Денежное выражение ценности биоразнообразия

Денежное выражение ценности биоразнообразия является технической

задачей для экономистов. Здесь мы обсуждаем только основные способы

придания биоразнообразию долларовой стоимости и философские вопросы,

которые позволяют сделать это. Могло бы показаться, что только

инструментальная ценность биоразнообразия подвержена выражению в

денежных терминах. Некоторые экономисты окружающей среды,

соответственно, открыто поддерживают строгий антропоцентризм (Randall,

1986). Однако, как мы увидим, даже внутренняя ценность биоразнообразия

может быть принята во внимание в экономических оценках природоохранных

целей.

Некоторые находящиеся под угрозой виды имеют рыночную ценность:

среди них известны слоны за их бивни, носороги за их рога, киты за их мясо,

кость и жир, и бенгальские тигры за их шкуру. В некоторых случаях – голубой

кит и кашалот, например, – их денежная ценность представляет собой

единственную причину, по которой видам угрожает истребление. В других

случаях – бенгальский тигр и горная горилла, например, – разрушение среды

обитания также является фактором в том, что они оказались под угрозой.

Майерс (Myers, 1981), однако, показывает, что преимущества их денежной

стоимости могут быть ключом к сохранению многих видов. Альтернативную.

Согласно современной экономической теории, то, что необходимо для

трансформации рыночной цены вида из природоохранных пассивов в

природоохранные активы, это вывести его из состояния, которое экономисты

называют “общим” и “оградить” его. “Ограждение” здесь не означает

буквального построения ограждения вокруг популяции вида; это означает

скорее присвоение права прореживать его. Дикий вид, который обладает

рыночной ценностью, подвержен чрезмерному промыслу, когда права

собственности на него не могут быть закономерно утверждены и поддержаны.

Это приводит к трагедии общественных земель (Hardin, 1968). Если ресурсом

можно владеть (либо частным, либо общественным образом) и права

собственности на него могут поддерживаться, тогда вид будет сохранен, как

гласит теория, потому что владелец не будет испытывать искушения “зарезать

курицу, которая несет золотые яйца”.

Будет ли он, она или оно? Другие факторы, такие как темпы

воспроизводства видов и темпы роста в отношении к процентным ставкам,

дисконтным ставкам и так далее осложняют простую картину. Как указывает

Ханеман (Haneman, 1988): “уровень процентной ставки, природа функции

чистой прибыли и ее движения с течением времени и динамика процесса

природного роста ресурсов сочетаются, определяя оптимальный межвременной

путь эксплуатации... При прочих равных обстоятельствах, чем выше

процентная ставка, при которой будущие проценты можно не принимать во

внимание, тем более оптимально истощать ресурс сейчас”.

Синий кит является уместным примером. Международная комиссия по

китобойному промыслу эффективно ограждает популяции китов, несмотря на

периодическое браконьерство, выделяя квоты на промысел вида китобойным

странам (Forcan, 1979). Кларк (Clark, 1973), однако, делает заключение, что

было бы более прибыльным охотиться на синего кита до полного истребления

и инвестировать вырученные средства в какую-нибудь другую область, чем

ждать восстановления популяции вида и бесконечно промышлять синего кита

на поддерживаемом уровне. Кларк не рекомендует этого направления действий.

Напротив, его мысль заключается в том, что одна рыночная сила не может

всегда быть направлена на пользу природоохранным целям.

Идея сохранения пригодных для экономической эксплуатации видов,

находящихся под угрозой, путем их ограждения и переносимого промысла

может работать довольно хорошо в сохранении видов с относительно высокими

темпами воспроизводства и роста (как у копытных), но может вообще не

действовать при сохранении видов, которые имеют относительно низкие темпы

роста и воспроизводства (как у китов). Следовательно, вступление на рынок в

деле охраны природы должно выполняться очень старательно, с рассмотрением

каждого случая в отдельности.

Потенциальные блага – новая пища, топливо, лекарства и т. п. – не имеют

рыночной цены очевидно потому, что они остаются неизвестными или нераз-

витыми. Разрушать виды волей-неволей до того как они могут быть открыты и

исследованы на предмет их потенциала как ресурса означает уничтожать шанс

того, что желаемый товар станет доступным в будущем. Отсюда следует, что

биоразнообразию может быть приписана “цена возможности”, определенная

как “количество людей, которые были бы согласны заплатить заранее, чтобы

гарантировать возможность будущего использования” (Raven et al., 1992). Цена

возможности любого данного неоткрытого или неописанного вида может быть

очень небольшой, потому что вероятность того, что данный вид окажется

полезным, также очень невысока (Ehrenfeld, 1988). Но сложенные вместе цены

возможности миллиона или более видов, которым в настоящее время угрожает

полное истребление, могут быть достаточно громадными.

Рынок присваивает долларовую стоимость биоразнообразию другими

способами, чем цена реальных или потенциальных благ, которые обеспечивает

природа. Люди платят за посещение национальных парков, например, и за

походы по областям дикой природы. Такая плата, не меньшая, чем стоимость

стейков из диких животных, – выражает стоимость единицы биоразнообразия в

деньгах. Но часто, поскольку оплата за пользование обычно низка, подлинная

денежная стоимость психологически-духовного “ресурса” недостаточно

выражается только этими оплатами. Субсидии, предоставляемые местными,

уровня штата и федеральными налоговыми бюджетами, также должны

учитываться при оценке денежной стоимости психологически-духовного

ресурса. Деньги, которые люди тратят – на такие вещи как бензин, пища, жилье

и лагерное оборудование – чтобы добраться до конкретного места и посетить

его, могут быть приписаны ресурсу с использованием “метода дорожных

расходов” (Peterson, Randall, 1984). “Условная оценка”, в которой людей

опрашивают и спрашивают, сколько бы они согласились заплатить за

возможность наслаждаться определенным опытом – скажем слышать вой

волков в Йеллоустонском национальном парке в Соединенных Штатах – также

используются, чтобы рассчитать долларовую стоимость психологически-

духовных ресурсов (Peterson, Randall, 1984).

Даже экономисты сейчас признают – и конечно пытаются выразить в

денежном отношении – “стоимость существования” биоразнообразия (Randall,

1988). Некоторые люди получают небольшое количество удовлетворения,

просто зная, что биоразнообразие защищается, даже если они не имеют

намерения потреблять экзотические блюда или лично наслаждаться опытом

дикой природы. Стоимость существования имеет свою цену; одним из способов

приписать ее было бы подсчитать количество денег, которые люди, ведущие

сидячий образ жизни, в действительности вкладывают в природоохранные

организации, такие как The Nature Conservancy или Rainforest Action Network,

экономисты сейчас также признают “стоимость наследия” – сумму, которую

согласны заплатить люди, чтобы обеспечить то, что будущие поколения Homo

sapiens унаследуют биологически разнообразный мир (Raven et al., 1992).

Чаще предпринимаются попытки денежного измерения стоимости часто

бесплатной или недооцениваемой рекреационной, эстетической,

интеллектуальной и духовной полезности природы, чем попытки денежного

измерения стоимости услуг, которые экономика природы обеспечивает для

человеческой экономики. Отчасти это может просто отражать уровень

экологической грамотности среди экономистов, которые могут быть

растущими знатоками “теневого ценообразования” (как иногда называется

условная оценка) психологически-духовных ресурсов. Как периодические

экотуристы и потребители рекреации на открытом воздухе они могут легко

понять эти ресурсы, но нюансы загрязнения, цикла питательных веществ и т. п.

могут оставаться тайной для них. Их пренебрежение количественным

измерением сектора услуг экономики природы может также отражать тот факт,

что до сих пор наиболее жизненно важные услуги, оказывавшиеся нам другими

видами бесплатно, не являются недостаточными, а экономисты рассчитывают

цены только на те вещи, которые таковыми являются (но см. Buchmann,

Nabhan, 1996).

Мидоуз (1990) намекает на один из способов денежного измерения

природных услуг: “Как бы вам понравилась работа, – спрашивает он, –

опыления триллионов цветков яблони в один солнечный полдень в мае? Может

быть, можно себе представить, что вы можете изобрести машину, чтобы делать

это, но нельзя себе представить, чтобы машина могла работать так элегантно и

дешево, как медоносная пчела, тем более попутно создавать мед”. Стоимость

экономики услуг природы могла бы быть денежно измерена путем подсчета

стоимости замены природных услуг искусственными. Но с точки зрения

недостаточности и возможностей, какой была бы цена использования

человеческого труда или машин для опыления растений, если – в результате

современных экономических практик, таких как избыточное использование

инсектицидов – в будущем опыляющие организмы были бы исчезающе

недостаточными?

Эренфельд (1988) отмечает, однако, что точно так же как многие виды

имеют незначительную потенциальную ценность как товары, многие виды,

вероятно, имеют незначительную важность в секторе услуг экономики

природы: “Виды, представители которых являются самыми

немногочисленными по количеству, самыми редкими, наиболее узко

распространенными – короче говоря те, которые вероятнее всего могут быть

истреблены, – очевидно являются видами, которых наименее вероятно будет не

хватать биосфере. Многие из этих видов никогда не были обычными или

экологически влиятельными; никаким усилием воображения мы не можем

представить их себе жизненно важными зубцами в экологической машине”.

Некоторые философы и биологи охраны природы энергично возражают

против склонности экономистов сводить всю ценность к денежным терминам

(Ehrenfeld, 1988; Sagoff, 1988). Некоторые вещи имеют цену, другие имеют

достоинство. И как само собой разумеющееся мы попытались исключить

определенные вещи, которые, как мы верим, обладают достоинством – другими

словами, вещи, которым мы приписываем внутреннюю ценность. В самом деле,

один из возможных мотивов для утверждения о том, что биоразнообразие

имеет внутреннюю цену (или является внутренне ценным) состоит в том, чтобы

исключить его из экономической оценки и таким образом вывести за пределы

капризов рынка. Мы, например, попытались убрать с рынка человеческие

существа, поставив вне закона рабовладение, и попытались убрать секс с

рынка, поставив вне закона проституцию. Почему бы не убрать с рынка

внутренне ценное биоразнообразие, поставив вне закона человеческие виды

деятельности, разрушительные для окружающей среды?

Сагофф (1988) утверждает, что у нас есть две параллельные и внутренне

несоизмеримые системы определения ценности вещей: рынок и его суррогаты с

одной стороны, и урна для голосования с другой. Как частные индивидуумы,

большинство из нас отказалось бы продать своих родителей, супругов или

детей – за любую цену. И как граждане, объединенные в государственные

устройства, мы можем отказаться продать биоразнообразие за любое “благо”,

прогнозируемое в анализе прибылей и расходов. В самом деле, Акт

Соединенных Штатов о видах, находящихся в опасности, представляет собой

великолепный пример политического решения убрать биоразнообразие с

рынка.

Экономисты возражают, что мы должны часто делать трудный выбор

между такими вещами, как необходимость сделать производительной пахотную

землю и защитой среды обитания видов, находящихся в опасности (Randall,

1986). В то время как мы можем захотеть поверить благочестиво и невинно в

то, что внутренне ценные люди являются буквально бесценными, ценность

человеческой жизни нередко измеряется деньгами. Долларовая стоимость

человеческой жизни, например, может быть отражена в сумме, которую

автомобильная страховая компания платит получателю, когда клиент убивает

другого человека в катастрофе, или максимальной суммой, которую

предприятие согласно заплатить (или закон от него требует заплатить), чтобы

защитить здоровье и безопасность своих служащих. Подобным образом

признание внутренней ценности биоразнообразия не подразумевает, что нельзя

определить ее цену. Единственный способ, которым мы можем сделать

информированный выбор состоит в том чтобы выразить весь спектр природных

ценностей от “товаров” и “услуг” до “существования” в сравнимых терминах:

долларах.

В 1978 году были приняты поправки к Акту о видах, находящихся в

опасности, чтобы создать межведомственный комитет высокого уровня, так

называемая “Команда Бога”, которая бы могла разрешить развивать проект,

ставящий под угрозу истребления перечисленные виды, если его

экономические преимущества считались достаточно высокими. Этот

законодательный документ утверждает, что мы действительно имеем две

несоизмеримые системы определения ценности – одну экономическую, а

другую политическую. Он также утверждает первоначальное политическое

решение исключить биоразнообразие из обычного денежного измерения и

продажи за более крупные экономические преимущества. Но он признает, что

политически и экономически определенные ценности часто сталкиваются в

реальном мире. И он предусматривает, что когда стоимость возможности

сохранения биоразнообразия превышает неопределенный порог, “Команда

Бога” может разрешить экономическим соображениям обойти общую волю

граждан Соединенных Штатов, демократически выраженную через их предста-

вителей в Конгрессе, о том, что сохранившиеся туземные виды страны должны

быть сохранены.

Бишоп (Bishop, 1978) формализирует рассуждения, стоящие за поправкой

“Команды Бога” к Акту США о видах, находящихся в опасности. Он защищает

подход стандарта безопасного минимума (СБМ), альтернативу практике

сложения всего от рыночнй цены до теневой цены биоразнообразия, вставляя

ее в анализ прибылей и расходов (АПР) и выбора экономически наиболее

эффективного хода действий. Вместо этого СБМ допускает, что

биоразнообразие обладает неисчислимой ценностью и должно быть сохранено,

если стоимость этого не является непозволительно высокой. Как объясняет

Рэндалл (1988),

В то время как ... подход АПР начинает каждое дело с чистого листа и

старательно строит от самого основания объем доказательств о преимуществах

и затратах заповедания, подход СБМ начинает с преположения о том, что

поддержание СБМ для каждого вида является позитивным благом.

Эмпирический экономический вопрос является следующим: “Можем ли мы

себе это позволить?” Или более технически: “Насколько высока стоимость

возможности удовлетворения СБМ?” Правило решения по СБМ состоит в том,

чтобы поддерживать СБМ, если стоимость возможности делать это не является

непереносимо высокой. Другими словами, подход СБМ задает вопрос, как

много мы потеряем в других сферах человеческой заботы, достигая

безопасного минимального стандарта биоразнообразия? Бремя доказательства

переносится на доводы против поддержания СБМ.

Как отмечено ранее, практический эффект признания внутренней

ценности чего-либо состоит не в том, чтобы сделать его неприкосновенным, но

чтобы перенести бремя доказательства, тяжесть обоснования, на тех, чьи

действия могли бы враждебно повлиять на него. Поскольку подход стандарта

безопасного минимума к денежному измерению ценности биоразнообразия

переносит бремя доказательства со сторонников охраны природы на

разработчиков, он скрыто признает и включает в экономическую оценку

внутреннюю ценность биоразнообразия.

Этика охраны природы

По словам Леопольда (1949), этика, понятая биологически, представляет

собой “ограничение свободы действий”. Этика, другими словами, ограничивает

эгоистичное поведение уважением к какому-то другому благу.

Антропоцентризм

В западных религиях и философской традиции только человеческие

существа достойны этического принятия во внимание. Все другие вещи

считаются просто средствами достижения человеческих целей. В самом деле,

антропоцентризм кажется сформулированным в недвусмысленных выражениях

в начале Библии. Только человек создан по образу Бога, ему дано господство

над всей землей и над всеми другими существами и наконец заповедано

подчинять все другие существа. Уайт (White, 1967) утверждал, что поскольку

евреи и христиане верили на протяжении многих столетий, что это не только их

Богом данное право, но и их позитивный религиозный долг господствовать над

всеми другими формами жизни, наука и в конечном счете агрессивная,

разрушающая окружающую среду технология развилась исключительно в

западной цивилизации.

Как показал Нортон (1991), эффективная этика охраны природы может

быть сконструирована на основе традиционного западного антропоцентризма.

Экология раскрыла мир, который гораздо более систематически интегрирован,

чем могли себе представить библейские авторы, и покорение природы имеет

неблагоприятные экологические последствия. Антропоцентрическая этика

охраны природы потребовала бы от индивидуумов, корпораций и других

заинтересованных групп справедливо принимать во внимание то, как их

действия, которые оказывают непосредственное влияние на природную

окружающую среду, опосредственно воздействуют на другие человеческие

существа. Вырубание тропических лесов, например, может сделать прекрасную

лиственную древесину доступной для богатых потребителей, дав щедрую

прибыль лесозаготовительным компаниям, трудоустройство рабочим и

обеспечить международную торговлю для стран, имеющих долг. Но это может

также лишить туземные народы их домов и традиционных средств

существования, а людей повсюду неоткрытых ресурсов, ценных услуг

экосистемы, эстетического опыта и научных знаний. И без ограничений лесо-

заготовка может оставить будущим поколениям человеческих существ

обнищавший мир (несправедливость среди поколений). Таким образом,

вырубка леса и другие разрушительные для окружающей среды типы

разработки ресурсов могут считаться неэтичными без какого-либо

фундаментального изменения в структуре традиционного западного

морального мышления.