Отношение между памятью и идентификацией личности – это интуитивное представление, которое начинает проявляться у детей приблизительно в возрасте 4–5 лет.

Что касается лаборатории, мы повторяли исследование с хомяком много раз в различных вариациях, чтобы проверить результаты и обнаружить какие-либо базовые принципы. Примерно треть детей в возрасте от 4 до 6 лет думали, что второй хомяк стал совершенно другим как по психическим, так и по материальным свойствам. Похоже, они не верили, что машина способна скопировать что-нибудь живое. Еще треть детей считали, что второй хомяк полностью идентичен. Однако наиболее интересной была третья группа детей, которые думали, что копируются физические свойства, но не память. Другими словами, они верили, что машина работает, но, конечно, не может скопировать психику – точно так же считают взрослые.

В другой версии эксперимента мы обнаружили, что мнение о неповторимости памяти укрепляется, когда мы даем нашему первому хомяку имя, что подчеркивает его неповторимую индивидуальность. Удивительно, насколько наличие имени у животного придает ему уникальность. Это, возможно, объясняет, почему маленькие дети порой обижаются, когда впервые узнают, что кто-то другой носит такое же имя, как и они.

Мы полагаем, что наши данные демонстрируют: дети понимают, что психика, и в особенности память, создают уникальность индивидуума. Ранее мы видели, что представление о внутреннем мире других людей начинает проявляться с 4 лет, как показали исследования в рамках «теории разума». Сначала дети начинают понимать, что у других людей есть свой внутренний мир. И по мере того как они развиваются, они все больше осознают собственный разум и внутренний мир, как нечто отличающееся от других и уникальное.

Став взрослыми, мы считаем, что автобиографическая память является важнейшей составляющей нашего ощущения своего Я. Тело можно скопировать, но не содержимое памяти. Наша память делает нас теми, кто мы есть. Любой, кому привелось пережить деградацию любимого человека с быстро прогрессирующей деменцией, разрушающей память, видел, как могут рушиться самоидентификация человека и его чувство Я. Такая потеря собственной личности – одна из причин того, почему отказ памяти так драматично воспринимается родственниками: больной больше не узнает никого вокруг себя.

Невролог Оливер Сакс[498]напоминает нам, что, создавая ощущение самоидентификации, мы полагаемся на других. У одного из его пациентов, бывшего торговца продовольственными товарами по имени Уильям Томпсон (William Thompson ), был синдром Корсакова, который приводит к фундаментальной амнезии, так что больной был не способен помнить что-либо дольше одной-двух секунд (подобно Клайву Уэрингу, с которым мы встречались ранее). Он жил в вечном настоящем и был лишен стабильного чувства Я. Однажды Сакс вошел в палату в белом халате, чтобы проведать Уильяма, который приветствовал его:

«Ну, что возьмете сегодня? – спросил тот, потирая руки. – Полфунта «Вирджинии» и хороший кусочек «Новы»?»

(Очевидно, он думал, что я покупатель – он часто брал телефон в палате и говорил: «Деликатесы Томпсона».)

«О, мистер Томпсон! – воскликнул я. – И кто же я, по-вашему?»

«О, небеса, здесь мало света – я принял тебя за покупателя. Как будто ты не мой старый друг Том Питкинс. Мы с Томом, – шепчет он в сторону, медсестре, – всегда ходили вместе на бега».

«Мистер Томпсон, вы опять ошиблись».

«Да, ошибся. – Он снова присоединился к беседе, нисколько не смутившись. – Зачем бы вам было носить белый халат, если бы вы были Томом? Вы Хайми[499] – кошерный мясник из соседнего магазина. Правда, на вашем халате нет пятен крови. Плохо идет бизнес сегодня? К концу недели вы уподобитесь скотобойне»[500].

Было похоже, что Уильям без усилий скользил от одной отраженной самоидентификации к другой в зависимости от того, кем ему представлялся Сакс. Он не обращал внимания на обстановку, не осознавал, что он – пациент с синдромом Корсакова в психиатрической больнице. Уильям, как сказал об этом Сакс, «в буквальном смысле придумывал себя (и свой мир) в каждый момент». В отличие от женщины с синдромом Туретта, которая не могла удержать себя от копирования манер других людей (помните, ее Сакс встретил на улице Нью-Йорка), Уильям отталкивался от идентичности окружающих людей для создания своей собственной идентичности.

Два ума в одной голове

Конструирование правдоподобной легенды, называемое в психиатрии конфабулезом , наблюдается при некоторых формах деменции, когда пациент пытается придать смысл (фабулу) событиям и обстоятельствам. Помните ТХ, который не мог узнать себя в зеркале, и думал, что его отражение принадлежит его соседу, прокравшемуся в дом? Однако мы все можем в определенной степени выдумывать правдоподобную легенду, даже если не осознаем этого. Наши вымыслы порождаются наклонностями, избирательной интерпретацией, процессами переосмысления и когнитивного диссонанса, в которых мы менее объективны, чем обычно. Все мы наделены естественным стремлением интерпретировать мир в форме осмысленных историй, и это, вероятно, отражает активность системы, называемой «интерпретатор», которая, судя по всему, расположена в левом полушарии[501].

Обычно мы не осведомлены об этой системе, поскольку процессы в нашем мозге происходят без усилий и подсознательно. Мы просто ощущаем результат работы интерпретатора в виде собственной осознанной оценки ситуации, своих мыслей и поступков. В конце концов, это – наша психика, и если она в большей степени полагается на неосознаваемые процессы, почему мы вообще должны задумываться об этом так называемом интерпретаторе?

Деятельность интерпретатора была открыта упоминавшимся выше нейробиологом Майклом Газзанигой в ходе его исследований пациентов с рассеченными полушариями мозга. Обычный мозг на самом деле это «повесть о двух городах»[502] – правом и левом. Газзанига демонстрирует, что можно изучать работу двух полушарий путем избирательной подачи неодинаковой информации каждому из них. Чтобы это сделать, он представляет слова и образы на левой и правой стороне компьютерного экрана, в то время как пациент смотрит в точку посередине. Каждое полушарие, как мы помним, обрабатывает раздражители с противоположной стороны, но поскольку полушария в данном случае не были связаны мозолистым телом друг с другом, между ними не происходил обмена информацией.

В результате если слова «ключ» и «кольцо» ненадолго появились на левой и правой стороне экрана соответственно, то пациент сообщал, что видит слово «кольцо», поскольку оно было обработано противоположным левым полушарием, которое связано с речью. Однако если затем пациента просят выбрать нужный объект из подборки предметов, разложенных на столе, он выберет ключ, причем левой рукой, которая находится под контролем правого полушария. Эксперимент за экспериментом открывали, что оба полушария могут функционировать независимо друг от друга. Так, в одном эксперименте голый мужчина ненадолго появлялся в поле зрения правого полушария, заставив пациентку засмеяться, но при этом она не способна была выразить словами, что ее так развеселило. Ее левое полушарие ничего не ведало о голом мужчине и потому не могло сказать, что забавного случилось.

Однако иногда пациенты выдумывают историю, чтобы придать смысл своей подсознательной деятельности. В одном классическом примере, рассказанном Газзанигой, одному из его пациентов с рассеченными полушариями была продемонстрирована заснеженная картина для его левого поля зрения и куриная лапка для правого. Затем его просили выбрать подходящий образ из подборки картинок, лежавших на столе. Он левой рукой выбрал картинку с лопатой, а правой – картинку с куриной лапкой. Когда ему указали на противоречие и спросили, почему он выбрал два разных изображения, Пол ответил: «Ну, эта куриная лапка ходит вместе с курицей, и нужна лопата, чтобы убирать куриный помет!»

Газзанига предположил, что у пациентов с рассеченными полушариями не два различных разума или Я. Скорее, их разум есть продукт психических процессов, которые поделены между двумя полушариями. Язык позволяет описать происходящее. Таким образом, интерпретатор левого полушария способен сформулировать связное объяснение, интегрирующее отдельные элементы информации. Обычно такие процессы предполагают совместную работу полушарий над информационными потоками, поступающими от разных обрабатывающих регионов. Но в мозге с рассеченными полушариями невозможно их сотрудничество. Получив решения правого полушария, которые не совпадают с информацией, поступившей в левое, интерпретатор устраняет это различие, сочиняя правдоподобную историю.

Исследование пациентов с рассеченным мозгом позволили прийти к выводу, что иллюзия Я на деле представляет собой кульминацию множественных процессов. Они обычно работают совместно и синхронно, синтезируя единое Я, и когда возникают несоответствия, система языка работает над тем, чтобы восстановить единство. Одним из наиболее интересных примеров служит, вероятно, процесс из личной истории, которая, по словам Газзаниги[503], принадлежит ныне покойному Марку Рэйпорту – нейрохирургу из Огайо. Во время одной из операций Рэйпорт стимулировал обонятельную луковицу пациента (область мозга, отвечающую за запахи). Пациент сообщал об ощущении тех или иных запахов, в зависимости от контекста. Когда пациента попросили вспомнить о счастливом времени своей жизни, стимулирование этой области вызвало ощущение запаха роз. Затем Рэйпорт попросил пациента подумать о чем-то неприятном в его жизни. На сей раз стимуляция того же кластера нейронов вызвала ощущение запаха тухлых яиц! Это позволяет предположить, что нейронные сети мозга хранят ассоциации, которые складываются вместе в целостную историю. Во многом конфабулез[504]пациентов (которые либо не осознают истинную природу окружающей обстановки, либо процессы их мозга нарушены) аналогичен нашему неосознанному сочинению интерпретирующих историй. Они позволят придать смысл несоответствиям, случающимся в нашей жизни, которые порождают отклонения от привычного сюжета, построенного на нашем представлении о себе.

Знаю, кто Ты

Психолог Дэн МакАдамс предположил, что ради придания смысла своей жизни мы создаем хронику или личный миф для объяснения того, откуда мы пришли, что мы делаем и куда идем[505]. Это нить повествования о своей жизни – пролог, развитие, кульминация и развязка, которую люди с готовностью прокладывают в своей биографии. Например, некоторые склонны видеть себя жертвами обстоятельств, над которыми они не властны, переистолковывая все события так, чтобы они вписывались в эту точку зрения. Другие с абсолютно таким же набором обстоятельств видят себя несокрушимыми героями, победившими все превратности жизни, чтобы достичь того, что у них есть сейчас. По-видимому, эти мифы отчасти подвержены влиянию культуры и близких нам людей. Однако такие объяснения являются мифами, потому что основываются не совсем на реальности. Они следуют по хорошо протоптанным повествовательным тропам главного героя – нашего Я. (У некоторых этот миф создает новую личность, как в случае Тани Хэд.)

Наш эгоцентричный способ конструирования личной истории означает, что мы уделяем внимание только тем событиям, которые, по нашему мнению, имеют к нам отношение. Этот персональный миф постоянно пересматривается и обновляется на протяжении всей нашей жизни (с помощью сознательных и бессознательных процессов). Время от времени он всплывает: либо в нашем осознанном пересказе, когда мы рассказываем кому-то о себе, либо в моменты озарения, когда что-то из нашего прошлого вдруг пронзает наше сознание новым пониманием в связи с настоящим моментом. В любой культуре тоже постоянно происходит воспроизведение старых историй в форме мифов[506]. Например, «Звездные войны»[507]могут происходить в декорациях будущего, а могут с таким же успехом быть греческими мифами, пересказанными Гомером в его «Илиаде». Нам нравятся истории о путешествиях и столкновениях, где есть «плохие» и «хорошие» герои. Однако то же самое относится и к нашим персональным легендам.

Поскольку мы сами пишем личную хронику, этот миф открыт для всевозможных искажений под действием нашего мнения о том, какими мы должны быть. Это было названо «тоталитарным эго», с помощью которого мы подавляем, искажаем и игнорируем негативные аспекты своей жизни, не подходящие для нашей идеализированной истории Я[508]. В частности, мы склонны помнить ту информацию, которая подходит нашему идеализированному Я, и игнорировать то, что ему не угодно. Будучи уверены, что обладаем определенной личностной чертой, мы избирательно интерпретируем события сообразно этому убеждению. Фактически человек может легко интерпретировать утверждения общего характера так, чтобы они казались особенно относящимися к нему. Например, насколько подходит вам нижеследующее описание личности?

У вас большая потребность нравиться и восхищать других людей. Вы склонны к самокритике. У вас огромный нереализованный потенциал, который вы не используете полностью. Хотя у вас есть определенные личные недостатки, вы в принципе способны их компенсировать. Если к вам применяются внешние требования дисциплины и контроль, вы склонны чувствовать беспокойство и неуверенность. Временами у вас возникают серьезные сомнения, правильные ли решения вы принимаете и правильно ли поступаете. Вы предпочитаете возможность выбора и разнообразие и испытываете недовольство, когда вас ставят в рамки запретов и ограничений. Вы гордитесь своим независимым мышлением и не принимаете доводы других без удовлетворительного доказательства. Вы находите неразумным слишком искренне раскрываться перед другими. Временами вы бываете экстравертивны, дружелюбны и общительны, а порой стремитесь к уединению, бываете замкнуты и недоверчивы. Некоторые ваши мечты заманчивы, но нереалистичны…

На удивление точно, не так ли? В 1948 году психолог Бертрам Форер предложил своим студентам тест, определяющий тип личности, а затем предложил им индивидуальные заключения на основе результатов теста[509]. На деле каждый студент получил вышеприведенное описание в качестве своего «уникального» заключения. Практически каждый думал, что анализ был точным описанием, но на деле Форер собрал текст из различных гороскопов, чтобы доказать, что их утверждения настолько общие, что их можно применить к большинству людей. Этот эффект иногда именуют эффектом Барнума – по имени шоумена, прославившегося своим ироническим «у нас найдется что-нибудь для каждого». Аналогично наши личные истории содержат, вероятно, немало таких обобщений. Кроме того, эффект Барнума лучше работает, когда перечень содержит много положительных качеств, которые поддерживают нашу самоиллюзию[510]. Большинство из нас уверены, что мы остроумнее, умнее, симпатичнее и добрее среднестатистической личности. Однако кто-то ведь должен быть менее остроумным, не очень смекалистым и приятным и более агрессивным, чтобы сбалансировать эти самые статистические данные.