Три месяца среди пирамид: зима 1929 года

Отец был немало заинтригован достижениями археологов, открывших столь многое о возникновении великих цивилизаций древности. Будучи молодым человеком, он проявлял особый интерес к работе Института Востока Чикагского университета, который возглавлял выдающийся египтолог д-р Джеймс Генри Брестед. На протяжении многих лет отец поддерживал работу Брестеда в Луксоре и в храме Мединет Хабу на другой стороне Нила, чуть ниже по течению от Долины фараонов.

В конце 1928 года д-р Брестед пригласил мать и отца посетить его «раскопки» в Египте и ознакомиться с работой института. Никто из родителей никогда не был в той части света, и после некоторого обсуждения они с удовольствием согласились на эту поездку. В это время я учился в девятом классе, и родители быстро поняли, что я хотел бы поехать вместе с ними. Я уже читал об открытии гробницы фараона Тутанхамона всего лишь несколькими годами раньше, и поездка в Египет представлялась мне захватывающим приключением. Отца беспокоило, что я пропущу больше трех месяцев занятий в школе, однако я, в конце концов, убедил его в важности приобретаемого опыта, и он разрешил мне поехать. Однако согласился при условии, что с нами поедет преподаватель-гувернер, который не даст мне отстать по школьной программе. Для меня это было лучшим вариантом из тех, на которые я мог рассчитывать, и я с радостью согласился.

Мы отплыли из Нью-Йорка на пароходе «Огостус» в начале января 1929 года. В последний момент к нам присоединилась Мэри Тодхантер Кларк, или попросту Тод, которая была близкой подругой Нельсона еще по летним каникулам, проведенным в Сил-Харборе.

В Каире мы провели неделю в элегантном отеле «Семирамида», построенном в стиле старого света. Причудливо одетый драгоман служил нам переводчиком и гидом. Мы осмотрели Сфинкса, и я совершил поездку на верблюде в Гизу, где забрался на Большую пирамиду. Однажды вечером мы смотрели на головокружительный танец дервишей в арабском квартале. Мы посетили мечети и древний арабский университет Аль-Азхар. Для меня самыми интересными были базары, где я проводил все свободное время, завороженный женщинами, одетыми в черные одежды, лица которых всегда были под чадрой, и экзотическими товарами, которые продавали сотни мелких торговцев в маленьких лавках, выходящих на узкие улочки. Пряные запахи рынка, на котором продавались специи, дробь молотков, работавших над сосудами медников, цветистые нагромождения ковров и тканей - все это захватывало мое воображение. Я быстро научился торговаться, предлагая лишь небольшую долю от называемой цены за все, что меня интересовало. Везде были тучи мух, налетавших на свисающие с крюков в лавках мясников свежие туши, и буквально орды нищих: среди них было много детей с трахомой - гной стекал с их покрытых бельмом глаз.

Из Каира мы отправились вверх по Нилу на большой дахабии (пассажирское судно) осматривать раскопки д-ра Брестеда в Луксоре. Я до сих пор помню живописные фелюги, плывущие по Нилу под парусом, крестьян, терпеливо поднимающих ведра воды из реки с помощью подъемников - шадуфов (колодец с балансиром типа журавля) для орошения своих отвоеванных у пустынь полей, кормивших миллионы людей в течение веков. По пути мы проплывали множество достопримечательностей древности, и каждый вечер, после того как мы приставали к берегу, д-р Брестед выступал перед нами с лекцией и показывал слайды о местах, которые нам предстояло осмотреть на следующий день.

После Луксора и Карнака мы продолжили путь ко второму водопаду у Вади-Хальфы, первого города Судана. Мы проплыли мимо живописного храма в филах, в настоящее время находящегося под водой озера Насер, после того как в Асуане в 1960-х годах была сооружена высотная плотина. Мы также осмотрели великолепный храм Рамзеса II Абу-Симбел с гигантскими статуями фараона, вырезанными в утесе. Полвека спустя я вновь посетил Абу-Симбел после того, как весь храм, включая огромные статуи, был вырезан из скалы и гидравлическим способом поднят на вершину утеса, чтобы защитить его от поднимающихся вод Нила в верхнем бьефе Асуанской плотины. Восстановленный в этом новом окружении перед искусственной скалой, он выглядел столь же впечатляюще, как и в 1929 году, когда я впервые увидел его.

Мой интерес к коллекционированию жуков не ослаб, и я даже смог найти священного скарабея, жука, который откладывает яйца в навозный шар, после чего закапывает этот шар в землю. Древние египтяне поклонялись скарабею, считая, что он является промежуточным звеном между миром живых и подземным миром мертвых. Тод дразнила меня в связи с моим хобби, а в ответ я купил недорогое обручальное кольцо и презентовал его ей в присутствии моих родителей и других, заявляя, что представляю Нельсона и прошу ее руки для вступления в брак с ним. Все, за исключением Тод, решили, что это весьма забавно, поскольку мы знали, что она сильно надеялась именно на это. Действительно, вскоре после нашего возвращения из поездки Нельсон сделал ей предложение, и на следующий год они поженились.

Мы также посетили Каирский музей египетских древностей и обнаружили его в ужасающем состоянии с саркофагами, облепленными грязью, и замечательными барельефами, стоявшими на голых полках при плохом освещении и без достаточной идентификации. В 1925 году по инициативе д-ра Брестеда отец предложил 10 млн. долл. для перестройки музея, чтобы обеспечить лучшие условия для хранения величайшей в мире коллекции античных предметов. Невероятно, но египетское правительство отказалось. Отец подозревал, что это было результатом давления британского правительства, которое не было в восторге от возможного американского влияния даже в культурных делах.

Далее через дельту Нила и вдоль побережья мы отправились в Палестину. Осмотрев святые места в Иерусалиме, мы направились в Иерихон, где я искупался в соленом Мертвом море, находящемся на тысячу футов ниже уровня моря. Далее наш путь лежал на север в Бейрут через долину реки Иордан вдоль Галилейского озера. Связь этих мест с Библией и проповедью Иисуса Христа сделала эту часть поездки очень значимой для отца, и, должен признать, что для меня тоже.

Хотя предложение отца построить новый музей в Каире натолкнулось на рифы международной политики, аналогичная идея имела гораздо больший успех в Иерусалиме. Прогулки по Виа Долороза, визиты в Вифлеем, в Гефсиманский сад, Скальный храм и к стене Плача на месте разрушенного Второго храма убедили отца, что необходимо что-то предпринять, чтобы сохранить памятники античности в Святой земле после веков пренебрежения со стороны турок-оттоманов. Опять же по инициативе д-ра Брестеда отец предложил построить археологический музей, чтобы разместить в нем предметы древности и дать возможности для их изучения. На этот раз британское правительство, под чьим мандатом находилась Палестина, согласилось с этим предложением. Палестинский археологический музей, который часто называют Рокфеллеровским музеем, и сейчас существует в Восточном Иерусалиме. Наряду с многочисленными памятниками истории и культуры там хранятся Свитки Мертвого моря.

Оглядываясь назад, я понимаю, насколько я должен быть благодарен своим родителям за все полученное. Хотя в мое систематическое образование прекрасный вклад внесла школа Линкольна, мои родители сделали еще больше. Они приводили в наш дом некоторых из наиболее интересных людей того времени. Во время многочисленных путешествий и экскурсий они старались открыть нам глаза на природу, людей и историю так, чтобы это расширяло наши интересы и стимулировало нашу любознательность. Они заставили нас почувствовать те заманчивые перспективы, которые нам открывались, и понять ту роль, которую наша семья играла в столь многих областях. Этот опыт дал нам кругозор, простиравшийся далеко за пределы того, что приносили школьные программы.

ГЛАВА 5

РОКФЕЛЛЕРОВСКИЙ ЦЕНТР

Во времена моего детства и отрочества отец принимал участие в ряде крупных проектов в Нью-Йорке и его окрестностях. Казалось, что он участвует во всем, начиная с создания общественных парков, сохранения природных ландшафтов и строительства музеев и церквей до предоставления достаточного и недорогого жилья для растущего населения города. Многие из инициатив отца, а именно «Пэлисейдс интерстейт парк», здание «Клайстерс», парк «Форт-Трайон» и церковь «Риверсайд», стали частью необыкновенного ландшафта города. По иронии судьбы, однако, отца будут больше всего помнить в связи с проектом, который он никогда не намеревался проводить в жизнь и который вопреки его желанию сделал его крупной фигурой в мире недвижимости.

НОВОЕ ЗДАНИЕ ДЛЯ ОПЕРЫ

Наиболее важным проектом отца был, конечно, Рокфеллеровский центр. Это была его самая заметная инициатива, оказавшая серьезное влияние на городскую архитектуру Нью-Йорка и всего мира. Проект начался весьма скромно, однако оказался в последующем огромным предприятием, которое подвергло отца серьезному финансовому риску, не принеся в финансовом отношении никаких выгод. Тем не менее, как это ни парадоксально, может быть за исключением «Стандард ойл», Рокфеллеровский центр был проектом, наиболее связанным с нашей семьей. Я еще вернусь к рассказу о Рокфеллеровском центре, однако сейчас будет уместно представить читателю, как все началось.

Мать пригласила Стефана Хирша, многообещающего молодого художника, чтобы он в 1930 году написал картину с видом, открывающимся из окна моей спальни на пятом этаже нашего дома номер 10 по 54-й Вест-стрит. На картине Хирша под названием «Вершины Мидтауна» доминирующее место занимают светлые башни небоскребов Крайслера и Эмпайр-стейт, возвышающиеся вдали. Их величие подчеркивают изящные шпили собора Святого Патрика на среднем плане. Передний план, местность, лежащая непосредственно к югу от нашего дома, значительная часть которой принадлежала Колумбийскому университету, - плоский, скучный и невыразительный.

В реальности дело обстояло еще хуже. По мере того как волна коммерческой активности двигалась через Манхэттен на север в течение первых десятилетий XX века, она захватывала более старые жилые районы и трансформировала их. Недвижимость, принадлежавшая Колумбийскому университету, ограниченная 5-й и 6-й авеню между 48-й и 51-й стрит, состояла главным образом из четырехэтажных особняков, многие из которых переделывали в небольшие магазины или в жилые дома на несколько маленьких квартир. С появлением «сухого закона» в середине 1920-х годов также появились ночные клубы и нелегальные бары, тайно продававшие спиртное, и ходили слухи, что открылось несколько борделей. Район, ранее бывший исключительно территорией Вандербильтов и Асторов, стал убогим и неряшливым. Отец владел значительной недвижимостью непосредственно к северу от этого района и был обеспокоен тем, что стоимость этой недвижимости падает.

К середине 1920-х годов район стал ведущим кандидатом на новую застройку. Колумбийский университет получал незначительный доход от этой недвижимости, и с учетом того, что большая часть договоров об аренде истекла в период с 1928 по 1931 год, попечители университета решили попытаться найти строителя, который осуществит застройку всего земельного участка. На сцене также появился привлекательный потенциальный владелец в лице компании «Метрополитен-опера».

В то время здание оперы «Метрополитен» находилось в сердце района Гармент на углу 39-й улицы и Бродвея в той части города, которая и сегодня не сильно отличается от того, что было тогда. Построенное в начале 1880-х годов здание перестало отвечать потребностям театра, и прежде всего из-за тесноты подсобных помещений и несовершенной планировки зрительного зала. Директора «Метрополитен» предпринимали попытки найти участок, чтобы построить новое здание оперы. В начале 1926 года председатель совета директоров «Метрополитен-опера» Отто Кан, узнав, что Колумбийский университет заинтересован в улучшении ситуации со своей недвижимостью в центре города, решил прозондировать возможности для строительства оперы.

В начале 1928 года на сцене появился мой отец. На него произвели впечатление как намерения Колумбийского университета, так и планы «Метрополитен» построить здесь новое здание оперы в качестве центрального элемента тщательно спланированного коммерческого и жилищного строительства на принадлежащем Колумбийскому университету земельном участке. Он решил, что это будет как раз тем проектом, который позволит улучшить этот район и в результате защитить его собственную недвижимость.

После нескольких месяцев консультаций со специалистами по недвижимости, архитекторами и представителями делового мира и детальных переговоров с университетом и с компанией «Метрополитен-опера» отец подписал 1 октября 1928 г. Окончательное соглашение и договор об аренде с Колумбийским университетом, согласившись арендовать 12 акров принадлежащей Колумбийскому университету земли на исходный период продолжительностью в 24 года при средней арендной плате в 3,6 млн. долл. в год. Это соглашение с Колумбийским университетом предоставляло отцу опцион на покупку центрального участка за 2,5 млн. долл., но только при условии, что будет принято окончательное решение о строительстве здания оперы. Если планы в отношении здания оперы не реализуются, этот земельный участок должен отойти обратно к Колумбийскому университету, который в таком случае имел неограниченное право включить его в более широкий договор об аренде. Хотя отец уступил эту аренду холдинговой компании, а именно «Метрополитен сквер корпорэйшн», он оставался «несущим ответственность в качестве основной стороны, а не в качестве поручителя в отношении всех договоренностей и условий, содержащихся в Соглашении». Это была роковая статья, поскольку она сделала отца лично ответственным за все финансовые обязательства, имеющие отношение к застройке, независимо от того, будет или нет она реализована.

Все участники согласились, что проект должен называться «Метрополитен сквер», учитывая роль оперной компании как «ведущего арендатора». Согласно первому плану участка, здание оперы должно было находиться в западной части центрального квартала, между 49-й и 50-й улицами, там, где в настоящее время стоит дом № 30 по «Рокфеллер-Плаза». Отец предложил, а руководители «Метрополитен» и Колумбийского университета согласились с тем, что восточная часть этого квартала, выходящая на Пятую авеню, будет превращена в небольшой парк с открытой площадкой, чтобы здание оперы имело соответствующее окружение, после чего этот парк будет безвозмездно передан городу. Этот первый план предусматривал создание многоквартирных домов, больших магазинов и отелей на двух соседних по отношению к зданию оперы участках, которые будут сданы в субаренду организаторам проекта, отвечающим за финансирование и строительство новых зданий.

Когда отец подписал договор лизинга в 1928 году, все считали, что проект начнет воплощаться в жизнь, как и планировалось с самого начала. Опера должна будет продать свое старое здание, а отец, купивший землю у Колумбийского университета, передаст свое право владения «Метрополитен-опера», которая возместит ему затраты, равные стоимости земельного участка плюс понесенные им расходы. После этого «Метрополитен-опера» профинансирует строительство нового здания, и отец окажется снятым с крючка финансовой ответственности за центральный земельный участок.

Короче говоря, отец рассматривал себя в данном проекте в качестве катализатора. Он считал, что для него это не является ни инвестицией в недвижимость, ни благотворительным пожертвованием. Он не планировал заработать какие-либо деньги на этой сделке, однако он также и не ожидал потерять на ней. Он знал, что между моментом вступления договора о лизинге в силу в 1928 году и тем моментом, когда территория окажется полностью застроенной, он понесет текущие расходы. Однако с учетом договоренностей о субаренде он рассчитывал ничего не потерять. На самом деле все получилось иначе.

ДЕЙСТВУЯ В ОДИНОЧКУ

Через год после того, как отец подписал договор об аренде с Колумбийским университетом, крах биржевого рынка полностью изменил ситуацию. В соответствии с эффектом домино первой упавшей костью стала «Метрополитен-опера». Совет директоров «Метрополитен-опера» обнаружил, что продать старое здание невозможно, и обратился к отцу с предложением типа «все или ничего»: если он не предоставит им землю безвозмездно и вдобавок к этому не поможет осуществить строительство здания нового оперного театра, они выйдут из проекта. Отец был возмущен этим и быстро отклонил это предложение.

Утрата возможности возведения оперного театра была достаточно плохим обстоятельством сама по себе. Однако с углублением экономического спада индивидуальные участники и компании, которые ранее проявляли интерес к строительству на других участках, также начали давать задний ход, включая компанию «Стандард ойл оф Нью-Джерси». Для отца это было наихудшим из всех сценариев. Колумбийский университет отказался пересмотреть условия договора об аренде или существенно изменить его. Отец оказался зажатым в схему аренды недвижимости на исходных условиях - при отсутствии субарендатора. Для университета, конечно, эта сделка представляла собой золотую жилу и была основным источником его дохода на протяжении последних 50 лет. Колумбийский университет держал отца на крючке и был весьма рад этому.

Ситуация, с которой столкнулся отец в первые месяцы 1930 года, носила угрожающий характер. Если бы он ничего не строил, то терял бы 5 млн. долл. в год (с учетом арендной платы, налогов на недвижимость и прочих расходов), что на протяжении 24-летнего срока договора об аренде составило бы около 120 млн. долл. Застройка участка без твердых обязательств арендаторов, однако, была связана с еще большим риском. Стоимость строительства для проекта такого рода была огромной, и с учетом состояния экономики не было никаких гарантий, что арендаторы найдутся после завершения строительства зданий.

В последующие годы отца будут хвалить за его мужество в связи с дальнейшим развитием этого проекта. Однажды он сказал своему другу: «Часто человек оказывается в положении, когда он хочет бежать, однако бежать некуда. Поэтому он идет вперед, в единственном открытом для него направлении, и люди называют это мужеством». Может быть, это и так, однако, тем не менее, отцу потребовалось большое мужество, чтобы выстоять перед лицом возникшей перед ним полной риска и неопределенностей ситуации. Внезапно он обнаружил себя втянутым в мир бизнеса, к которому у него не было особого интереса и для участия в котором у него не было особых способностей. Он еще раз столкнулся с возможностью не справиться с ролью, которая выпала на его долю, и не выполнить взятых на себя обязательств. Однако, как и тогда в Ладлоу, когда он был прижат к стене, он и сейчас принял вызов и начал неуклонно двигаться вперед для выполнения того, что должно быть сделано.

Отец проконсультировался с несколькими выдающимися архитекторами и строителями, работавшими вместе с ним над осуществлением исходного проекта, и было быстро найдено альтернативное предложение. Новый план создания того, что в настоящее время называют Рокфеллеровским центром, в отличие от первого проекта был рассчитан целиком на коммерческое развитие.

Для финансирования проекта отец договорился о 65-миллионном кредите от «Метрополитен лайф иншуренс компани» («Метлайф»). Это был самый большой кредит, который какая-либо страховая компания вообще выдавала до этого. Отец был взбешен процентной ставкой, составлявшей 4,5%, и говорил всем и каждому, что Фред Эйкер, председатель правления «Метлайф», вынудил его выплачивать чудовищную надбавку. Однако это было лучшим, о чем ему удалось договориться, и высокий процент сам по себе был указанием на рискованность проекта. «Метлайф» также настояла, чтобы отец предоставил свои личные гарантии по кредитной операции, что делало его конечным гарантом как по арендному контракту, так и в отношении займа.

Заем, полученный от «Метлайф», обеспечивал решение проблем текущего финансирования, однако это не освобождало отца от его собственных финансовых обязательств по проекту. В 1930-х годах во время основного периода строительства на протяжении более чем пяти лет отец тратил на центр от 10 до 13 млн. долл. ежегодно; он финансировал эти затраты из своего личного дохода, а также за счет продажи нефтяных акций, иногда по сильно заниженным ценам. Затраты отца на строительство, налоги, платежи по лизингу и другим статьям проекта в период с 1929 по 1939 год достигли 125 млн. долл., что сегодня составляет более 1,5 млрд. долл. Может показаться удивительным, что, хотя отец прожил до 1960 года, он так и не получил никакого дохода с этой крупной инвестиции, вернув себе менее половины того капитала, который он вложил.

Однако затраты отца на строительство Рокфеллеровского центра не могут быть измерены исключительно в долларах. Как и в отношении всего, чем занимался, он отдавал всего себя для решения задачи, мучаясь по поводу незначительных деталей и внимательно руководя работой архитекторов и строителей. Постоянные волнения сыграли свою роль. У него стали появляться мигрени. Отец нередко возвращался домой в состоянии такого нервного истощения, что должен был отдыхать в течение часа, а то и больше на кушетке, и его нельзя было беспокоить до ужина. Он часто пользовался услугами шведского массажиста, что, казалось, приносило определенное облегчение. Он перенес несколько рецидивов бронхита и других заболеваний, которые, вероятно, обострились за счет того стресса, которому подвергался. Я вспоминаю, что отец чувствовал себя физически усталым на протяжении большей части этого периода, и они вместе с матерью проводили несколько недель каждой зимой в Таормине на Сицилии или в Тусоне, штат Аризона, где он пытался немного отдохнуть и расслабиться после мучительно напряженной работы.

Тем не менее он продолжал продвигаться вперед и в ходе реализации проекта создал тысячи рабочих мест для ньюйоркцев в период наибольшего обострения Великой депрессии. Лидеры профсоюзов громко высказывались о своей признательности отцу, и годами позже мои друзья в сфере строительства, такие как Гарри Олбрайт и Питер Бреннен, все еще говорили о мужестве и щедрости отца с глубокой благодарностью.

СПАСЕНИЕ ПРОЕКТА

Для того чтобы проект был жизнеспособным в экономическом отношении, отец нуждался в субарендаторах. Поворотным пунктом, безусловно, ознаменовавшим спасение проекта, было лето 1930 года, когда Дэвид Сарнофф, председатель совета директоров «Американской радиовещательной корпорации» («Рэйдио корпорейшн оф Америка» - РКА) и Оуэн Д. Янг, председатель совета директоров компании «Дженерал электрик», имевший контрольный пакет в РКА и также владевший компанией «Рэйдио-Кит-Орфеум» (РКО), крупным производителем кинокартин и владельцем сети кинотеатров во всей стране, согласились арендовать 1 млн. квадратных футов площади под офисы и студии в основном здании проекта по цене 2 долл. 75 центов за квадратный фут и выплачивать ежегодную арендную плату, составлявшую 1,5 млн. долл., за четыре кинотеатра, которые будут построены на территории. Имея такого крупного арендатора, можно было продолжить архитектурное планирование всего участка. Не менее важно то, что связь проекта по недвижимости с радио и кино, представлявшими собой две наиболее впечатляющие новые технологии той эпохи, создала ажиотаж и импульс, которые не были бы возможными в случае строительства «Метрополитен-опера». Когда было объявлено об этой сделке, Дэвид Сарнофф говорил с энтузиазмом о создании «Радио сити». Это название прижилось практически мгновенно[8].

Обеспечение участия Национальной радиовещательной корпорации (NBC) в качестве основного арендатора главного здания имело решающее значение, однако открытым оставался вопрос о других площадях. Конгресс согласился принять специальное законодательство, которое предоставляло беспошлинный статус для товаров, импортируемых фирмами, занимающими площадь в Центре, а ряд иностранных фирм заключили долгосрочные договоры об аренде в отношении нескольких меньших зданий. Это позволило продолжить строительство «Бритиш эмпайр билдинг» и «Ла Мэзон франсез», двух невысоких зданий, находившихся на Пятой авеню между 49-й и 50-й стрит. Пресса немедленно окрестила сад, находящийся между ними, как «Чэннел гарден», или «Сад на канале», имея в виду, что пролив, отделяющий Англию от Франции, по-английски называется Английским каналом.

В Центре было огромное количество новых площадей, что привело к интенсивной конкуренции за арендаторов с другими владельцами недвижимости в средней части Манхэттена и в более отдаленных районах. Здание Крайслера и здание «Эмпайр стейт билдинг», завершенные в начале 1930-х годов, были особенно сильными конкурентами, поскольку находились поблизости, отличались превосходной архитектурой и располагали современными удобствами. На «Эмпайр стейт билдинг» были даже мачты для причаливания дирижаблей!

По мере приближения строительства Рокфеллеровского центра к завершению отец убедил компанию «Стандард ойл оф Нью-Джерси», в которой он по-прежнему был крупнейшим индивидуальным акционером, заключить договор о лизинге всех зданий, которые должны быть построены на исходной площадке. Другие компании и организации, с которыми отец имел тесную связь, также заключили арендные договоры. Например, «Чейз нэшнл бэнк» согласился открыть отделение на условии, что он будет обладать исключительными правами на банковскую деятельность во всем центре на протяжении нескольких лет. Рокфеллеровский фонд, Фонд Спелмана и «Индастриал релэйшнз каун-селорз» - отец был председателем правления каждой из этих организаций - также арендовали в Центре небольшие площади.

Несмотря на трудное начало, Рокфеллеровский центр получил всеобщее признание. Чистые и величественные линии его современных очертаний и декоративный стиль Art Deco плюс его подземные торговые центры, открытые площадки и сады на крышах зданий придавали ему простую красоту и элегантность и действовали на воображение, заставляя молчать даже наиболее строгих критиков.

Рокфеллеровский центр оказался чем-то большим, чем успешное архитектурное решение, - он стал парадигмой городского планирования, известной соблюдением высочайших стандартов безопасности и чистоты при одновременном акценте на творческий дизайн и эстетическую привлекательность. Во многих отношениях он лучше известен и более уважаем в качестве модели городского дизайна сегодня, чем в первое десятилетие после его постройки.