Глава 11. «Рефлекс свободы» и этология счастья

Рефлекс свободы»

Стремление к свободе. Есть ли у него врожденная основа? И. Якименко из Новосибирска рассказывает о таком эксперименте. Крыс посадили в громадную клетку с убежищами, вкусной пищей, питьем, всеми «жизненными благами» крысиного «рая». В конце концов, крысам надоело жить в «раю». Они прогрызли дырку в деревянном днище клетки и все до одной удрали!

Крысе вживляют электроды в центр удовольствия и мозговой центр неприятных ощущений. Раздражать и тот, и другой она может сама, нажимая на один из двух рычагов. Далеко не все время она стимулирует центр удовольствия. Жизнь без неприятных ощущений приедается даже крысе.

На заснеженной вершине горы в центре Африки, лежит вмерзший в лед труп леопарда. Что заставило его прийти сюда, поднимаясь по голым склонам и безжизненным ледникам? Этот вопрос интересовал Э. Хемингуэя в «Снегах Килиманджаро», но ответа он так и не нашел.

Этологи лишь предполагают: одна из главных потребностей подвижных организмов — непрерывный поиск новых мест заселения методом «проб и ошибок» (2.4). К тому же животные, так же как и люди, нетерпимо относятся к ограничению пространства. При первой же возможности они стремятся выйти за его пределы. И. П. Павлов называл такое поведение «рефлексом свободы», последовательно придерживаясь своей терминологии.

Человек не терпит и других ограничений, в частности, на получение и распространение информации, запрет свободного обмена ею. На подобного рода обмене издревле держится, как мы уже писали, цивилизация. Он обеспечивает все остальные формы обмена и коллективные действия, любого типа прогресс и развитие.

Однажды Марк Твен попытался выяснить религиозные убеждения муравьев. Были построены крошечные копии христианского храма, иудейской синагоги, мусульманской мечети. Учитывая время (конец XIX века) и место исследований, можно простить экспериментатору отсутствие в этом опыте здания ЦК КПСС. В христианский собор положили кусок сахара. Прочие культовые сооружения загрузили солью и горчицей. Муравьи отдали явное предпочтение христианству. Однако, едва сахар перенесли в мечеть, как все они безоговорочно приняли ислам. Марку Твену казалось, что эта милая шутка прямо отвечает на вопрос, почему люди предпочитают те или иные религиозные конфессии и политические партии.

Не будем осуждать писателя «задним числом». Так же мыслили очень многие его просвещенные современники. Таков был век. Однако, человеческие существа непредсказуемее муравьев. Как известно, миллионы людей с радостью отдавали и отдают жизнь за веру. Этому бесспорному факту вовсе не противоречит то, что некоторые вожди с еще большей готовностью жертвовали чужими жизнями: истребляли неверных, еретиков, инакомыслящих, посылали на бойню целые армии, отсиживаясь в глубоком тылу.

В настоящее время человечество расколото как бы на две половины. Лишь какая-то часть его живет в условиях демократии, политической стабильности и относительного материального достатка. Другая часть, большая, прозябает в условиях нищеты, нестабильности, постоянной угрозы то анархии и гражданской войны, то тирании. Однако, ничто не говорит о стремлении «неблагополучной части» мирового сообщества всегда и везде следовать примеру «благополучных» стран. Скорее уж, наоборот. Для многих куда притягательнее так называемые «высокие идеалы», обрекающие массы людей на лишения и жертвенную смерть.

Наглядный пример — нынешняя ситуация в Югославии и Перу, Исламская революция в Иране, усиление исламских фундаменталистов во многих арабских странах, беснования праворадикальных фанатиков в западной Европе и национал-большевиков в бывшем СССР. Таким образом, рискованно утверждать, что историческое будущее за теми поведенческими стратегиями, которые открывают человечеству путь к жизненным благам, комфорту, демократическим свободам.

Из поколения в поколение многие люди, поставленные перед выбором: все эти блага и напоследок смерть в своей кровати от старости или болезни либо же лишения, риск и в финале — гибель на поле боя, в застенке или на эшафоте, избирали совершенно добровольно именно второй, трагически вариант жизненного пути, жертвовали собой «за идеи»!

Отрекитесь, ревели,

Но из горящих глоток

Только три слова:

Да здравствует коммунизм!..

Лучше умереть стоя, чем жить на коленях…

Гвозди бы делать из этих людей.

Крепче бы не было в мире гвоздей!..

Я хату покинул пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…

Покуда ночь над миром не распростерла тень,

А летом отступает пред ней не рано день,

Вели сраженье вормсцы как рыцарям к лицу,

Пришел от их мечей конец не одному бойцу…

Воскликнул Хаген:

Витязь, коль жажда вас томит,

Не погнушайтесь крови тех, кто в бою убит.

Она в подобном пекле полезней, чем вино,

А здесь других напитков не сыщешь все равно…

— Доколе, протопоп, будет мука сия?

— До самой смерти, попадья.

Уж какой тут сахар! С точки зрения этологии, Марк Твен положительно не прав. Пчела, отдавая жизнь за улей, не знает, что такое смерть. Человек это хорошо себе представляет.

Тем не менее, известно, что во время массовых расстрелов, проводившихся гитлеровцами, люди всегда стремились пробиться в первую очередь. Никто не хотел остаться в хвосте. Уходящие успокаивали оставшихся: «Не бойтесь: пять минут и готово».

В. В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба» пишет по этому поводу: Нужно задуматься над тем, что должен пережить и испытать человек, чтобы дойти до счастливого сознания скорой казни. Об этом следует задуматься многим людям, особенно тем, кто склонен поучать, как следует бороться в условиях, о которых, по счастливому случаю, этот пустой учитель не имеет представления. Претерпевает ли природа человека изменения, становится ли она другой в котле тоталитарного насилия? Теряет ли человек присущее ему стремление быть свободным? В ответе этом судьба человечества и судьба тоталитарного государства. Изменение самой природы человека сулит всемирное и вечное торжество диктатуры государства. В неизменности человеческого стремления к свободе приговор тоталитарному государству. Природное стремление к свободе неистребимо. Его можно подавить, но нельзя уничтожить. Тоталитаризм не может отказаться от насилия. Отказавшись от насилия, тоталитаризм гибнет. Вечное, непрекращающееся, прямое или замаскированное сверхнасилие есть основа тоталитаризма. Человек добровольно не откажется от свободы. В этом выводе свет нашего времени, свет будущего.

Откажется — не откажется? Смотря какой человек. У каждого найдется свой ответ на этот вопрос. По-разному ответит на него и «среднестатистическая» личность в разные века и в различных странах.

Вспоминаются такие нигде не опубликованные случаи, рассказанные Ю. А. Л. лет тридцать назад биологом Р. В. Дермидонтовым о своем отце, Вадиме Ростиславовиче, орнитологе.

В 1919 году его с другими пленными колчаковскими офицерами везли куда-то в теплушке. Вдруг поезд остановился. Охранники начали по списку вызывать на расстрел. Когда крикнули «Дермидонтов», в вагоне нашелся еще один с такой же фамилией:

— У вас дети есть? — спросил тот.

— Сын.

— А у меня никого.

Тот, второй, пошел, а В. Р. уцелел.

В 1940 году в Большой зоологической аудитории старого здания МГУ на Моховой собрали биологическую общественность города, чтобы облить грязью недавно арестованного академика Н.И. Вавилова. Немало бывших учеников и друзей великого биолога подобострастно аплодировали И.И. Презенту и другим ораторам вещавшим о вредительстве и антисоветской деятельности Вавилова. Вдруг в середине зала встал Дермидонтов, закурил трубку и, демонстративно медленно пройдя к выходу, изо всей силы хлопнул дверью. Ночью он написал стихотворение:

Мне намеками звучали речи.

Было трудно уходить во тьму.

Я искал разгадок в каждой встрече

И сводил все счеты к одному.

Рассветало, в утреннем тумане

Тени серые мерещились в окне,

Лоскуты бумаги на диване

И подошв шуршанье в тишине.

Все свершилось. Не было загадок.

Все пришло гудок и тишина.

И шуршание обойных складок,

И душа разрытая до дна.

Улеглись минутные волненья.

Я готов. Так проще:

Роща, снег.

Улиц пробудившихся виденье,

И трамваев дребезжащий бег.

(публикуется впервые. К сожалению, нам ничего не известно о судьбе сына Дермидонтова.

Утром за ним пришли. Действительно, был обыск. Его увели. Он исчез навсегда. Осталась вдова с двумя детьми. И недописанное стихотворение:

Полюбив душой четвероногих,

Сам готов я встать на четвереньки.

Не боюсь я судий ваших строгих.

Четырьмя пойду считать ступеньки.

Эту историю рассказали одному достаточно известному математику. Тот глубоко возмутился: разве можно ради красивого жеста жертвовать жизнью четырех человек — жены, детей и своей собственной? Это глубоко безнравственный поступок. Галилей отрекся и продолжал спокойно работать. Неужели было бы лучше, если бы он не захотел каяться и его сожгли?

Предоставляем читателям возможность подумать, какая из этих двух нравственных позиций им больше по душе. Авторы склонны считать, что духовная свобода и стремление к ней, так же как и желание «лечь костьми» за ту или иную идею — нечто такое, что не нуждается в научных определениях.

Пускай они, в принципе, даже и возможны. Все равно лучше — помолчать. По крайней мере, обе позиции — и В. Дермидонтова, и того математика, который его критиковал, — глубоко человеческие. Всяческие аналогии с животными, рассуждения о павловском «рефлексе свободы», этологические термины и тому подобное были бы здесь прямо-таки непристойны и не к месту. Да простит нам читатель столь явное противоречие со всем сказанным выше! Как говаривал аббат Куаньяр в одноименном произведении Анатоля Франса: Большая последовательность — признак низменных и ограниченных натур.

Этология счастья

Из всех разделов нашей книги этот короче всех, что вполне естественно. Что нового скажешь на тему, которой посвящены бесчисленные тома?

Как стать счастливым или сделать счастливыми других, если над каждым «витает ангел смерти», всех, кроме рано умерших, ждет мучительная старость, столь многим не везет на жизненном поприще, сколь часто люди родятся или делаются инвалидами, сиротеют в детстве, становятся нищими, попадают за решетку и прочее?

Не будем повторять за буддистами очевидное, но трудно достижимое счастье или, вернее, отсутствие страданий — в свободе от любых желаний.

Попробуем, однако, сформулировать лишь то главное, что могут ответить этологи, руководствуясь своими профессиональными знаниями на вопросы: что такое счастье и как стать счастливым.

Как читатели уже знают, в мозгу человека и животных имеются так называемые центры «удовольствия» и «неудовольствия». Как выразился по этому поводу американский физиолог Г. Мэгун, рай и ад человека находятся у него в мозгу.

Мы, однако, ответим совсем иначе.

Счастье человека, в основном, за рамками его биологического «Я».

Тот, кто сосредоточен на своих личных вожделениях, болячках, желаниях и прихотях, опасениях за свой драгоценный организм, на заботах о собственном комфорте, кто шевелит мозгами только тогда, когда это вызывается суровой житейской необходимостью что-то достать, заиметь, избежать какой-то опасности — тому не может долго улыбаться счастье, если человек этот имеет хотя бы какое-то подобие живой человеческой души.

Ясно же, что рано или поздно очередное желание не сбудется, в организме что-нибудь подпортится, откажут силы. Человек, сосредоточенный на себе, — раб внешних обстоятельств. (Впрочем, не исключено, что человек, сосредоточенный на внешних обстоятельствах, тоже может являться их рабом. Или, скажем, рабом своего желудка. Рабство — дело тонкое.)

Только «парение духа», бескорыстный интерес к тому, что вне нас вершится и с нами не окончится, а также соучастие, сердцем душей, в жизни других людей и общества в целом несет освобождение от страха за себя и жалости к себе. (Впрочем, может принести страх за других и жалость к ним, а счастья вовсе не гарантирует.)

В книге «По ком звонит колокол» есть такой завершающий эпизод.

Ранен интербригадовец Роберт Джордэн. Шансов на спасение — никаких. Сейчас подойдут фашисты и добьют. Но осталась еще последняя боевая задача: хоть ненадолго задержать их продвижение — в руках у раненого ручной пулемет. А душа его как бы устремляется вдаль. Мысленно он следует за уцелевшей частью партизанского отряда, с которой ушла его возлюбленная. Он с ними, он с ними, он с ними — и это освобождает его от страха смерти.

В лесу и в поле дух человека раскрепощает любовное созерцание вечной природы, а в моменты смертельной опасности — глубокое осознание того, что бренное человеческое «я» — всего лишь часть чего-то неизмеримо более значительного и вневременного.

Счастье человека в его духовной жизни, в творческих озарениях и тех волевых импульсах, которые позволяют ему, «идя босиком по битому стеклу», преодолевать, на первый взгляд, совершенно непреодолимые препятствия.

Нет более жалких людей чем те, которые ненасытны в своих желаниях обрести нечто сугубо материальное, «земное», полностью отдав свою душу во власть слепых инстинктов. Трагедия этих личностей в постоянном противоборстве духовного и животного начал в их сознании.

Если животное начало полностью одолевает духовное, источниками непрерывных страданий оказываются то зависть и злоба, то неудовлетворенная физиологическая потребность, то недомогания организма, то ревность, то страх, то чувство одиночества.

Мы слишком много знаем и понимаем о себе, чтобы ощущать себя счастливыми, оставаясь скотами в душе.

В «Фаусте» одухотворенный, но, на свою беду, не свободный от земных страстей Фауст говорит самодовольному научному педанту Вагеру:

Тебе знакомо лишь одно стремление.

Знать множество — несчастье для людей.

Но две души живут в груди моей,

Друг другу чуждые

И жаждут разделения.

Одной из них мила земля

И то, что люди любят в мире.

Другой — небесные поля,

Где духи носятся в эфире…

Вот он в чем, корень страданий!

Для того, чтобы жить одними эмоциями, не контролируемыми разумом, мы чересчур умны, слишком хорошо информированы о грозящих нам превратностях судьбы и о ее неотвратимом финале. Но освободиться полностью от этих эмоций нам не позволяет само устройство нашего мозга, такое же, во многом, как и у других высших животных, лишенных речи и способности к самоанализу. Отсюда — постоянно изводящий нас страх за себя и близких. Отсюда же и изжигающие душу желания чем-то обладать, отхватить себе кусок побольше, оттолкнув от кормушки соседа, занять его конуру, завладеть его «самкой».

Чем самокритичнее и как бы отстраненнее мы воспринимаем эти наши эмоциональные «взбрыки», чем больше мозг наш сосредоточен на чем-то таком, что нельзя ни украсть, ни потерять, ни растратить, ни сносить, ни проиграть, ни обрести в результате нарушения функций нашего недолговечного организма, тем в большей степени знакомо нам ощущение подлинного счастья, чисто человеческого и совершенно неведомого всем прочим живым существам.

Подведем итог.

Счастье — ощущение, испытываемое человеком в наибольшей степени в двух его состояниях: чисто животном и полностью свободном от всех «скотских вожделений».

Обе крайности довольно редки. Вторая — состояние мудрой отрешенности, буддисты зовут ее нирваной, очень трудно достижима. Это блаженное всепонимание, до которого возвышаются, разве что, считанные единицы.

К первой форме счастья, общей у нас с животными, порою приближаются почти все на какие-то краткие мгновения. Однако же, слава Богу, постоянно в скотском состоянии пребывают лишь немногие из нас. Почти у любого есть мгновения, когда его дух возносится над животным «я» (которого, кстати, в самоосознанной форме даже у высших «бессловесных» тварей, по-видимому, нет.)

Когда умирал Платон, которого мы уже несколько раз упоминали, он возблагодарил своего «Гения» (то есть судьбу) за то, что рожден был не животным, а человеком, не варваром, а эллином и оказался современником — учеником Сократа.

Возблагодарим же и мы судьбу, наперекор всем страданиям, происходящим от наличия у нас речи и интеллекта, за то, что способны не только чувствовать и желать, но и отвлеченно мыслить…

На свете счастья нет, Но есть покой и воля…

Но не хочу,

О, други, умирать,

Я жить хочу,

Чтоб мыслить и страдать…

Заключение