Ворон ворону глаз не выклюет»

Это именно так не только в поговорке. У всех хищных, хорошо вооруженных, и вообще потенциально способных мгновенно прикончить себе подобного при желании, природа, как мы уже рассказали, выработала особо эффективные способы предотвратить взаимное смертоубийство с помощью позы подчинения.

Мощные клювы, когти, рога, бивни, ядовитые зубы змей — все это, в основном, оружие для хищничества или для защиты от хищников, но отнюдь не для убийства своих собратьев по виду.

Как обеспечивается такой эффект?

Поссорились, к примеру два ворона-самца. Приняли позу угрозы, начали и драку, но клюют друг друга в крылья и спину, да и то не в полную силу. Вдруг один резко повернул голову: подставил другому незащищенный затылок: «На, клюй!» Второй тут же замер на мгновение, отвернулся, в свою очередь. Драка прекратилась. А в глаза врановые птицы друг друга, и правда. не клюют практически никогда, по крайней мере, в природных условиях (см. ниже). Высшее проявление ласки у этих птиц: чистить перышки возле глаз друг у друга.

Дерутся два матерых волка, здоровенные самцы. Один одолевает. Второй, поджав уши и хвост, вдруг закидывает голову, подставляет противнику незащищенное горло. Одно движение клыков победителя, и побежденному придет конец, но этого-то как раз чаще всего и не происходит. Победитель, хотя губы его еще дрожат, — признак ярости, вдруг отворачивается и отходит, дает побежденному ретироваться. Сработал врожденный моральный запрет.

Конфликтуют газели-ориксы. Их длинными и прямыми рогами, (не в пример оленьим и лосиным, ветвистым, не особенно острым), как копьями, можно проткнуть насквозь. Однако, дерущиеся самцы рога эти только от времени до времени скрещивают. Об ударе выпадом вперед не может быть и речи! Ориксы бодают только хищников.

Сражаются агрессивные рыбы-самцы цихлиды-цихлазомы. Удары и укусы могут кончиться гибелью одного из соперников. Однако, один вдруг подставляет другому незащищенный бок: «На, рви, кусай». У второго самца интерес к драке пропадает.

Как дерутся самцы у гремучих змей? Даже биологи долго принимали эти драки за брачную игру. Змеи обвивают друг друга, а далее все идет точь в точь как мужская игра борьбы правых рук с опорой локтем о стол: «Кто чью положит?» Взаимные укусы исключаются полностью!

Только у плохо защищенных животных или у коротко живущих, имеющих только единый шанс в жизни повстречать и оплодотворить самку (некоторые роющие осы, кроты, крохотные насекомоядные зверьки-землеройки и так далее) бывают поединки между самцами не на жизнь, а на смерть и все средства в борьбе хороши.

Конечно, это вовсе не означает, что у сильных долгоживущих хищников никогда не случается взаимного смертоубийства. В состоянии крайней ярости победитель, иной раз, не обращает внимания на позу покорности побежденного. Такие случаи довольно часты, например, у бурых медведей.

И все-таки, это, скорее, исключение из правила. Чаще же дело до трагической развязки не доходит. Срабатывает врожденная внутривидовая мораль. Она проявляется, кстати, не только в драках.

У многих хищных животных соблюдаются и другие моральные запреты, не только «не убий», но и вообще не трогай соперника, принявшего позу покорности, не трожь детенышей, не покушайся на чужую территорию, чужое гнездо, чужую самку, не нападай неожиданно или сзади, не отнимай пищу, не воруй ее. Мы воспроизводим этот список запретов из уже упомянутой статьи В. Р. Дольника.

Являются ли инстинктивными те же самые запреты у людей? Об этом пойдет особый разговор дальше. По-видимому, действительно, и нас ими снабдила природа, но все-таки, они у нас, увы, слабы по причине нашего происхождения от сравнительно слабо вооруженных существ.

Напомним по этому поводу уже процитированный стишок В. Хлебовича

Род ведем от обезьяны,

Краснозадой, узколобой.

От нее твои изъяны:

Жадность, зависть,

Секс и злоба.

Десять заповедей строже

Соблюдаются в природе,

Чем, поверьте, даже в самом

Христианнейшем народе!

И еще раз повторим (об этом говорилось уже в введении): чем слабее вооружение, которым данный вид снабдила природа, тем слабее и врожденные моральные запреты. Вот она наша беда, проклятая каинова печать!

Характерна в такой связи разница между, к примеру, вороном и «птицей мира» голубем. Голуби очень драчливы, но убивать друг друга им нечем. Их клювы слишком тупы и коротки. Если, однако, к клюву одного из голубей приклеить стоматологическим пластиком стальную иглу, он быстро научается использовать ее против других голубей и почем зря выкалывает глаза собратьям. Вон оно к чему приводит несоответствие между техническими средствами взаимоистребления и отсутствием внутреннего запрета, имеющегося у «хищных»: ворона, ястреба или волка. И милые зайцы, как отмечает в той же связи К. Лоренц дерутся совершенно безобразно. Заведи они, подобно нам, техническую цивилизацию, тоже небось, наделали бы делов!

Надеемся, теперь читатель уже подошел к пониманию одной из основных трагических закономерностей развития человечества. Дьявол, действительно, «постарался» снабдить интеллектом существа со сравнительно низкой видовой моралью. Яблоко, съеденное нашей прародительницей Евой, лучше бы уж досталось не нам, а кому-нибудь из «морально устойчивых товарищей» с более «приличными» хищными предками!

Закон что дышло?»

Поговорка эта стара, сохранилась со времен лошадиного транспорта, дескать, «куда повернул, туда и вышло». Однако, нарушения морали даже теми, у кого она особенно строга, — явление еще более старое, куда старше рода человеческого.

Наблюдения показывают, что и высоконравственные хищники, нарушают врожденную мораль, если очень хочется кушать или вообще жизнь заставляет, либо данный индивид подтверждает своим «подлым» поведением другую тоже древнюю и вечно справедливую поговорку: «В семье не без урода». Житейские ситуации сложны, и абсолютная приверженность морали без учета обстоятельств, вероятно, обрекла бы любой вид на вымирание.

Животные из числа самых высокоморальных тоже, подобно людям, иногда и воруют чужое, и бьют слабого, и пожирают или умерщвляют детенышей своего вида, и, конечно уж, игнорируя позу покорности, беззастенчиво убивают своих соперников. Все бывает! При этом важно подчеркнуть, громадную роль играет как бы двойной характер моральных запретов для «своих» — членов своей семьи, стаи, соседей по территории — и «чужих», хотя и своего вида. У многих стайных хищников в отношении к собратьям по виду из чужой стаи решительно никакие моральные запреты не действуют.

Более или менее так обстоят дела, в частности, и у обезьян, сравнительно с человеком хорошо вооруженных видов: павианов с их мощными зубастыми челюстями, физически очень сильных и тоже клыкастых антропоидов: шимпанзе, горилл и др.

К тому же инстинктивные моральные запреты появляются отнюдь не сразу после рождения. У новорожденного детеныша их, как правило, нет и обезьяненок может стать весьма опасен своим сверстникам раньше, чем инстинкт запретит кусать в полную силу кого попало и где попало.

Все это, тем более, в полной мере относится и к нам, людям. Еще не умеющий говорить младенец со всех сил бьет мать по лицу, кусается, когда у него вырастают молочные зубы, царапается, пинается. Затем только постепенно эти действия замещаются угрожающими демонстрациями: криком, замахиваньем, топаньем ножкой.

Деление на «своих» и «чужих» тоже появляется задолго до научения речи. Младенцы, изолированные друг от друга хотя бы на несколько дней, уже взаимно-враждебны: хмурятся, топают ножкой, кричат, делают ручкой: «Прочь!» Далее с возрастом эта тенденция делить всех окружающих на «наших» и «чужих» по самым разным признакам (этнос, религия, культура, класс, родство, соседство, политические взгляды. отношение к алкоголю или к наркотикам и так далее, и т. п.) обычно только усиливается и усиливается. На этой программе нас, по словам В. Р. Дольника, ловят демагоги, натравливая на людей иного облика, класса, культуры, национальности, религии, взглядов.

В наши дни всякий мой соотечественник может ежедневно видеть по телевизору, как правы этологи, всегда утверждавшие, что разделение людей на «наших» и «не-наших» преступно, ибо снимает в человеке инстинктивные запреты не наносить ущерба ближнему, а освобожденный от них человек не просто, а изощренно жесток. Этологический смысл призыва Христа к всеобщей любви (в первую очередь, не «своих») в том, чтобы лишить врожденную программу материала для поиска чужих. К проблеме «свой»-«чужой» мы еще вернемся в 4.9.

Месть и зависть

Оба этих побудительных мотива агрессии свойственны отнюдь не только людям, но и многим высшим животным, у которых имеют ярко выраженный приспособительный смысл: полезны для вида.

Приведем для начала поясняющий пример даже не из области чистой этологии. Хищник схватил и попытался съесть жалящее, ядовитое или несъедобное животное — осу, жабу или отвратно пахнущего лесного клопа. Понятно, что при этом схваченная добыча, скорее всего, погибнет, будет раздавлена челюстями хищника. Спрашивается: каков же в таком случае смысл быть несъедобным или жалящим? Отвечаем: для погибшего индивида, разумеется, никакого, но для вида в целом — очень большой. Ведь у хищника есть память. А, значит, с первой-второй такой вот неприятной попытки он запомнит, что всех животных данного вида есть нельзя. Недаром для самых разных кусачих и несъедобных существ столь характерна очень яркая предупредительная окраска, облегчающая их распознавание и запоминание.

А вот уже чисто этологический пример. У Конрада Лоренца на чердаке его дома в Альтенберге жила большая колония галок, выращенных им и совершенно ручных. К Лоренцу они относились как к дружественному существу своего вида. Однако, если он имел неосторожность взять одну из них в руки в присутствии остальных, взятая птица вела себя совершенно спокойно, но прочие поднимали страшный гвалт и принимались с налета клевать его руку, часто до крови. Затем отношения Лоренца со всей галочьей компанией надолго портились и стоило большого труда их снова восстановить. Дело в том, что у галок при этом срабатывала врожденная программа: Кто схватил нечто черное и мягкое размером с галку, (хотя бы черную тряпку, детали не важны), тому надолго впредь объявляется тотальная война как «пожирателю галок». Теперь уже, где только ни появится такой «пожиратель», галки, созывая друг друга злобным «металлическим» криком «грр, грр!», скопом бросаются в атаку, а, главное, так шумят, что у хищника портится вся охота. Аналогично мстят хищникам и другие врановые. Поэтому хищники запоминают: С этими черными птицами лучше не связываться. Съешь одну, а потом неприятностей не оберешься: придется менять место охоты.

Выходит, мстительность полезна для вида. Приносит она определенную пользу и отдельным генетическим линиям, которые внутри вида конкурируют между собой. Ведь и со своими собратьями по виду мстительные обязательно сводят счеты, что удерживает их от нанесения взаимного ущерба. Такое поведение тоже наблюдается у врановых птиц и не только у них. Например, весьма мстительны некоторые попугаи, а также хищники из семейства кошачьих.

Многие стайные обезьяны, в отличие от большинства прочих стайных млекопитающих, — необычайно мстительные твари. Мстят и чужим, и своим. В обоих случаях это — отсроченная агрессия на определенного врага, хорошо запоминаемого на очень длительный срок. В чем выражается обезьянья месть? Если объект ее — хищник, схвативший на глазах у стаи одну из обезьян, его коллективно преследуют, нередко принуждая бросить жертву, а в дальнейшем пытаются улучив момент, атаковать всей стаей и, главное, всегда начинают страшно шуметь, когда он появляется, мешая охоте. Конечно, хищники запоминают: «Лучше уж охотиться на мелких антилоп и других стадных копытных, которые при виде гибели собрата только отбегают подальше в сторону и снова щиплют травку».

Надеемся, читатель понимает, что здесь мы выражаем словесно решения хищника, который сам, конечно же обходится без всяких слов, запоминая «что к чему». И в отношениях между стаями обезьян одного и того же вида действует как сдерживающий фактор все тот же страх возмездия. Это проявляется, в частности, при межстайных территориальных конфликтах, приводящих к дракам.

Таким образом, имеются веские основания предполагать, что у людей мстительность — черта поведения, унаследованная от предков — стайных обезьян.

По В. Р. Дольнику, когда в глухой индийской деревушке вдруг появляется обнаглевший тигр-людоед, жители ведут себя, с европейской точки зрения, нелепо. Все они прячутся по своим хижинам и сидят там тихо как мыши. Тигр иногда осмеливается даже заглядывать в не застекленные окна таких хижин, выбирая себе добычу пожирней. Однако, едва тигр кого-нибудь действительно схватит, убьет да и потащит в укромное местечко, чтобы сожрать, жителей словно подменили. Все они выбегают из своих укрытий, кто, стуча в медный таз, кто с колотушкой, и крича благим матом, устремляются за медленно из-за тяжелой ноши удаляющимся зверем. В конце концов, перепуганный тигр очень часто бросает добычу и пускается наутек. При этом он, конечно, запоминает (срабатывает павловский условный рефлекс): «Человека хватать плохо. Потом не оберешься хлопот». В следующий раз тот же тигр, может быть, обойдет селение стороной.

А, если бы шум подняли до начала его охоты, разве не было бы лучше? Ведь никто бы в таком случае не погиб! С позиций европейской морали, несомненно, было бы лучше, но с эволюционно-этологической точки зрения, к сожалению, нет. Ведь тигр в таком случае убежал бы, лишь слегка раздосадованный. Такие афронты у него на охоте происходят очень часто, а посему ничегошеньки он бы не запомнил, снова и снова повторял бы свои набеги на деревню. Конечно, безграмотным индийским крестьянам все это невдомек. Они действуют бессознательно, подчиняясь вековой традиции. А ту сформировала житейская практика. В деревнях, где жители, перетрусив, сидели тихо перед нападением тигра, а потом, когда погибал односельчанин, пересиливая страх, поднимали шум, уцелевало сравнительно больше людей.

Весьма возможно, что инстинктивную основу у человека имеет даже не только мстительность вообще, но и такая ее непривлекательная форма как вендетта: кровная месть за погибшего родственника, о которой много будет говориться далее. В племенах, где этот обычай постоянно практиковался, он становился важным сдерживающим фактором в межродовых и межплеменных отношениях. Так постепенно устанавливались определенные нормы этих отношений, конечно, постоянно нарушавшиеся, но не без опаски. Ведь каждый усваивал: Если соседи сильны, им нельзя вредить безнаказанно. К тому же возмездие может настигнуть не сразу, а через много лет. Поэтому небезопасен даже ныне слабый, а в будущем, возможно, сильный сосед.

Не исключено, что из мести развились древнейшие неписанные законы, а позже — своды их, записанные на каменных стелах и скрижалях, подушечках и пластинках из обожженной глины. Все древнейшие своды законов представляли собой, в значительной мере, перечни видов мести за разного рода зло, причиненное соседу-соплеменнику или неповиновение власть имущим. Например, такими перечнями изобилуют и ветхозаветные скрижальные заповеди, и знаменитые законы древневавилонского царя Хамураппи, и «Законы двенадцати таблиц», появившиеся в начальный период существования Римского города-государства.

Однако, следует подчеркнуть: каждый такой писанный свод законов представлял собой громадный шаг вперед по сравнению с обычаем кровной мести. Ведь любой пока известный древний писанный закон провозглашал для соплеменников принцип индивидуальной, а не коллективной ответственности! Коллективную вину, столь милую сердцу современных фюреров и демагогов, законодатели отвергали уже задолго до рождества Христова.

23. А, если будет вред, то отдай душу за душу.

24. Глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу.

25. Обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.

26. Если кто раба своего ударил в глаз или служанку свою в глаз и повредит его; пусть отпустит их на волю за глаз.

27. И, если выбьет зуб рабу своему или рабе своей, пусть отпустит их на волю за зуб.

28. Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями, и мяса его не есть; а хозяин вола не виноват.

29. Но, если вол бодлив был и вчера, и третьего дня, и хозяин его, быв извещен о сем, не остерег его и он убил мужчину или женщину, то вола побить камнями, а хозяина его предать смерти.

(Ветхий завет. Кн. «Исход», Гл.21.)

Во всех античных и средневековых городах на специально для того отведенных местах производились публичные казни и очень часто надолго выставляли для всеобщего обозрения трупы казненных. Это делалось для устрашения. В наши дни аналогичную функцию устрашения по идее призваны выполнять судебная хроника, репортажи из зала суда, но толку от этого, как все мы знаем, довольно-таки мало. Разгул безнаказанности часто чреват последствиями, не менее тяжкими, чем террор. Сознание потенциальным преступником безнаказанности, воистину «мать» большинства преступлений.

Поэтому показательно, что, например, древние греки весьма чтили свою богиню мести Немезиду…Лемносский бог тебя сковал для рук бессмертных Немезиды… У них же преступника преследовали и злобные духи мести-Эринии. В «Орестее» Эсхила эти «гневные птицы с сочащейся из глаз кровью» постоянно изводят Ореста после того как он, мстя за отца, убил свою мать. Трагедия Ореста как бы переинтерпретирована в «Гамлете».

Таким образом, месть, несомненно, относится к инстинктивным в своей основе поведенческим реакциям человека. Она, по-видимому, сыграла немаловажную роль в развитии нашего общества, его правовых норм, хотя любому современному правоведу такое наше утверждение, конечно, должно претить.

В то же время мстительность — один из самых отвратительных пороков, особенно, когда ему дают волю власть имущие.

Старый большевик Серебряков вспоминает, как однажды Сталин, обсуждая с товарищами, кто как представляет себе самый счастливый день, сказал: Я представляю его себе так: запланировать артистическую месть врагу, осуществить ее без промедления, пойти домой и спокойно завалиться спать.

Революционеры и террористы, на горе обществу, обычно ощущают себя мстителями. Одни горят жаждой мщения определенной этнической группе. Другие стремятся отомстить «эксплуататорским классам» за реальные и мнимые грехи. В обоих случаях замышляется огульная месть. За непреложную истину берется абсурдный принцип коллективной вины, тот же самый, что и при кровной мести. К возмездию призывают многие революционные песни:

Подняв знамена, ряды сплотили

И, шаг чеканя, идут штурмовики,

А в их шеренгах все, кого сразили

Реакционеры и большевики…

И, когда с ножа каплет кровь жида,

Это — благо, а не беда!..

(«Хорст Вессель», гимн нацистских штурмовых отрядов.)

Любовь к отечеству святая,

Дай мести властвовать душой.

Веди, свобода дорогая,

Своих защитников на бой…

(Марсельеза)

И если гром великий грянет

Над сворой псов и палачей,

На нас все также Солнце станет

Сиять огнем своих лучей

(Интернационал)

Распаляя себя мстительным чувством, революционеры часто совершают страшные злодеяния, воображая, будто творят свои черные дела для блага общества.

Как это ни печально, но к инстинктивным, а потому извечным велениям человеческой души относятся, наряду с жаждой мести, также зависть и злорадство.

Зависть в сообществах и стаях высших животных — один из часто наблюдаемых мотивов агрессии, в частности, переадресованной.

Видел я также, что всякий труд и всякий успех порождает взаимную между людьми зависть. И это — суета и томление духа

(Ветхий завет. Екклезиаст. Гл. 4, стих 4.)

Ну, а яблочко в ответ:

«Ты красива, спору нет,

Но царевна всех милей,

Всех румяней и белей…»

Все знают: зависть вредна для здоровья, часто ведет к неврозам, стрессам. От зависти «сохнут» и «лопаются» — образные идиомы русского языка. Да и русские поговорки на ту же тему достаточно образны: Глаза завидущие, руки загребущие. Мужик радуется, если ему подарят корову, но еще больше его радует, если сдохнет корова соседа. В чужую гавань корабли да барки, а в нашу г… и палки.

Мерзкая черта человеческой личности. Презренный порок. Но не будь у этого порока каких-то положительных черт с эволюционно-этологической точки зрения, мы бы его просто не знали. Всех завистников из нашего общества давным-давно вымел бы в таком случае естественный отбор.

Какую же роль играет зависть в сообществах высших животных? На этот вопрос легко ответит всякий, у кого дома жили одновременно по несколько кошек или собак. Завистливый зверь, даже будучи очень сытым, не может спокойно видеть, что кто-то другой ест или пьет. Сразу же он устремляется к кормушке, оттирает всех остальных и спешит набить до предела свое и так уже полное брюхо. Скорей, скорей хватать, глотать, чтобы другим как можно меньше осталось! Еще! Еще! Еще! Булгаковский Полиграф Полиграфович Шариков, мечтавший все чужое разделить поровну, был как раз из таких, что вполне естественно для бродячей дворняги, вдруг повысившей свой ранг до невиданной высоты.

Какие же конкретные преимущества дает зависть конкурирующим между собою индивидам в едином сообществе? Кто энергичнее и расторопнее оттирает других от кормушки, у того больше шансов дожить до времени оставления потомства.

Наиболее выгодная стратегия для вида, как почти всегда, смешанная: иногда — крайний эгоизм: каждый против всех, иногда, наоборот, взаимовыручка, ибо в одиночку всем пропадать. К этой проблеме: «эгоизм-альтруизм» мы еще вернемся (3.12). Пока же ответим на более конкретный вопрос: к каким последствиям, в конечном счете, ведет зависть?

В коллективе животных одного вида она, разумеется, ведет не к уравниловке, а к тому, что сильные объедают слабых, причем все спешат. Иерархия, с которой связано такое неравенство, рассматривается в следующей (4) главе. И в человеческом обществе зависть толкает к тому же самому. За уравниловку ратуют, разумеется, только те, кто внизу. Однако, любое уравнительное распределение, как правило, ненадолго.

Все получается точь в точь как в «Скотской ферме» Дж. Оруэлла. Сперва после почти любой революции торжественно объявляется главный принцип: «Все равны». Вскоре, однако, выясняется, что некоторые «более равны, чем остальные» и все начинается сначала.

На белых крысах поставили такой эксперимент. Их рассадили попарно в клетки с двумя, разделенными сетчатой перегородкой отделениями: все, что ест сосед, видно, но перебраться к нему нельзя. Всех крыс кормили одинаково калорийной пищей, но некоторым при этом добавляли в рацион морковку, которую не получала сидевшая в той же клетке за перегородкой вторая крыса. Вскоре соседи крыс, получавших морковку, начали быстро тощать: «сохли от зависти». А их товарки, сосед которых не получал морковку, сохранили прежний вес!

Всякий, кто наблюдал за поведением обезьян в зоопарке, знает, до чего же это завистливые существа. Если обезьяна видит, что соседу за решеткой досталось лакомство, которое ей не дали, начинается подлинная трагедия. Тут и броски на решетку, и вопли, и умоляющие позы. Животюга и клянчит, и грозит, и мечется, пока сосед не доест свою порцию. Ну а как ведет себя при этом счастливчик-сосед? Наслаждается — это явно видно. Старается есть как можно медленнее, смакуя не столько еду, сколько именно душевные страдания обделенного собрата за решеткой.

Можно не сомневаться, что наши пращуры, бродившие по африканской саванне, были сверх завистливыми существами. Это было им необходимо, потому что в рацион их входили разного рода съедобные находки, в частности, как полагают в последнее время многие ученые, в том числе В.Р. Дольник, туши погибших животных, а также остатки пиршества хищников. Тут уж было не до джентльменства: «дам с детишками, стариков и инвалидов просим без очереди». Ведь в любую секунду могли нагрянуть конкуренты своего же и чужого вида: грифы, гиеновые собаки, коршуны да и сам недообедавший хищник. Взять что-то про запас и унести было невозможно за отсутствием иной тары, кроме собственного брюха.

Наполеон как-то сказал: Что породило революцию? Честолюбие. Что положило ей конец? Тоже честолюбие. Перефразируем слегка.

Что порождает социальные революции? Зависть. Людей возмущает социальное неравенство. «Низы» хотят, чтобы не было богатых. «Всем все поровну». Что же кладет конец социальным революциям? А сами подумайте…

Зависть — мощнейший двигатель технического прогресса или, вернее, подстегивающего этот прогресс неуемного роста потребностей. Ах, у соседа наручный видео-телефон размером с электронные часы. Лопну, влезу в долги, но куплю такой же!!!

Как же конкретно проявляется при этом агрессия? Ответим отрывком из старой английской баллады в переводе С. Маршака.

Послушайте повесть минувших времен

О доблестном принце по имени Джон.

Судил он и правил с высокого трона,

Не ведая правил,

Не зная Закона.

Послушайте дальше:

Сосед его близкий

Был архиепископ Кентерберийский.

Он жил-поживал, не нуждаясь ни в чем,

И первым в народе прослыл богачом.

Но вот за богатство и громкую славу