Инстинкт перелетных птиц и корабельных крыс

Одному из нас (Ю. А. Л.) выпало видеть, как праздновали День победы в Москве в 1992 году. На втором празднестве кучка любопытных у Белого дома глазела на странненький такой парад небольшой группы ветеранов и военных оркестров со всего мира. Дефилировали наши музыканты, итальянский военный оркестр, американская морская пехота, шотландские стрелки с волынками в клетчатых юбочках, оркестр Бундесвера в серой форме, похожей на нашу метрополитеновскую. За оркестрами жидкая толпа потянулась по Арбату к Красной площади, по дороге повстречавшись с другой такой же жидкой толпой под красным знаменем с портретами Ленина и Сталина. Из толпы краснознаменных кричали: «Предатели!». Авиапарада, конечно, не было.

И вдруг многие люди, и манифестанты, и зрители, замерли, задрав головы вверх. Над Арбатом в четком строю как боевые самолеты, не особенно высоко, летели журавли клин за клином. Какая-то пожилая женщина с орденами затянула: «Мне кажется порою, что солдаты с кровавых не пришедшие полей…» — но никто не подхватил. А случай редкий. Журавли обычно не летят над большими городами.

Сезонные перелеты птиц — одно из величайших чудес природы. Днем в ясную погоду они в полете ориентируются по Солнцу, используя внутреннее ощущение времени. Оно позволяет им сохранять направление, несмотря на движение небесного светила. Ночью ориентиром служат определенные созвездия. Сверх того, есть магнитное чувство, выручающее в пасмурные дни, а также, как недавно установили, используется обоняние. При ориентации по Солнцу, по-видимому, особо определяется еще и географическая широта по его высоте над горизонтом с привязкой ко времени суток и года. Многое в этих ориентационных механизмах пока еще не ясно, загадочно. Точность же совершенно поразительная. Например, стрижи, гнездящиеся из года в год под крышей какого-нибудь московского высотного дома, зимуют в ЮАР, а следующим летом опять возвращаются на прежнее место!

Но мы отвлеклись. В начале пятидесятых у нас вошла в моду песня «Летят перелетные птицы»:

Не нужен мне берег турецкий

И Африка мне не нужна…

Потом с 1967 года кое-кому разрешили эмиграцию и тоненькая струйка вскоре превратилась в бурлящий поток. Есть ли сейчас такой уголок мира. где не было бы наших эмигрантов четвертой волны? Ехидный И. Губерман написал:

Привык я к житухе советской.

К тому же — большая семья.

Не нужен мне берег суэцкий.

В неволе размножился я.

А затем и сам уехал.

С начала перестройки западные газеты пугали своих читателей: «Русские идут». Уверяли, что миллионы беженцев из нашей страны запрудят весь мир. Ничего подобного пока не намечается. Идет только крупномасштабная «утечка мозгов». Большинство уезжающих не прочь когда-нибудь вернуться, хотя, конечно, это — несбыточные мечты. Если раньше на вопрос:

— Зачем уезжаете? — отвечали:

— Там — свобода, — ныне побудительный мотив — нищета.

Ученые уезжают потому, что не могут найти себе применение на родине. Все это очевидно, неинтересно. Понятно и, почему охотнее едет молодежь.

Но вот как объяснить такие случаи?

Летом 1992 года с нашего корабля, зашедшего в Пуэрто-Рико, сбежали пять молодых русских матросов. Они явились в ближайший полицейский участок и попросили политического убежища. Никаких языков, кроме русского, они не знали. Их допросили и, пользуясь тем, что они не понимают английского и испанского, заставили подписать декларацию, выдаваемую нелегальным эмигрантам. Затем их попытались насильно посадить в самолет, вылетающий в Россию. Они, как могли, сопротивлялись. Тогда их отправили в наручниках, предварительно до полусмерти избив, в тюрьму строгого режима. Там продержали в одиночках пять месяцев, подвергая всевозможным издательствам. Им угрожают пожизненным заключением. Не помогает ничего. И переводчику, и адвокату по телефону (личные контакты запрещены) они как попугаи твердят:

— Лучше в Антарктиду, на необитаемый остров, в любую нищую афро-азиатскую страну, но только не домой. — Мотивы? — Хотим быть свободными людьми.

Что это? Как понять? Неужели убогая мыслишка, что на Западе все дешевле и доступнее, одна могла подвигнуть людей на такие тяжелые испытания? Стремление к политической свободе? У нас пока еще сейчас можно безнаказанно призывать даже к свержению правительства, что в любой другой стране запрещено, создавать любые политические партии, болтать о чем угодно. Да и так ли уж нужна эта пресловутая свобода простым матросам? Что им с ней делать? Нет, это уже что-то совсем другое. Веди себя так один человек, сказали бы «душевно заболел». А когда подобное стремление проявляют целые группы?

Мы не знаем, что ответили бы на такой вопрос социологи, психологи и психиатры. Во всяком случае, налицо социально-исторический факт.

Периодически большими массами людей овладевает настроение, достаточно ярко отраженное в следующем анекдоте последних лет. Из Москвы решил эмигрировать старик, у которого не было никаких близких, кроме старого попугая. Пошел он в таможню узнавать, разрешат ли увезти попугая. Да, отвечают, но только в виде тушки или чучела. Живого нельзя. Пришел старик домой, рассказывает все попугаю и плачет: «Выходит век нам тут вековать». А попугай в ответ: «Хоть тушкой, хоть чучелом, только бы отсюда».

Мы, конечно, не сможем ответить на вопрос, что творилось в душах тех белых поселенцев, которые удивительно быстро заселили Америку после ее открытия, какой «бес» вселился в крестоносцев, наездников Батыя и Чингисхана, воинов Атиллы?

На Новой Гвинее молодежь некоторых папуасских племен, пройдя обряд инициации (посвящения в мужчины), большой группой покидает родное селение и, побродив довольно долго по тропическим зарослям, создает новый поселок. Тем самым предотвращается перенаселенность. При собирательской культуре (отсутствии в былые времена сельского хозяйства и животноводства), скученность создавала угрозу голода, что делало, очевидно, такое поведение целесообразным. С ним связывают наличие на острове с этнически более или менее однородным населением невероятно большого числа (до восьмисот) разных языков и диалектов. Здесь прямо-таки бросается в глаза аналогия с расселительным поведением некоторых оседло живущих животных, например, роющих норы грызунов, но от аналогии до общего психологического механизма дистанция, как говорится, огромного размера.

Основное, что характерно для миграций животных, это связь с гормональными сдвигами: гормонами надпочечников, гипофиза и щитовидной железы. Так, многих птиц побуждают к дальнейшему перелету вовсе не холод и голод как таковые, а особые изменения работы этих желез внутренней секреции, реакция на укорочение или, наоборот, удлинение светового дня. Гормоны влияют на поведение, вызывая особое предмиграционное состояние беспокойства.

И у млекопитающих перед массовым исходом происходит нечто подобное, хотя стимулы, влияющие на гормональную деятельность, — другие. Например, у леммингов это уже упомянутый нами социальный стресс. С ним связан ряд биохимических перестроек, кардинально изменяющих поведение.

Стресс в той или иной форме — побудительный мотив массового бегства всегда или в большинстве случаев. Так, по всей вероятности не обходится дело без стресса и у пресловутых корабельных крыс. Как известно, крысы и ныне досаждают морякам, а в былые времена, когда еще не было химических средств борьбы с грызунами, буквально кишели в корабельных трюмах. Массовые прыжки этих животных за борт служили тогда верным предвестником катастрофы. Как «догадывались» крысы, что корабль обречен? Вероятно, в трюме появлялась течь. Она стимулировала то же самое паническое поведение, с помощью которого крысы при затоплении их нор пытаются спастись от речного паводка: инстинктивный поиск берега затопляемого участка, а затем движение вплавь до ближайшей незатопляемой возвышенности.

Как-то после такого малосимпатичного примера неловко переходить к людям. Замешан ли стресс с его гормональными изменениями в организме или какие-то особые физиологические процессы в том навязчивом стремлении покинуть свое отечество, куда-то уйти, уехать, навострить лыжи, которое часто овладевает душами людей?

В Москву я больше не ездок.

Поеду я искать по свету,

Где оскорбленному есть чувству уголок.

Карету мне, карету…

… Им овладело беспокойство:

Охота к перемене мест,

Обременительное свойство,

Немногих добровольный крест.

Чацкому и Онегину выпал удел маяться этим беспокойством в одиночестве, равно как и самим Грибоедову, Пушкину, Лермонтову с его Печериным, лорду Байрону и многим, многим другим. Но вот подчас кочуют безостановочно или, снявшись с насиженного места, направляются в поход целые народы. Что это такое? Историк, конечно, без особого труда объяснит конкретный исторический повод каждого массового исхода. У всех были весьма уважительные причины: и у монгол, и у гуннов, и у тех израильтян, которые по библейской версии, пока не подтвержденной археологами, сорок лет проблуждали по Синаю, и у крестоносцев, и у арабских завоевателей, создавших Халифат.

Но все ли исчерпывается поводами или еще требуется и какой-то особый, подходящий к сему случаю психический, а также гормональный настрой?

Известный наш историк и этнограф Л.Н. Гумилев высказал смелое предположение, что к историческим свершениям, таким как массовые исходы и победоносные войны причастны особые «пассионарные» гены в нашем генофонде. Их относительная численность в разных человеческих популяциях неодинакова. Они присутствовали в геноме (индивидуальном генофонде) героических личностей и знаменитых авантюристов разных времен. С ними связан особый стереотип человеческого поведения, да и, не исключено, — специфический характер гормональной деятельности, поскольку гормоны управляют эмоциями.

Некоторые века и народы были особенно богаты пассионарными личностями. Эпоха возрождения, конец XVIII век в Европе, начало XX века. Не известно, что скажут потом и о наших днях.

Не скроем: мы с чувством глубокого сомнения в собственной правоте пишем эти строки. Нам ли, биологам, побывавшим во многих экспедициях, пристало проводить или, может, измышлять параллель между миграционным инстинктом животных и такими формами поведения человека, как тяга к дальним странствиям, эмиграция, завоевательные походы кочевников? Все эти варианты сугубо человеческого поведения сами по себе достаточно своеобразны. Между собой они тоже имеют мало общего. Разве что, одно: стремление покинуть насиженное место или, во всяком случае, то ощущение, которое испытываешь, если предстоит распрощаться со своим отечеством, возможно, навсегда, и отправиться навстречу неизвестности.

Чего стоит хотя бы один только поразительный пример польско-венгерского графа Моритца Августа Беньовского. Он воевал с Россией за Польшу в войске Костюшко, попал в плен, был с семью ранениями брошен в яму с трупами, выжил, был сослан в Казань, участвовал в подготовке восстания против Екатерины Второй, разоблачен, бежал в Петербург, где при попытке удрать морем арестован и сослан пожизненно на Камчатку; организовал там в Большерецкой крепости восстание ссыльных русских офицеров (1769 г.), захватил с ними шлюп «Петр и Павел», уплыл в Макао, там пересел с попутчиками на французский фрегат, получил во Франции назначение губернатором на Мадагаскар, где объявил себя королем, низложен французским экспедиционным корпусом, бежал в Европу и оттуда в Америку, сражался в армии Дж. Вашингтона за независимость США, на американском фрегате вернулся на Мадагаскар, где снова стал королем, еще раз свергнут и убит французами в 1788 году. Мы попытались изложить все похождения Беньовского в одной фразе. Ну и длинная же она получилась! А ведь пассионарных (по Л. Н. Гумилеву) людей с такими вот сумасшедшими биографиями в XVIII веке было немало. Хватает их и в наш век. Что это такое? Очевидно, нечто большее, чем просто превратности судьбы. Скорее уж все-таки наследственная предрасположенность.

Всем тем, кому «опостылели страны отцов», посвятил свое стихотворение «Капитаны» отец Л. Н. Гумилева поэт Н. Н. Гумилев:

…Вы все, палладины зеленого храма,

Над пасмурным морем следившие румб,

Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,

Мечтатель и царь генуэзец Колумб!

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,

Синдбад-Мореход и могучий Улисс,

О ваших победах гремят в дифирамбе

Седые валы, набегая на мыс!

А вы, королевские псы, флибустьеры,

Хранившие золото в темном порту,

Скитальцы-арабы, искатели веры

И первые люди на первом плоту!

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

Кому опостылели страны отцов,

Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,

Внимая заветам седых мудрецов!..

Многие наши знакомые, решившие эмигрировать, признавались, что ими вдруг овладевало непостижимое для них самих желание избавиться буквально от всего того, что их окружает: привычной обстановки, среды. Даже наша прекрасная (там, где еще не окончательно изгажена), российская природа начинала их тяготить. Еще живя на Тверской, Дерибасовской или Невском, они ощущали себя как бы уже навсегда покинувшими родные места, причем утрачивали даже чувство привязанности к остающимся в отчизне родственникам и близким друзьям. Это предотъездное состояние можно бы расценить как признак душевного недуга, не носи оно столь массового характера.

Не согласны? Не верите? В таком случае постарайтесь вспомнить: а многие ли из ваших друзей-эмигрантов поздравили Вас с днем рождения или вообще подали хоть какую-то весточку о себе после своего отъезда, если, конечно, знают, что вы в ближайшем будущем не намереваетесь сами последовать их примеру и встретиться с ними уже в новом отечестве? Как знать? Возможно, и такие явления, действительно, сродни тем эмоционально-гормональным сдвигам, которые появляются при массовых исходах у леммингов и других животных?