли и поставила перед лицом новой опасной психо­логической болезни. Ее можно назвать «футурошок». Чтобы объяснить то многое, что не поддается рациональному ана­лизу, необходимо исследовать ее первопричины и симптомы.

Неподготовленный гость.

В популярных словарях уже начал проскальзывать анало­гичный термин - «культурный шок». Культурный шок - это результат погружения в незнакомую культуру неподготовлен­ного посетителя. Добровольцы Корпуса Мира страдали от него в Борнео и Бразилии. Марко Поло, возможно, - в Китае. Путешественник, который внезапно оказывается в месте, где «да» - это «нет», где фиксированная цена меняется на глазах, долгое ожидание у дверей не является поводом к оскорбле­нию, а смех может означать гнев, оказывается в ситуации культурного шока. Культурный шок возникает тогда, когда знакомые психологические факторы, помогающие человеку функционировать в обществе, исчезают, и на их месте появля­ются неизвестные и непонятные.

Этот феномен в большой степени объясняет замешатель­ство, беспокойство и потерянность, которые досаждают аме­риканцам при общении с другими людьми, он ведет к разруше­нию связей, неправильному истолкованию реальности, неспособности адаптироваться. Все же культурный шок срав­нительно легче более серьезной болезни - шока будущего, ко­торая представляет собой ошеломляющую растерянность, вызванную преждевременным наступлением будущего. Впол­не возможно - это самая важная болезнь завтрашнего дня. Термина «шок будущего» не найти ни в медицинских энциклопедиях, ни в справочниках психологических отклонений. Тем не менее, пока не будут сделаны разумные шаги в борьбе с этой болезнью, среди миллионов людей бу­дет усиливаться чувство потерянности и прогрессировать неспособность рационально воспринимать окружающую обстановку. Мы должны осмыслить эту болезнь и научить­ся её лечить, иначе очевидные для современной жизни не­домогания, массовые неврозы, облучение, безгранично распространившееся насилие окажутся лишь преддверием того, что нас ждет впереди.

Футурошок - временной феномен, продукт стремитель­ного темпа перемен в обществе. Он возникает из-за наложе­ния новой культуры на старую. Это - культурный шок в на­шем собственном обществе, но с худшими последствиями, чем при столкновениях с иными культурами. Большинство членов Корпуса мира и почти все путешественники утешают себя мыслью, что они вернутся к покинутой культуре. Жерт­вы будущего лишены такого утешения.

Вырвите внезапно человека из его среды и поместите его в другую, резко отличную от привычной ему, с другим набо­ром факторов реагирования: иной концепцией времени, мес­та, работы, любви, религии, секса и прочего. А затем отни­мите всякую надежду вернуться к знакомому социальному ландшафту. Человек будет подвержен вдвойне суровому потрясению. Более того, если эта культура хронически пребы­вает в состоянии хаоса, или, что еще хуже, ее ценности не­прерывно меняются, чувство потерянности еще усилится. Несколько намеков на более разумное поведение под давле­нием совершенно новых обстоятельств - и эта жертва будет представлять опасность для себя и для других.

Теперь представьте не одного человека, а целое обще­ство, целое поколение, включая самых слабых, наименее об­разованных и разумных его представителей, которые вне­запно оказались в новом мире. Результат - всеобщая дезориентация и боязнь будущего в огромных масштабах.

Сегодня человек столкнулся именно с такой перспекти­вой. Перемены лавиной обрушились на наши головы, и большинство людей до нелепости не готовы к ним.

Разрыв с прошлым.

Я не думаю, что все это сильно преувеличено. Разговоры о том, что мы переживаем сегодня вторую индустриальную ре­волюцию, стали привычными. Расхожие фразы о скорости и масштабе перемен уже давно не вызывают у нас никаких эмо­ций. Эти фразы стали банальными и нелепыми. Потому что, по всей вероятности, происходящие сегодня события шире, глубже и важнее, чем индустриальная революция. Начинает распространяться достойное уважения мнение о том, что на­стоящий момент представляет собой не более и не менее, чем второй великий раскол в человеческой истории, сравнимый по значимости только с первым расчленением исторической целостности - переходом от варварства к цивилизации.

Эта идея неожиданно стала все чаще возникать в рабо­тах ученых и технологов. Сэр Джордж Томпсон, английский физик, лауреат Нобелевской премии, в книге «Предвидение будущего» предполагает, что наиболее точный аналог се­годняшнего дня - не индустриальная революция, а «возник­новение сельского хозяйства в неолите». Джон Диболд, американский эксперт по автоматизации, предупреждает, что «результаты технологической революции, во времена которой мы живем, будут намного глубже, чем любые соци­альные изменения, с которыми мы сталкивались раньше». Сэр Леон Багрит, британский производитель компьютеров, настаивает, что автоматизация сама по себе «величайшая перемена во всей истории человечества».

Люди, связанные с наукой и технологиями, не одиноки в своих взглядах. Сэр Герберт Рид, философ в области искус­ства, говорит, что мы переживаем «настолько основатель­ную революцию, что нам необходимо исследовать многие прошедшие века, чтобы найти параллели. Возможно, та­кого сравнения заслуживает только переход от раннего ка­менного века к позднему...» А Курт В. Марек, более извест­ный как К. В. Керам, автор книги «Боги, гробницы, ученые», замечает, что «в двадцатом веке нами заканчива­ется эпоха, длившаяся 5 тысячелетий... Мы находимся не в Риме времен христианизации Запада, как полагал Шпенглер, а в подобной ситуации 3000 лет спустя после рождества Христова. Мы смотрим глазами доисторического человека, и перед нами открывается абсолютно новый мир».

Кеннет Болдинг, выдающийся экономист и обществен­ный мыслитель, высказал одно из наиболее поразительных заявлений на эту тему. Он считал, что настоящее пред­ставляет собой поворотный момент в человеческой истории. В оправдание своей точки зрения, Болдинг заметил: «Что каса­ется статистики, связанной с человеческим родом - событие, разделившее человеческую историю на две равные части, про­изошло на памяти живущих». В сущности, наш век олицетворя­ет собой Великую Межу, которая проходит по центру челове­ческой истории. Таким образом, он утверждает: «Нынешний мир отличается от того, в котором родился я, так же, как тот отличался от мира Юлия Цезаря. Я родился в середине челове­ческой истории, грубо говоря, день в день. После моего рожде­ния произошло столько же, сколько и до него».

Это сенсационное утверждение можно проиллюстриро­вать многими примерами. Например, было замечено, что если последние пятьдесят тысяч лет человеческого суще­ствования разделить на срок человеческой жизни, продол­жительностью приблизительно шестьдесят два года, то всего было около восьмисот таких сроков. А из них шестьсот пять­десят человек провел в пещерах.

Только во время последних семидесяти сроков, благода­ря письменности, стало возможным эффективное общение поколений. За последние шесть - большинство людей увиде­ло печатное слово. За четыре - человек научился более-ме­нее точно измерять время. За два последних - появился тот, кто использовал электрический мотор. И потрясающее коли­чество материальных благ, которыми мы пользуемся сегод­ня, были созданы за последний, восьмисотый, срок жизни.

Этот последний срок обозначает резкий разрыв со всем прошлым опытом человека, потому что в течение него изме­нилось человеческое отношение к ресурсам. Это наиболее очевидно в сфере экономического развития. Всего за один срок человеческой жизни сельское хозяйство, основа циви­лизации, в ряде стран утратило свое доминирующее положе­ние. Сегодня в двенадцати развитых странах сельским хо­зяйством занимается менее 15% экономически активного населения. В Соединенных Штатах эта цифра составляет 6%, и к тому же стремительно сокращается, хотя фермеры кормят двести миллионов американцев и еще сто шестьдесят миллионов людей во всем мире.

Более того, если считать сельское хозяйство первой сту­пенью экономического развития, а индустриализацию - вто­рой, то внезапно окажется, что мы достигли следующей, тре­тьей стадии. Около к 1965 году в США возникла новая мощная тенденция, когда более 50% не занятой в сельском хозяйстве рабочей силы прeкратило заниматься физическим трудом. В розничной торговав администрации, образовании, сфере услуг и других отраслях представители умственного труда превысили число работников физического. Впервые в человеческой истории обществу удалось не только ски­нуть ярмо сельского хозяйства, но также за несколько деся­тилетий избавиться от ига физического труда. Родилась первая в мире структура обслуживания.

С тех пор технически развитые государства одно за дру­гим двинулись в этом направлении. Сегодня в Швеции, Бри­тании, Бельгии, Канаде и Нидерландах, где в сельском хозяй­стве занято менее 15% рабочей силы, «белые воротнички» превосходят по численности «синие». Десять тысяч лет - сель­ское хозяйство. Одна-две тысячи - индустриализация. И вот прямо перед нами - постиндустриализм.

Жан Фурастье, проектировщик и социальный философ из Франции, заявил: «Нет ничего менее индустриального, чем цивилизация, рожденная промышленной революцией». Значение этого поразительного факта пытаются осмыслить до сих пор. Возможно, генеральный секретарь ООН У. Тант - единственный, кто подвел итоги перехода к постиндустриаль­ному обществу. Он заявил: «Самое главное и важное в разви­тии экономики то, что в кратчайшие сроки можно получить любые требуемые ресурсы в любом количестве... решения уже не ограничиваются ресурсами, а сами их создают. Это и есть основное революционное изменение - возможно, самое революционное, которое когда-либо знал человек». Это глобальное преобразование произошло во время восьмисото­го срока жизни.

Отличительной чертой этого срока также является гран­диозное расширение масштаба и размаха перемен. Есте­ственно, эпохальные перевороты случались и раньше. Вой­ны, чума, землетрясения, голод возмущали общественное спокойствие. Но эти потрясения и сдвиги не переходили гра­ниц одного или нескольких соседних государств. Сменились поколения, прошли века, и влияние этих событий распрост­ранилось за пределы государств.

Сегодня все границы сметены. Сеть общественных связей настолько плотна, что современные события мгновенно отражаются во всем мире. Война во Вьетнаме перекроила основные политические расстановки в Москве, Пекине, Вашингтоне, вызвала резкий протест в Стокгольме, взвол­новала финансовые круги Цюриха, заставила зашевелить­ся секретную дипломатию в Алжире.

На самом деле, не только современные события мгновенно находят отклик во всем мире, но можно сказать, что и про­шлое воспринимается в новом ключе. Оно запутывает следы, и мы попали, если можно так сказать, во «временной сдвиг».

Событие, затронувшее лишь горстку людей в прошлом, может иметь крупномасштабные результаты сегодня. Пело­понесская война, к примеру, по сегодняшним меркам не бо­лее чем стычка. Пока Афины, Спарта и несколько соседних городов-государств сражались, остальное население земно­го шара и не подозревало об этой войне. Она не затронула ни индейцев, живущих в Мексике, ни древних японцев.

И все же Пелопонесская война во многом повлияла на дальнейший ход греческой истории. Вследствие миграции, географического перераспределения генофонда, человечес­ких ценностей, идей, она оказала влияние на дальнейшее раз­витие событий в Риме, а посредством Рима- и во всей Европе. Из-за этого европейцы мало отличаются друг от друга.

В свою очередь, благодаря тесным связям, европейцы по­влияли на Мексику и Японию. И какой бы след Пелопонес­ская война не оставила на генетической структуре, идеях и ценностях современной Европы, теперь он распространен по всему миру. Таким образом, современные индейцы и японцы ощущают далекое влияние этой войны, чего нельзя сказать об их предках. События прошлого, как бы перескочив через поколения и столетия, преследуют нас до сих пор и вносят свои изменения в нашу жизнь.

Если мы, помимо Пелопонесской войны, рассуждаем о строительстве Великой Китайской стены. Черной чуме, бит­ве банту с Хамидами, то принимаем во внимание общий смысл принципа временного сдвига. Любые события про­шлого накладывают отпечаток на современных людей. Но это не всегда было так. Короче говоря, нас преследует вся история человечества. Парадокс заключается в том, что именно это подчеркивает наш разрыв с прошлым. К восьми­сотому жизненному сроку перемены достигли небывалой силы и сферы влияния.

Последнее качественное отличие между прошлым и на­стоящим обнаружить легче всего. Мы не просто расшири­ли сферу деятельности и масштабы перемен, но радикаль­но изменили их темпы. В свое время мы выпустили на свободу абсолютно новую социальную силу - неуклонно растущий поток перемен. Его влияние на темпы нашей по­вседневной жизни, чувство времени и способы восприятия окружающего мира имело революционное значение. Мы воспринимаем мир иначе, чем люди я прошлого. Именно это является отличительной чертой действительно совре­менного человека. Ускорение скрывает непостоянство -быстротечность. Быстротечность проникает и пропитыва­ет наше подсознание, меняя наши отношения с другими людьми, предметами, с целым миром идей, искусства и ценностей.

Чтобы понять, что нас ждет в эпоху постиндустриального общества, мы должны проанализировать процессы ускоре­ния и вникнуть в теорию быстротечности. Если ускорение есть новая социальная сила, то быстротечность - ее психоло­гическая копия. Ее роль в поведении человека - это необхо­димый компонент современной психологии и теорий личнос­ти. Без теории быстротечности психологи не смогут точно передать суть различных феноменов нашей жизни.

Изменив отношение к окружающим ресурсам, макси­мально расширив масштабы перемен и, что заслуживает наиболее критического подхода, увеличивая их темпы, мы безвозвратно порываем с прошлым. Мы уходим от привыч­ных способов думать, чувствовать, приспосабливаться. Получив установку на построение нового общества, мы стремительно двигаемся к намеченной цели. Это - самая трудная задача восьмисотого срока жизни, которая вызы­вает сомнения в адаптационных способностях человека. Как он интегрируется в новое общество? Сможет ли приспо­собиться к его императивам? А если нет, то будет ли в состо­янии изменить их? Прежде чем попытаться ответить на эти вопросы, мы должны сфокусировать внимание на двойной силе ускоре­ния и быстротечности. Они перековывают нашу жизнь и психику на новый лад и ставят нас перед лицом опасности столкновения с будущим.