Миссия Требич-Линкольна и провал Капповского путча

После того как были оговорены условия мира, высшее командо­вание германской армии в лице Гинденбурга и Тренера сошло со сцены. Утратив звено, связывавшее армию с правительством, армия, по существу, оставалась без командования с июня по но­ябрь 1919 года.

В образовавшемся вакууме реакционные партии, проявив не характерную для них гибкость, сразу же объединили свои уси­лия, чтобы захватить то, что представлялось им их законной собственностью (26). Естественно, Британия предусмотрела и такое развитие событии. То, что британцы наблюдали в 1919 году, когда вместе с союзниками вели невидимую войну против русских белогвардейцев, было движением сопротивления значительных обломков германской армии, пытавшейся самостоятельно реорганизоваться, чтобы удержать захвачен­ные в Центральной Европе территории. Это хотя и несколько сумбурное, но угрожающее шевеление немецкого воинства приобрело отчетливую форму и окраску в Восточной Пруссии и части Прибалтийских стран, где на несколько месяцев после окончании войны окопалась пестрая смесь Добровольческого корпуса и одетых в форму дезертиров, которые упорно сража­лись с поляками на одном фронте и с большевиками на другом, одновременно братаясь с руководством русского Белого дви­жения.

Послевоенная ситуация стабилизировалась после того, как были обозначены демаркационные линии между Германией и Россией; эти линии были созданы для того, чтобы образовать кордон из новоиспеченных стран — от Чехословакии до Эсто­нии через Польшу. По условиям версальского эксперимента сле­довало надежно разделить Германию и Россию. После этого, по настоятельному требованию союзников, самые непокорные из немецких генералов были отозваны на родину. Фон дер Гольц, герой латвийской кампании*

* Гл. 2 стр.116

и яростный противник большевиз­ма, вернулся в Германию в августе 1919 года, но его войска оста­лись на месте, сгруппировавшись вокруг белого авантюриста Авалова-Бермондта. Получая поддержку со стороны крупных не­мецких промышленников, желавших опрокинуть красных, аван­гард Авалова стоял наготове, служа зимой 1919 года мостом.

по которому немецкий капитал собирался проникнуть на рос­сийские рынки (27). Перейдя в наступление и сломив сопротив­ление красных, Авилов и немецкие дивизии рассчитывали со­единиться с Колчаком, Деникиным, Врангелем и другими белыми военачальниками.

• 0

В декабре 1919 года британский представитель международной комиссии, учрежденной для усмирения этого мятежа, гене­рал Тернер, сообщал из Тильзита*

* ныне город Советск в Калининградской области, порт российского анклава на Балтийском море

в Восточной Пруссии:

Создается впечатление, что в Восточной Пруссии до сих пор не знают, что Германия проиграла войну. Военная партия здесь всемогуща, а милитаризм цветет во всех своих формах и проявлениях. Лично я не сомневаюсь в том, что существу­ет заговор, имеющий целью свержение правительства, так же как и не сомневаюсь в том, что у армии достаточно сил для совершения переворота (28).

После недолгого периода изгнания в Швеции Людендорф в фе­врале 1919 года вернулся в Германию. В октябре он становится во главе «Nationale Vereinigung» («Национального единства»), вобравшего в себя сливки реакционной Германии — офицеров, бюрократов и промышленников, которые после вызванных пе­ремирием восстаний и их кровавого подавления весной 1919 го­да были готовы теперь низвергнуть и Веймарскую республику.

Немцы действительно не были разгромлены: они до сих пор могли рассчитывать — присоединив к армии членов разрознен­ных, но многочисленных полувоенных подпольных организа­ций — на создание укомплектованных и полностью оснащен­ных ударных сил численностью около двух миллионов человек (29). Если бы переворот оказался успешным, то с учетом нео­пределенности обстановки в России вся стратегия морских держав, направленная на окружение Германии, потерпела бы сокрушительное поражение. Если бы мятеж увенчался успехом, а это было более чем вероятно, то консолидированный фронт белых — немцев, русских и венгров, — выгнувшись в сторону Ев­ропейской части России, неизбежно подорвал бы, если бы не уничтожил на корню власть русских большевиков, бывших предметом особой заботы союзников, и составил бы ядро евра­зийского партнерства, что немедленно привело бы к выходу Германии из Версальского договора и сделало ее неуязвимой по отношению к британской блокаде. Люди из «Nationale Vereinigung», прусские монархисты старой школы, бывшие не только ярыми антикоммунистами, но и не менее ярыми англо­фобами, представляли явную угрозу британским планам, и поэтому их надо было остановить. Пли, что еще лучше, выжечь каленым железом.

То, как удалось Британии расстроить грядущий мятеж не­мецких "белогвардейцев". — еще одни показательный образец интриги в истории двадцатого века, — остается загадкой и по сей день. Однако тщательный отбор и просмотр некоторых ви­димых нитей, которые можно отыскать в хрониках и докумен­тах, отчасти проливают свет на механику этого дела.

5 июля 1919 года Людендорф посылает своего бывшего адъю­танта, полковника Бауэра прозондировать возможную реакцию британцев. Представляется, что Бауэр выложил карты на стол, прямо спросив начальника главного британского штаба в Кель­не полковника Райана, признает ли Британия «более сильное» германское правительство. Это будет не диктатура, уточнил Бау­эр, а последовательная республика, которая не станет терпеть социалистические беспорядки, заставит страну «работать» и, та­ким образом, со всем тщанием и пунктуальностью честно вы­полнит свои международные обязательства. Это будет такая рес­публика, заключил он, подмигнув своему британскому коллеге, которая сможет найти свое гармоничное развитие в конституци­онной монархии британского типа (30).

Райан понял, что полковник блефует; англичанин принял Бау­эра за того, кем тот был в действительности, — за эмиссара непре­клонных монархистов, не имевших ни малейшего намерения смириться с Версальским договором и поклявшихся отомстить британцам, заключив союз с белогвардейской Россией (31). Но Райан принял условия игры и посоветовал Бауэру продолжать усилия в выбранном направлении; он гарантировал лояльное отношение союзников при условии, что шеф Бауэра, одиозный и заметный генерал Людендорф, который в глазах англо-фран­цузской публики до сих пор оставался «военным преступником», будет держаться в тени (32).

В тот же день «путеводный светоч» реакционного заговора, Вольфганг Капп, бывший чиновник сельскохозяйственного ми­нистерства Восточной Пруссии, а ныне один из вождей нацио­налистов (33), прощупал настроение в Armeekommando Nord (северном отделении штаба рейхсвера), высказав его начальни­ку, генералу фон Секту, идею разрыва Версальского договора и насильственного изгнания поляков из познанского анклава*.

* Часть германской территории, отданная новообразованному польскому государству согласно решениям, принятым в Версале.

Генерал Сект не был другом поляков, но не имел никакого желания затевать направленный против Британии заговор и на этот раз выставил Каппа прочь (34).

Тем временем, в августе 1919 года, в Берлин прибыл месяц назад выпущенный из британской тюрьмы Требич-Линкольн.

Если на небесах и иод ними, на нашей грешной земле, есть самые уродливые порождения нашей прискорбной и жалкой материалистической философии, то Игнац Требич-Линкольн, без сомнения, был одним из них. Родился в Венгрии в 1879 году, в городке Пакше на Дунае, в конце века стал свидетелем разоре­ния своего отца — мелкого торговца (35). Украв золотые часы, он сбежал из семьи и укрылся от полиции в Барбиканской мис­сии для новообращенных иудеев в Лондоне. Там он украл часы у своего англиканского покровителя и вернулся в Венгрию, ко­торую ему пришлось тотчас и навсегда покинуть, так как его продолжали разыскивать за первую кражу. Было тогда Требичу всего девятнадцать лет.

Совершенно отощав, он добрался до Гамбурга, где принял христианство пресвитерианского толка. Не выдержав строгой дисциплины семинаристской жизни и не найдя себе достойного применения, он вместе с женой-немкой отправился в еврейскую миссию Монреаля. В Канаде он переметнулся в англиканский ла­герь — оставшись равнодушным к религиозным вопросам в глу­бине души, он тем не менее был посвящен в духовный сан, став дьяконом. Для того чтобы англизировать свою фамилию, он до­бавил к ней слово «Линкольн». Через два года финансовые за­труднения вынудили его вернуться в Европу — в Лондон через Гамбург. В 1903 году он нашел место викария, совмещающего должность священника в Эпплдоре (графство Кент), но полно­правным священником стать не смог. Говорят, что на нескольких его проповедях присутствовал и Ллойд Джордж (36).

Когда тесть Требича умер, оставив небольшое состояние, он немедленно оставил духовное поприще и бросился искать пу­тей в политику. Сначала он претендовал на место пропагандис­та в одном обществе трезвости, но не прошел собеседования. Потом он наконец наткнулся на шоколадного короля, крупного предпринимателя Бенджамина Раунтрп, который был просто очарован Требичем и предложил ему должность своего личного секретаря. С 1909-го по 1916 год, в качестве члена свиты Раунтри, он проводил эмпирические социологические исследования в сельских районах Северной Европы. Возможно, что именно в то время он и стал членом ложи (37). Поддержанный, как го­ворят, Ллойд Джорджем, он баллотировался от либеральной партии в Дарлингтоне, районе Иорка; Уинстон Черчилль на­правил ему письмо с пожеланиями успеха; то же самое сделал и Ллойд Джордж. Частые поездки Требича на Балканы привлекли к нему любопытство консулов и атташе министерства иностран­ных дел. Сделав главным содержанием своей предвыборной программы пункт о беспошлинной торговле, Требич сенсаци­онно победил своего уверенного в себе консервативного сопер­ника. Этот новоявленный, совершенно немыслимый член пар­ламента не продержался там и пары речей, так как его темный бизнес оставил его без средств и без поддержки либералов.

Так же как и Парвус Гельфанд десятилетием раньше, Требич отправился на Балканы в поисках легких денег, но, в отличие от своего собрата но темным делишкам Гельфанда, Требич не сумел нажить состояние. К началу Первой мировой войны он вернул­ся в Лондон и предложил свои услуги британской разведке в ка­честве «цензора венгерской и румынской корреспонденции в военном и почтовом ведомствах» (39). С этого момента все письменные источники, касающиеся дальнейшей судьбы Треби­ча, становятся туманными и невразумительными: с одной сторо­ны, это осторожные и к тому же весьма лаконичные архивы: донесения, а с другой — волнующие повествования ослеплений, и ошеломленных рассказчиков. Историки старой школы отмета­ют эти измышления как «развлекательный абсурд» (40).

С декабря 1914-го по январь 1915 года Требич находится в Роттердаме, жарком горниле военного шпионажа. Нигде не го­ворится ни слова о том, что он готовил там в течение двух не­дель своего пребывания в этом городе. Мастера преувеличений и приукрашиваний клялись, что он работал двойным агентом, передавая британцам сведения о позициях немецких войск, с од­ной стороны, и изучая совместно с немецкими спецслужбами возможности блокировать Суэцкий канал — английские ворога в Индию — затоплением в нем одного-двух океанских лайнеров с заполненными цементом трюмами (41). По возвращении в Лондон он передал офицерам разведки конверт с немецким планом неограниченной подводной войны и секретными кода­ми резидентов немецкой разведки в Соединенных Штатах (42).

Подарок, как сказал сам Требич. Дело его было передано затем капитану Реджинальду Холлу, начальнику разведывательного от­дела военно-морского флота. Холл дал Требичу три дня на то, чтобы исчезнуть. Не ясно, позволила ли британская разведка Требичу таким образом расплатиться ценными документами и избежать смертного приговора за государственную измену, или он просто получил некое следующее задание.

В феврале Требич всплывает в Ныо-Йорке, где пробавляется публикацией статей о своей шпионской деятельности в Англии и Голландии. По настоянию британского консула его арестова­ли по обвинению в мошенничестве: перед войной, находясь в затруднительном финансовом положении, Требич подделал подпись Раунтри на нескольких простых векселях. Ожидая, когда в Нью-Йорк прибудут офицеры Скотланд-Ярда и отвезут его в Британию, он сумел отчасти загладить свою вину, предложив ФБР свои услуги в дешифровке сложных и запутанных немец­ких телеграмм. Бюро приняло это предложение. Требичу был предоставлен полусвободный режим, из-под которого он сумел ускользнуть, сбежав на какую-то ферму в Нью-Джерси, где его наконец обнаружили, задержали и препроводили в Британию, где он и предстал перед судом. В июле 1916 года он был «приго­ворен к трем годам каторжных работ» в исправительных учреждениях Британии (43). Другими словами, он исчез из всех официальных отчетов и донесений на целых три года — трудно поверить, что все это время он безвыходно пробыл за решеткой (44). Есть свидетельства, что за это время он успел побывать да­же в России (45).

11 августа 1919 года он пароходом прибыл из Британии в Гол­ландию. Из Голландии он приехал в Германию.

«Ступивший на берлинские мостовые... безработный, одино­кий и голодный... не имевший ни гроша за душой беглец» (46) «иностранец, еврей по рождению, только что отбывший срок» (47), Требич уже через пару недель сумел завести знакомство с тяготевшими к правым кругам журналистами и опубликовать в их тенденциозных листках антианглийские статьи, в жанре, в каком он сильно поднаторел еще в Манхэттене в 1913 году.

К середине сентября он уже чувствовал себя нас только уютно и надежно в святая святых «Национального единства» Людендорфа, что изъявил готовность возглавить миссию в Голландию, чтобы — ни больше ни меньше — склонить и обязать бывшего кайзера к участию в грядущем заговоре и мятеже.

Трезвые и здравомыслящие биографы Требича, стремящие­ся развеять любые «заговорщические фантазии», могущие воз­никнуть из созерцания столь диковинных происшествий, не жа­леют усилий, чтобы охарактеризовать жизненный путь Требича просто как «пустой фейерверк... маниакально-депрессивного негодяя» (48), что, очевидно, является самым забавным абсур­дом из всех высказанных на этот счет мнений.

Не будучи ни профессиональным шпионом, ни самозванцем (49), Требич, что наиболее вероятно, был, как и Парвус, одним из тех «специалистов», набивших руку в искусстве подрывной деятельности, которые стали частью более обширной сети на­емников, зачарованных в той или иной форме своей мнимой причастностью к власти.

Представляется очевидным, что в 1919 году Требич, проведя какое-то время под замком, откупился на свободу от Британии, подписав свое последнее обязательство перед английской коро­ной. С самого начала в германских правых кругах раздавались отдельные отчаянные голоса, прямо называвшие Требича аген­том-провокатором Британии, присланным в Берлин специаль­но для того, чтобы сорвать направленный против республики мятеж. Например, заклятый враг Эрцбергера Гельфрейх и, как говорят, адмирал Тирпиц, отец неограниченной подводной войны («топить все, что движется»), вышли из игры, как только узнали об участии в ней Требича (50). Но к началу октября пол­ковник Бауэр был уже в сетях Требича — этот последний стал ближайшим сотрудником полковника.

Две поездки в Голландию, имевшие целью склонить к учас­тию в мятеже бывшего кайзера и кронпринца, провалились. Вильгельм и его сын, возможно по рекомендации советников, отклонили все предложения, вероятно решив не компрометиро­вать свою и без того не вполне безупречную репутацию, увлек­шись предложениями неведомо откуда взявшегося проходимца, который предлагает возглавить монархический заговор. Вероят­но, ни кайзер, ни кронпринц не желали больше никакой власти.

Заведенная отважным Требичем интрига внезапно перемес­тилась на восток: в нее вмешалась Советская Россия. Авантю­рист из Пакша, кажется, сумел уговорить немецких заговорщи­ков вступить в сношения с большевиками — для страховки, имея в виду неминуемое поражение русских белогвардейцев.

В ноябре 1919 года Советы de facto имели в Берлине двух представителей. Одним был Карл Радек, бывший польский со­циалист и одаренный публицист, поставивший свой талант на службу большевикам. Он был одним из немногих избранных, кто сопровождал Ленина в его, организованной Парвусом, по­ездке через Германию в апреле 1917 года. 8 декабря 1919 года со­стоялась встреча полковника Бауэра с Радеком (51).

В беседе с Радеком Бауэр затронул возможность достижения взаимопонимания между офицерами и рабочими: он спросил Радека, не может ли Москва с помощью своего германского ру­пора, КПГ, успокоить трудящихся и удержать их от всеобщей за­бастовки, которая может нарушить ход будущего мятежа. Радек отвечал уклончиво, сказав, что решение об этом может быть принято только в Москве (52).

Другим официальным советским чиновником, жившим в Берлине, был Вигдор Копп, бывший своего рода послом в Гер­мании с ноября 1919 года. Этот Копп, если верить воспомина­ниям Требича, встречался с Бауэром несколько раз. Бауэр и здесь настаивал на том, чтобы КПГ не препятствовало мятежу объявлением забастовки (53). Правда, пока шли эти фантасти­ческие переговоры, немецкие монархисты продолжали печа­тать фальшивые деньги для белой армии Авалова (54).

В 1920 году события начали разворачиваться ускоренным темпом. 10 января 1920 года Версальский договор вступил в си­лу. Союзники в своей ноте потребовали от Германии выдачи «военных преступников» (согласно статьям 227-230 мирного договора). Нота была направлена германскому правительству 3 февраля 1920 года и произвела впечатление разорвавшейся бомбы. К ноте прилагался список из 900 имен, среди которых были имена кайзера Вильгельма, Людендорфа, Тирпица (пер­вым приказавшего применять отравляющие газы на Западном фронте) и Гельфрейха. Франция действовала совершенно ис­кренне, в отличие от Британии: естественно, Британия не же­лала видеть повешенным кайзера Вильгельма, одного из внуков королевы Виктории; но эта новость содержала достаточно яда для того, чтобы отравить дух общества; генералы рейхсвера бы­ли готовы возобновить войну (55). Германское правительство медлило, никто не спешил выполнять требование союзников, а «патриоты» не собирались сдаваться.

8 марта полковник Бауэр снова встретился с британцами, но на этот раз с самим генералом Малкольмом, главой британ­ской миссии в Германии, и на этот раз получил решительный отпор. «Антанта, — сказал генерал, — категорически отказывает­ся поддержать какой бы то ни было контрреволюционный пе­реворот» (56). Такой акт, добавил он, «был бы чистейшим безу­мием» (57).

10 марта командующий берлинским гарнизоном рейхсвера генерал фон Лютвиц, отказавшись подчиниться приказу о со­кращении армии на 200 тысяч человек к 10 апреля 1920 года, буквально атаковал кабинет, требуя его отставки, отмены при­каза о расформировании армии, назначения новых выборов и создания нового кабинета из независимых технократов. Тре­бования его были решительно отклонены; президент Эберт приказал Лютвицу уйти с дороги и немедленно подать в отстав­ку.

12 марта закончилась политическая карьера Эрцбергера, а 13 марта в Берлин вступила бригада Эрхардта, жемчужина До­бровольческого корпуса, — путч начался. Он продлился ровно сто часов — с 13 по 17 марта 1920 года.

Возглавили путч бывший бюрократ Вольфганг Капп и трус­ливый фон Лютвиц. Требич стал главой печати путчистов. Между тем по шикарным улицам столицы хлынул поток подлейших из подлых: войска Добровольческого корпуса смешались с под­разделениями «балтийцев» — ветеранов сражений в Прибалти­ке, которых можно было отличить по белым паучьим крестам, украшавших их стальные шлемы. Они распевали песню: «Hakenkreuz am Stahlhelm, schwarz weiss rotes Band, die Brigade Ehrhardt werden wir genannt (На стальной каске свастика, на ру­кавах черно-красно-белые повязки — зовемся мы бригадой Эр­хардта)» (58)

В подавляющем своем большинстве они молоды, очень моло­ды. Они держат себя с мрачным хладнокровием людей, кото­рым пришлось много воевать. Они быстры в движениях, сно­ровисты и хорошо вымуштрованы. Отличные солдаты... Они внимательно рассматривают богатых и временами бросают на роскошные городские здания взгляды, в которых читает­ся любопытство, смешанное с дикарской алчностью... Долж­но быть, так вели себя галлы, впервые увидевшие Рим (59).

Германия была расколота: восток и север были с Каппом, в то время как юг и запад, за исключением Баварии, по видимости остались верны республике или выразили решимость сохра­нять нейтралитет. Армия, однако, молчала, заняв выжидатель­ную позицию: фон Сект, назначенный в ноябре 1919 года главой армейского командования — реорганизованного и редуцирован­ного прежнего генерального штаба, несмотря на сильное давле­ние со стороны кабинета министров, отказывался пока высту­пить против Люттвица: «армия будет сидеть на высоком заборе до тех пор, пока не станет ясным исход этого противоборства, а потом спустится с забора... чтобы поддержать победителя... Каким бы ни был исход, армия сохранит за собой позицию ис­тинного и окончательного источника суверенной власти» (60). Другими словами: успех путчистов не будет зависеть от воли и желания армии, какими бы благоприятными они ни были для исхода путча.

В принципе, путчу для успеха нужна была поддержка со сто­роны трех сил: армии, рабочего класса и банков. Судя по выжи­дательной тактике армейского командования, первая сила скло­нялась на сторону путчистов. Вторая, несмотря на то что Бауэр стремился заручиться и ее поддержкой, практически не играла никакой роли.

Часто можно слышать утверждения о том, что Капповский путч был задушен всеобщим параличом, порожденным неисто­выми призывами профсоюзных лидеров к всеобщей забастовке в Берлине. Но эти утверждения не соответствуют действитель­ности. Забастовка началась позже, в субботу, когда путч был уже подавлен. Она была объявлена не кабинетом министров, бежав­шим в Штутгарт (61), но начата социал-демократическими профсоюзами, поначалу без руководящего участия КПГ, вожди которой, напротив, опубликовали 13 марта обращение, в коем призывали «не шевелить и пальцем в поддержку правительства, замешанного в позорном убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург» (62). В этой риторике содержался намек на ответ­ственность социал-демократического министра Носке, который сторговался с Добровольческим корпусом ради подавления бер­линского совета в январе 1919 года*.

* См. главу 2, стр. 91.

Это обстоятельство имеет важнейшее значение, так как доказывает, что русские официаль­ные представители (Радек и Копи) сдержали слово, по крайней мере на один день, и что Коммунистическая партия Германии действительно получила из Москвы инструкции воздержаться от вмешательства в преторианский путч.

Только на следующий день КПГ присоединилась к забас­товке, принужденная к этому рядовыми членами партии, горев­шими желанием «протянуть руку помощи своим товарищам из профсоюзов» (63). Первоначальное неучастие КПГ во всеоб­щей забастовке тем более удивительно, что офицер, лично от­ветственный за убийство Либкнехта и Люксембург в 1919 году, капитан Вальдемар Пабст, сам был одним из участников Капповского путча.

Забастовка разразилась в полную силу только после 15 марта, в понедельник, когда с путчем было уже фактически покончено. Действительно, истинные действующие лица путча, его глав­ные герои, солдаты, ни в малейшей степени не страдали от не­уверенного вмешательства государственных служб: магазины и телефон функционировали бесперебойно, но всеобщая заба­стовка на самом деле являла бы собой большой риск неудачи, так как недовольство в основном ощущалось именно в рабочих кварталах, а это могло бы лишить путчистов необходимых тех­нических средств (64).

Генерал фон дер Гольц, участник путча, приказал стрелять в пикетчиков, но его приказ не был выполнен, так как соперник оказался равным. Теперь все было кончено.

Однако судьба путча решилась все же в кабинетах рейхсбанка. В воскресенье, 14 марта, Рудольф Хафенштейн, управляющий Центральным банком, принял эмиссаров путчистов, обратив­шихся к нему с требованием денег, которыми они собирались оплатить действия войск. Требование было напечатано на обыч­ном листе бумаги и подписано Каином. Хафенштейн, пунктуаль­но придерживаясь протокола, ответил, что изъятие денег из банка может быть произведено только но специальному чеку, об­разцы которых имеются в канцелярии, но тут же довольно дерз­ко добавил, что банк не работает по воскресеньям... Доверенные лица Каппа вежливо ретировались и снова появились в банке на следующее утро с чеком, по всем правилам подписанным Каппом; банкир, сохраняя свою обычную невозмутимость, заявил, что не знает никакого Каппа. Такая же сцена повторилась и на следующий день, когда Хафенштейн отказался признать действи­тельными чеки, подписанные на этот раз Люттвицем. Отчаяв­шись, заговорщики обратились к Эрхардту, умоляя того штурмом взять подвалы рейхсбанка, на что Kapitan отреагировал не ли­шенной остроумия отповедью, заявив, что он офицер, а не взлом­щик сейфов. Kapitan, должно быть, отчетливо понимал, что на­личность лишь позволила бы путчистам продержаться еще какую-нибудь неделю; банки — это не сундуки, истекающие блес­тящими монетками, но кредиторы, одалживающие «ключи» — ключи к своим сетям, которые в обиходе называют «кредитные линии». И именно в кредитных линиях, то есть, по сути, в день­гах, было отказано; удавка затянулась.

К семнадцатому числу все бежали: Капп на самолете улетел в Швецию; Лютвиц скрылся в Венгрии; Людендорф и еще не­сколько командиров Добровольческого корпуса бежали на юг, в Мюнхен; Требич был «одним из последних заговорщиков, по­кинувших здание имперской канцелярии» (65).

17 марта в берлинском аэропорту приземлился старый воен­ный самолет, пилотируемый асом Первой мировой войны Греймом. На борту самолета находились Дитрих Эккарт и его по­мощник Адольф Гитлер, присланные ,в столицу капитаном Майром, чтобы «проинформировать Каппа о положении дел в Баварии» (66). Когда Гитлер спускался по трапу, к нему якобы подбежал какой-то человек, крича: «Бегите прочь! С Лютвицем покончено, красные захватили город!» (67) Говорят, что этим человеком был Требич. Согласно другому источнику, в беспо­рядке и сумятице последних часов Эккарт и Гитлер добрались до имперской канцелярии, где видели, как Требич поднимается по лестнице. Говорят, что Эккарт сказал, обращаясь к Гитлеру: «Пошли отсюда, Адольф, нам здесь делать больше нечего» (68).

С фальшивыми документами, полученными от представите­ля советского посольства Вигдора Копна, Требич и Бауэр поки­нули Берлин (69). Спровоцированные всеобщей забастовкой, по всей Германии начались беспорядки, подавленные в течение весны батальонами рейхсвера. При усмирении этих беспоряд­ков были убиты около трех тысяч человек, что послужило еще одним доказательством того, что пролетарская революция, хо­тя и отличалась жестокостью, никогда не представляла реаль­ной угрозы для Германии.

В Баварии ход событий принял совершенно иной оборот. Командующий местными частями рейхсвера фон Мель, «прямо не поддерживая Каппа», воспользовался представившейся «воз­можностью и сместил социал-демократическое правительство Гофмана, поставив на его место Густава фон Кара, высокопос­тавленного чиновника, известного консервативными монархи­ческими взглядами, как своего уполномоченного политическо­го представителя» (70). Таким образом, в Мюнхене офицеры смогли избежать отчуждения партии финансистов и промыш­ленников. Если бы Капп и его сподвижники так же поступили бы в Берлине, полагает историк Артур Розенберг, то их мятеж увенчался бы успехом (71). Представитель ведомства британ­ской печати в Германии лорд Ридделл в марте 1920 года записал в своем дневнике, что успешный монархический путч мог «из­менить все» (72).

И все же, чего хотел добиться Требич своими действиями? После того как заговорщики бежали из Берлина, в печати нача­ли циркулировать упорные слухи о том, что на самом деле «вину за попытку переворота следует возложить на некоего британско­го агента — Требич-Линкольна, который сначала инициировал путч, а потом привел его к краху, «имея при этом целью завое­вать доверие легковерных офицеров и политиков, информируя британское правительство — естественно, по тайным каналам — о ходе событий и получая от него подробные инструкции о сле­дующих действиях» (78). Догадки и предположения этого «бер­линского журналиста с непомерно развитым воображением», отброшенные биографами Линкольна как «абсурдная гипотеза», видимо, все же ближе к истине, чем противоположная точка зре­ния, а именно, что Требич телом и душой принял участие в заго­воре генералов только из-за мании величия, каковой он якобы страдал.

Хотя мы можем с известной долей уверенности предполо­жить, что Требич был нанят британской разведкой именно для того, чтобы провалить путч, мы все же не знаем, как он сумел это сделать (74): документальные свидетельства слишком скудны, но есть некоторые основания полагать, что в действитель­ности тот паралич, который сковал Центральную Германию в середине марта 1920 года, был обусловлен вовсе не забастов­кой, а деятельностью импровизированной Требичем пресс-службы. Он распространял — трудно сказать, единолично или вместе с какими-то своими сподвижниками — невероятно запу­танную, весьма разнообразную, фальшивую и подстрекатель­скую информацию. По крайней мере, из всего этого потока можно вычленить три ключевых послания, имевшие точных ад­ресатов:

1. Левым политическим силам. 18 апреля 1920 года печатный орган КПГ «Die rote Fahne» («Красное знамя») поведал своим читателям, что авантюрист Требич-Линкольн, «истинный по­литический вдохновитель заговора Людендорфа—Бауэра», за­явил, «сославшись на заслуживающие доверия источники», что Капп и его люди желали спровоцировать рабочий класс на восстание, которое после этого «было бы потоплено в кро­ви» (75).

2. Буржуазии. Начиная с 17 марта «Frankfurter Zeitung», рупор влиятельных финансовых и промышленных кругов, которая в течение трех предыдущих дней завуалированно призывала к открытому сопротивлению Каппу и «иностранному империализму» (76) (интересно, кто были эти иностранцы?), напечатала несколько статей, согласно которым сам фон Л ютвиц, полковник Бауэр и капитан Пабст вели переговоры с независимыми социалистами, гарантируя со стороны ветеранов Прибалтики поддержку коммунистам в установлении Советской Республики (77).

3. «Британцам». В самом начале путча Требич заявил иностранным корреспондентам, что встречался с генералом Малкольмом, который заверил его в том, что британское правительст­во симпатизирует новому режиму (78). Британская миссия так горячо опровергала эту утку, что забеспокоился даже Брокдорф-Ранцау, бывший министр иностранных дел, кото­рый поспешил избавить Каппа от опасных фантазий. Дипло­мат буквально примчался в имперскую канцелярию и поведал путчистам Каппу и Людепдорфу, что все эти измышления суть не что иное, как sacre mensonge (самая низкопробная ложь). «Это доконало обоих господ», клявшихся в верности британцам» (79). Вскоре последовал крах.

Два дополнительных замечания:

1. Когда один из двух главных представителей России в Германии, журналист Радек, вернулся в Москву в феврале 1920 года, он представил рапорт Совету народных комиссаров, в котором возражал против заключения военного союза с Германией; совет же решил пока воздержаться от каких-либо конкретных шагов. Однако 3 марта Радек выступил по радио с умиротворяющим заявлением: «Мы считаем, что в наше время капиталистические государства могут сосуществовать с государством пролетарским» (80). 14 марта, на второй день Капповского путча, тот же Радек выступил в официальном рупоре советского режима, в газете «Известия»: «Военный переворот в Германии есть событие мирового значения... Прогнав Носке, генерал Люттвиц разорвал грязную бумажку Версальского договора... Пока этот новый режим будет существовать, мы готовы жить с ним в мире, хотя и надеемся, что и его ждет неминуемый конец...» (81)

Такую же линию проводила и КПГ, призывая рабочих не участвовать в антиканповских забастовках.

2. Требич рассказал корреспонденту «Дэйли ныос», «что его партия через Кельн получила поддержку от Уинстона Черчилля». В этой связи начальник британской военной миссии генерал Малкольм 15 апреля 1920 года заметил в своем дневнике: «Если исключить отсюда заинтересованность Уинстона Черчилля, то во всем этом есть тень правды, именно на этой тени, без сомнения, и построены все небылицы о британской поддержке» (82). «Слухи о причастности британцев упорно циркулировали в течение нескольких недель, невзирая на опровержения... Малкольма и даже самого премьер-министра Ллойд Джорджа, с которыми тот выступил в палате общин» (83).

Таким образом, шеф британской военной миссии в Германии подтвердил, что Уинстон Черчилль действительно давал какие-­то рекомендации Требичу. Это чрезвычайно важное признание. Признание, которое позволяет относительно легко разгадать суть проведенной операции

Миссия Требича играла двоякую роль. Во-первых, это был план устранения с политической арены немецких белогвардейцев, для чего следовало воспрепятствовать консолидации их немалого влияния с не менее влиятельными промышленны­ми и финансовыми кругами, спровоцировать на преждевременное выступление, которое неизбежно должно было закон­читься провалом.

Требич необходимо должен был представить генералам на­дежные рекомендации, иначе он не проник бы так легко и быстро в святая святых заговора: из этих рекомендации самая глав­ная — «солидная связь» с британцами, то есть связь с Черчиллем, которого по имени назвал Малкольм, а это объясняет упрямое убеждение Каппа, Бауэра и Людендорфа — в этом отношении их тыл надежно обеспечен. Официально Черчилль в то время занимал пост министра авиации, хотя он действовал, мыслил и дышал по воле британской разведки, с которой его начиная с 1909 года связывали неразрывные узы, направлявшие все его действия до конца жизни (84).

Другим ценнейшим козырем, как я уже упоминал, была молча­ливая поддержка со стороны Советской России, которая с само­го начала делала вид, что заигрывает с немецкими генералами, прекрасно зная, так же как и британцы, коих Москва информи­ровала о каждом своем движении (85), что Людендорф и ком­пания серьезно намерены их свергнуть, что немецкие генералы вынашивали планы союза с русскими белыми, но отнюдь не с рус­скими красными. Когда начался путч, КПГ не двинулась с места. Устроенный Советской Россией грандиозный маскарад позволил Требичу создать невиданных размеров призрак, ужаснувший буржуазию и заставивший газеты всех цветов и направлении долго рассуждать на эти темы после того, как все уже давно было кончено: этот призрак был не чем иным, как фантастическим спектак­лем под названием «национал-большевистский заговор»: буржу­азную публику до смерти напугали воображаемым сговором между немецкими офицерами и вождями рабочего класса — что было абсолютно невозможно (86).

В газете КПГ «Die rote Fahne» Требича описывали как «бога из машины национал-большевизма». Полковника Бауэра, быв­шего правой рукой генерала Людендорфа, и еще нескольких офицеров видели в Берлине беседующими с профсоюзными ли­дерами, но ни одна из сторон так и не проявила никакого жела­ния продолжать сотрудничество. Масштаб мистификации был так велик, что даже такая информированная газета, как «Frank­furter Zeitung», дошла до такого абсурда, что вполне серьезно ут­верждала, будто такие командиры Добровольческого корпуса, как, скажем, Пабст и Эрхардт, действительно утопившие в крови в 1919 году рабочие советы Берлина и Мюнхена, участвуют в на­ционал-большевистском заговоре с целью восстановления тех самых советов (!). Все это было от начала до конца фальшивкой, состряпанной Требичем с помощью превосходной пьесы, мас­терски разыгранной Британией и СССР.

Требич одновременн