Часть третья: Социальное соперничество

Глава 11: Дарвин медлит

Переводчик: Анатолий Протопопов

Открыв естественный отбор в 1838 году, Дарвин не сообщал миру об этом два десятилетия. Он не приступал к написанию книги с этой теорией до 1855 года, и фактически эта книга так и не была закончена. Только в 1858 году, узнав, что другой натуралист создал такую же теорию, он решает создать то, что он назвал "конспектом" - "Происхождением видов", изданным в 1859 году.
Но Дарвин не проводил 1840-ые годы в праздности. Эти годы он провёл плодотворно, хотя его продуктивность и снижали приступы болезни (сильная дрожь и припадки рвоты, боль в желудке и метеоризм, слабость, нарушения сердечного ритма). В течение первых восьми лет после женитьбы он публиковал научные статьи, закончил редактирование пяти томов "Зоологии плавания корабля её величества "Бигль", написал три книги по материалам плавания: "Структура и распределение коралловых рифов" (1842), "Геологические наблюдения на вулканических островах" (1844) и "Геологические наблюдения южной Америки" (1846).
1 октября 1846 года Дарвин сделал такую запись в своём личном журнале: "Закончена последняя проверка моих Геологических наблюдений в Ю. Америке. Этот том, включая статью в Геологическом журнале о Фолклендских островах, занял у меня 18 с половиной месяцев: M.S. однако, не был столь совершенен, как в случае Вулканических островов. Так что моя Геология отняла у меня 4 с половиной года: итого - 10 лет с момента моего возвращения в Англию. Сколько времени, потерянного из-за болезни!"
Здесь мы видим Дарвина, типичного в нескольких отношениях. Это его мрачное смирение, с которым, преодолевая свою болезнь, он часто натужно тянул лямку своей работы; хотя в тот день он закончил великую трилогию (по крайней мере, один том её до сих пор считается классическим), он не выглядит настроенным открыть бутылку шампанского. Эта его бесконечная самокритика; он не может смаковать конец проекта даже за день до обращения к его несовершенству. Это его острое осознание уходящего времени и его навязчивая идея использовать его максимально полно.
Можно предположить, что это был для Дарвина благоприятный момент - наконец начать сколько-то оживлённое движение к его научной Судьбе. Определённо, один из важных стимулов продуктивности - ощущение собственной смертности - теперь обострился до крайности. В 1844 году он передал Эмме эскиз теории естественного отбора на 230 страницах вместе с письменной инструкцией издать его и "принять хлопоты по его распространению" в случае его смерти. Сам факт, что Дарвин переехал из Лондона в сельскую местность, деревню Дауни, был свидетельством его физического упадка. Тут он был изолирован от безумия и неуравновешенности городской жизни, согрет душевным теплом его растущего семейства, и благодаря чётко структурированному режиму работы, отдыха и покоя старался извлечь из своей конституции несколько продуктивных часов в день, семь дней в неделю, пока он мог быть дееспособен. Это была обстановка, которую он построил себе к моменту окончания его книги по геологии Южной Америки. В письме капитану Фицрою, написанному в тот же самый день (1 октября 1846 года), Дарвин сообщил: "Моя жизнь идёт, как часовой механизм; я осел на том месте, где закончу свои дни".
Имея всё это - безопасное рабочее место, слабый звук шагов мрачной старухи с косой и, наконец, завершение всех академических обязательств по экспедиции на "Бигле" - какая причина теперь могла далее отлагать написание книги Дарвина о естественном отборе?
Причина эта - моллюски. Долгое увлечение Дарвина моллюсками началось довольно невинно, с интереса к видам, найденным на побережье Чили. Но один вид вёл к другому, и вскоре его дом стал мировым штабом моллюсков, переполненный экземплярами, выпрошенными у коллекционеров по почте. Изучение моллюсков столь основательно и надолго стало фигурировать в жизни Дарвина, что один из младших сыновей Дарвина, гостя у соседа, даже спросил: "Где он работает со своими моллюсками?" К концу 1854 года - через восемь лет после предсказания Дарвина о том, что его работа над моллюсками займёт несколько месяцев, максимум год, он издал две книги по живущим видам моллюсков и две по вымершим и заслужил прочную репутацию знатока в этой области. Биологи, изучающие подкласс Cirripedia subphylum Crustacea (это моллюски), и по сей день пользуются его книгами в работе.
Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы быть ведущим авторитетом в моллюсках. Но кое-кто способен к гораздо большему. Почему Дарвин столь долго шёл к пониманию своего величия - тема обширных размышлений. Самая общераспространённая гипотеза наиболее очевидна - написание книги, оскорбляющей религиозные чувства фактически каждого в вашей части мира, включая многих коллег и жену, - это задача, которую не нужно решать без должной осмотрительности.
К решению этой задачи уже приближались несколько человек, и в итоге им никогда не воздавалась лишь похвала. Дед Дарвина Эразм, заметный натуралист и поэт, самостоятельно выдвинул теорию эволюции в 1794 году в книге "Зоономия". Он хотел, чтобы эта книга была издана посмертно, но в конце жизни передумал, сказав через примерно двадцать лет, что "я теперь слишком стар и бесчувственен, чтобы испугаться небольшой брани", которая последовала. Большое представление Жаном-Батистом Ламарком подобной эволюционной схемы произошло в 1809 году, в год рождения Дарвина, и она была осуждена как безнравственная. Также в 1844 году вышла, произведя суматоху, книга под названием "Признаки естественной истории Творения", где обрисовывалась теория эволюции. Её автор, шотландский издатель Роберт Чамберс, предпочёл, возможно, мудро, держать своё имя в тайне. Книгу называли, помимо прочего, "дурной и грязной вещью, контакт с которой заразен, а её дыхание - оскверняющим".
И ни одна из этих еретических теорий не была настолько безбожна, какой была Дарвиновская. У Чамберса имелся "Божественный правитель", управляющий эволюцией. Эразм Дарвин, будучи атеистом, сказал, что Бог завёл большие часы эволюции и позволил им далее идти самим. И хотя Ламарк был осуждён Чамберсом, как "непочтительный к Провидению", Ламаркистская эволюция, в сравнении с Дарвиновской, была прямо-таки религиозна; она отличается непоколебимой склонностью полагать высокосознательную жизнь более органически сложной. Представьте себе, насколько сурово должны эти люди браниться, что было припасено для Дарвина, чья теория не привлекала никаких Божественных Правителей, никакого запуска часов (хотя Дарвин многозначительно оставил открытой возможность этого) и никакой обязательной прогрессивной тенденции, только медленное нарастание случайных изменений.
Дарвин, без сомнения был с самого начала озабочен общественной реакцией. Даже до того, как его вера в эволюцию выкристаллизовалась в теорию естественного отбора, он тщательно проводил риторическую тактику, которая могла бы притупить критику. Весной 1838 года он написал в своей записной книжке: "Не забывать про гонения на ранних Астрономов". В более поздние годы, боязнь осуждения явно прослеживается в его корреспонденции. Письмо, в котором он признавался в своей ереси своему другу Джозефу Хукеру, отмечено как один из самых ярких оборонительных пассажей, которые он когда-либо предпринимал - никаких маленьких подвигов. В 1844 году он написал: "Я почти убеждён (вполне вопреки мнению, с которого я начал), что вид (это как признание в убийстве) не неизменен". "Небеса оградили меня от вздора Ламарка про "присущую тенденцию к прогрессу" и "адаптацию по долговременной воле животных", но выводы, к которым я прихожу, не сильно отличаются от его, хотя механизмы изменчивости полностью отличны - я думаю, что я выяснил (это предположение!) простой способ, пользуясь которым, вид может стать совершенно приспособленной к различным условиям. Вы сейчас тяжко вздохнёте, и подумаете про себя о том, на написание чего человек транжирит время. Пять лет назад я думал также".

Больной и усталый

Гипотеза о том, что Дарвина тормозил враждебный социальный климат, имеет много форм - от причудливых до простых, которые изображают его промедление различно - от патологии до мудрости.
В более искусных версиях гипотезы болезнь Дарвина, которая никогда не была чётко диагностирована и остаётся загадкой, фигурирует как психосоматичекий механизм затягивания дела. Дарвин чувствовал сердечные сбои в сентябре 1837 года, спустя пару месяцев после начала его первой записной книжки по эволюции, и его записи о болезни становятся довольно частыми по мере раскрытия в тех записных книжках теории естественного отбора.
Предполагалось, что Эмма, которая очень симпатизировала религии и болезненно воспринимала эволюционизм мужа, усилила напряжённость между его наукой и его социальной обстановкой, и что она своим столь преданным уходом за ним сделала его нездоровье более переносимым для него, чем состояние здоровья. Её письмо Чарльзу прямо перед их браком содержит подход к этому эффекту: "Ничто не может сделать меня столь счастливой, как ощущение, что я могу быть полезной или удобной моему дорогому Чарльзу, когда ему нехорошо. Если б вы знали, как долго я могу быть с вами, когда вам нехорошо!... Так что не болейте больше, мой дорогой Чарли, пока я не могу быть с вами, чтобы ухаживать за вами". Эти предложения можно рассматривать как отражение высшей точки страсти Эммы перед браком.
Не все гипотезы, связывающие болезнь Дарвина с его идеям, предполагают подсознательную интригу по их сокрытию. У Дарвина могла быть просто, как это сейчас называется, "болезнь на нервной почве". Тревога о социальном отверженности, в конечном счёте, физиологична, и Дарвин был первым, кто указал на это. Физиологических издержек не избежать.
Некоторые люди полагают, что у Дарвина была настоящая болезнь, вероятно, подхваченная в Южной Америке (возможно, болезнь Чагаса или синдром хронической усталости), но говорят, что он использовал моллюсков, чтобы подсознательно подготовиться ко дню расплаты. Конечно, раз Дарвин начал свой "период моллюсков", настаивая на том, что он краток, то он имел какие-то предчувствия о том, что будет дальше. Он написал Хукеру в 1846 году: "Я собираюсь начать несколько статей про низших морских животных, которые займут у меня несколько месяцев, возможно, год, и затем я начну просматривать мои накопленные за десять лет примечания про виды и изменчивость, за которые, вместе с записями, я смею сказать, что я буду находиться бесконечно низко в глазах всех видных натуралистов, так что это - моя перспектива на будущее". С таким настроением не удивительно, что далее мог последовать восьмилетний научно-исследовательский период работы над моллюсками.
Некоторые наблюдатели, включая некоторых современников Дарвина, говорили, что моллюски сослужили ему большую службу. Они погрузили его полностью в детали таксономии (хороший опыт для всякого, кто предполагает создать теорию, объясняющую, как все настоящие таксоны появились) и дали ему полный подкласс животных для исследования в свете естественного отбора.
Кроме того, есть вещи иные, чем таксономия (которой он так полностью и не овладел), которые ведут к самой простой из всех гипотез о промедлении. А именно то, что и в 1846-м и в 1856-м и в реальности, в 1859-м году, когда "Происхождение" было издано, Дарвин до конца не проработал естественный отбор. И только перед обнародованием теории, которая наверняка вызовет ненависть, и за которую будут порочить, он попробовал облечь её в логически хорошую форму.
Одной из загадок естественного отбора, с который столкнулся Дарвин, была загадка чрезвычайной самоотверженности стерильных насекомых. Только в 1857-м году он решает её, предложив нечто, предшествующее теории родственного отбора.
Другая загадка, которую Дарвин так и не решил - это проблема самой наследственности. Большое достоинство теории Дарвина состоит в том, что она не основана, в отличие от теории Ламарка, на наследовании приобретённых черт; для того, чтобы естественный отбор работал, нет необходимости полагать, что усилия жирафа по доставанию высоких листьев повлияли на длину шеи у его потомства. Но Дарвиновская эволюция зависит от некоторых форм изменчивости в пределах унаследованных черт; естественный отбор нуждается в изменчивости, чтобы было из чего "отобрать". Сегодня любой хороший школьник, изучающий биологию в средней школе может сказать вам, как эта изменчивость появляется - посредством половой рекомбинации и генетических мутаций. Но ни один из этих механизмов не стал очевидным, пока люди не узнали о генах. Для Дарвина же, сказать о "случайных мутациях", когда речь заходит о том, как совокупность признаков изменяется, было бы равносильно высказыванию: "Это случается! Поверьте мне...".
Можно оценить задержку Дарвина с точки зрения эволюционной психологии. Этот взгляд не порождает отдельной новой гипотезы о задержке, но помогает снять с эпизода часть покрова тайны.
Её можно лучше всего оценить после того, как эволюционные корни его страхов и амбиций стали ясны. Пока же, давайте оставим историю в 1854 году, когда последняя из книг о моллюсках была издана, и настало время мобилизовать весь его энтузиазм для приближающейся кульминации главной работы его жизни. Он написал Хукеру: "Как ужасна тоска, которая последует, если, когда я сведу вместе мои примечания по видам, всё это лопнет, как пустой гриб-дождевик".

Глава 12: Социальный статус

Среди того, что беспокоило Чарльза Дарвина у индейцев Огненной Земли, было очевидное отсутствие их социального неравенства. Он написал в 1839 году: "Сейчас даже кусок ткани рвётся в клочки и распределяется; и никто из них не становится богаче другого". Он опасался, что такое "совершенное равенство надолго замедлит их оцивилизацизовывание". Дарвин отметил, приведя в пример жителей Таити, "которые в момент их открытия жили в наследуемой монархии и уже достигли намного более высокого уровня развития, чем другая ветвь тех же самых людей, новозеландцев, хотя их внимание было обращено к сельскому хозяйству и они были республиканцами в полном смысле слова". Итак: "На Огненной Земле, пока некий вождь не достигнет власти, достаточной для поддержки каких-то благоприобретённых новшеств (типа одомашнивания животных или других ценных приобретений), политическое устройство страны вряд ли может быть улучшено".
Затем Дарвин добавил: "С другой стороны, трудно понять, откуда может появляться вождь, если не существует собственности, на основании которой он мог бы провозглашать и далее наращивать свою власть".
Если б Дарвин обдумывал эту запоздалую мысль немного дольше, он мог бы задаться вопросом, а имелось ли у Огнеземельцев на деле "совершенное равенство"? Естественно, что общество, которое всегда находится на грани голода, будет казаться воспитанному среди слуг состоятельному англичанину абсолютно эгалитарным (где все равны - А.П.). Там не будет никаких пышных выразителей статуса, никаких резких различий. Но социальная иерархия может принимать самые разнообразные формы, и каждое общество находит свою.
Социальная иерархичность не спешила выходить из тени. Одна из причин этого в том, что в двадцатом веке многие антропологи, подобно Дарвину выросшие в высоко стратифицированных обществах, были поражены, а иногда и очарованы относительной бесклассовостью охотничье-собирательских народов. Антропологи были также загипнотизированы романтичной верой в почти бесконечную податливость человеческой психики, верой, особенно возлелеянной Францем Босом и его знаменитыми учениками - Рутом Бенедиктом и Маргарет Мид. Предубеждение Боса против влияния природы человека было в каком-то смысле похвальным, как преисполненная благих намерений реакция против грубых политических толкований дарвинизма, одобряющих бедность и прочие другие социальные беды, как "естественные". Но предубеждение, даже с благими намерениями - это, тем не менее, предубеждение. Бос, Бенедикт, и Мид не учли большие фрагменты биографии человечества. И среди этих не учтённых частей - глубоко человеческая жажда статуса и, по-видимому, универсальное присутствие иерархии.
Позднее антропологи дарвиновской школы стали рассматривать проявления социальной иерархии более пристально. И нашли их в самых невероятных местах.
Поначалу кажется, что Аче, племя охотников-собирателей в Южной Америке, обладает идиллическим равенством. Они вносят добытое мясо в коммунальный пул, тем самым лучшие охотники помогают менее удачливым соседям. Но в 1980-ых годах антропологи изучили это общество более пристально и обнаружили, что лучшие охотники хотя и делятся великодушно мясом, запасают ресурсы более фундаментально. У них более оживлённые внебрачные дела и больше внебрачных детей, чем у менее удачливых охотников. И их дети имеют больше шансов на выживание, очевидно, потому что получают индивидуальный уход. Репутация хорошего охотника, другими словами, есть неформальный ранг, который оказывает влияние и на мужчин, и на женщин.
У пигмеев Ака в центральной Африке тоже, на первый взгляд, отсутствует иерархия, поскольку у них нет никакого вождя, никакого выраженного политического лидера. Но у них есть человек, которого они называют "комбети", который искусно, но мощно влияет на важные решения группы (и который часто достигает этого ранга посредством мастерской охоты). И это приводит к тому, что комбети имеет львиную долю продовольствия, жён и потомков.
И так далее. По мере того, как всё больше и больше обществ переоценивались в незавидном свете дарвинистской антропологии, становилось всё более сомнительно, что какое-либо истинно эгалитарное человеческое общество когда-либо существовало. В некоторых обществах отсутствуют социологи, и таким образом они ничего не знают о концепциях различий статусов, но различия статусов у них есть. У них есть люди высокого и низкого статуса, и все члены этого общества знают, кто есть кто. В 1945 году антрополог Джордж Питер Мурдок, идя вразрез с господствующей доктриной Боса, издал эссе под названием "Общий знаменатель культур", в котором он отважно назвал "дифференцирование статусов" (наряду с дарением подарков, правами собственности, браком и множеством других вещей) универсальным элементом человеческой культуры. И чем пристальнее мы их изучаем, тем более убеждаемся в правоте этих слов.
Вездесущность иерархии - в некотором смысле загадка для дарвинизма. Почему проигравшие продолжают играть игру? Какие генетические резоны побуждают низкостатусных людей обращаться к высокостатусным с почтением? Зачем они отдают свою энергию системе, которая обделяет их?
Причины этого можно представить. Возможно, иерархия делает всю группу настолько монолитной, что совокупно выгодна всем или большинству членов группы, даже если они вносят свой вклад неравномерно - именно на такую будущую судьбу Огнеземельцев и надеялся Дарвин. Другими словами, иерархии, возможно, служат "пользе группы" и таким образом одобряются "групповым отбором". Эта теория была принята популярным автором Робертом Ардрей, видным членом поколения группы эволюционистов, чья деятельность была знаковой в деле восхода новой дарвиновской парадигмы. Ардрей писал, что "если бы люди не были прирождённо способны к подчинению, то организованное общество было бы невозможно, вместо этого была бы анархия".
Ладно, пусть это так. Но картина огромного количества по существу асоциальных видов показывает, что естественный отбор вряд ли разделяет беспокойство Ардрей по поводу социального строя. Совершенно достаточно позволять организмам достигать собственной приспособленности в рамках анархии. Кроме того, если обдумать этот сценарий группового отбора более тщательно, то открываются проблемы. Согласен, что в ситуации, когда два племени встречается в бою или конкурируют за один и тот же ресурс, более иерархичная и сплочённая группа может победить. Но с чего началась эта иерархичность и сплочённость? Как могли бы гены, рекомендующие подчинение и, следовательно, понижающие выживаемость, получить точку опоры в обстановке каждодневного соперничества генов внутри общества? Разве на них не действовала бы тенденция к вытеснению из генетического пула группы до того, как они бы получили шанс продемонстрировать свою ценность для всей группы? С этими вопросами теория группового отбора, так же как и дарвиновская теория моральных чувств, сталкивается часто и часто не в состоянии ответить.
Наиболее широко распространённое эволюционное объяснение наличия иерархии просто, прямо и изящно совместимо с наблюдаемой действительностью. Только с этой теорией в руках, ясно, без политической и моральной окраски взглянув на социальный статус у людей, мы можем вернуться к морали и политическим вопросам. Действительно ли социальное неравенство свойственно природе человека и имеет врождённый смысл? Действительно ли, как предложил Дарвин, неравенство есть предпосылка для экономического или политического прогресса? Действительно ли некоторые люди "рождены, чтобы подчиняться", а другие "рождены, чтобы командовать"?