Глава X. Длинный Том следует за мной
10 июля. По навигационному счислению мое местоположение: 3°26' южной широты и 88° западной долготы. Волны и ветер умеренные. Небо сильно затянуто тучами. По карте я определил, что мой плот находится в ста пятидесяти милях юго‑восточнее острова Санта‑Мария, самого южного из Галапагосских островов. Я намереваюсь обогнуть этот остров, держа курс на норд‑вест‑тень‑вест.
Стадо дельфинов плыло за плотом, но мне ничем не удалось их приманить, и придется подождать, пока на плот залетят летучие рыбы. Великолепные дельфины длиной от трех до пяти футов, с золотистыми хвостовыми плавниками, стремительно носились вокруг плота, как голубые призраки. Иногда глаз даже не мог уловить их движения. Обычно они находились под плотом, но выскакивали из воды, когда что‑нибудь привлекало их внимание. Иногда они плыли за кормой, причем более крупные – у самой кормы, а те, что помельче, – подальше от нее. Они отличались изяществом форм и движений, порой их тела отливали голубизной. Иногда дельфины исчезали, сливаясь с глубокой синевой океана.
В последнее время вблизи появились и акулы; одна из них особенно долго следовала за плотом. Я назвал ее Длинным Томом. Это был великолепный экземпляр длиной около девяти футов, коричневого цвета, с плавниками, окаймленными белой полосой. Длинный Том был похож на стратосферный самолет и плыл так близко от плота с правой стороны кормы у штурвала, что к нему, пожалуй, можно было бы дотронуться [?!]. И днем и ночью он находился около плота. Вначале его присутствие беспокоило меня, но потом я привык. Если бы я упал за борт, то не успел бы погрузиться в воду, как его зубы вонзились бы в меня.
Однажды ночью, чтобы проверить, здесь ли Длинный Том, я бросил за борт летучую рыбу. Он был здесь. В темноте мелькнули дугообразные плавники: акула схватила рыбу и исчезла.
Я жил какой‑то фантастической жизнью. Казалось, я нахожусь на островке, плывущем по водным просторам.
Живя посреди океана, я должен был принимать от него и хорошее и дурное. Я был наедине с природой.
Питаясь каньибуа, ячменной мукой и патокой, я чувствовал себя хорошо. Вначале желудок у меня сжался от этой пищи, но затем освоился с ней. Лучшее время для еды было утро. Чтобы насытиться, мне хватало одной – двух столовых ложек пасты, иногда в течение суток мне приходилось питаться каждые три – четыре часа, как этого требовала работа. Обычно я ел сахар днем, но, почувствовав усталость, ел его в любое время, особенно же перед тяжелой работой. Порой я съедал до полуфунта сахару.
С каждым днем дела шли все лучше, и я был доволен скоростью плота. Каждый день я обучался плаванию на плоту. Нервное напряжение, вызванное долгими месяцами подготовки, постепенно проходило.
Я становился все спокойнее, хотя и знал, что приближается сезон ураганов. Теперь зависело только от ветра, достигну ли я берега до того, как наступит дурная погода. Если в шторм я потеряю парусное оснащение, то буду вынужден дрейфовать, отдавшись на произвол судьбы. Могло случиться, что этот дрейф будет продолжаться годы... Я был готов ко всему, и возможность такого дрейфа не пугала меня.
Долгое общение с морем породило во мне уверенность в себе, и я научился сохранять спокойствие в любую погоду. Человек думает, что знает море, знает, на что оно способно. На что оно способно! В мгновение море может разрушить все созданное руками человека, разбросав обломки. Между рассветом и сумерками оно может изменить лицо и историю Земли. Маленький человек на плоту, океан держит тебя в своей ладони – тебе ли тягаться с ним!
Все глубже и глубже погружаюсь я в состояние обособленности, и это странное отрешение от мира, оставленного мною, я замечаю с первого дня пребывания в открытом океане. До сих пор не могу полностью осознать, что происходило со мной.
Никогда раньше я не испытывал такого состояния. Временами это меня немного тревожило, и я старался возбудить в своем мозгу воспоминания, с помощью которых смог бы вновь перекинуть мост в прошлое и обрести мир, который покинул. Но мост был разрушен. Мой мозг, как и мое тело, блуждал в пространстве без признаков берегов.
Возможно, что это была реакция на то сильное нервное напряжение, которое я перенес во время долгих месяцев подготовки к путешествию. Возможно, что тогда я держался только усилием воли, а теперь во мне все освобождалось. Счастливое забвение – оно исцеляло и делало меня независимым. Каждый день передо мной возникало много задач, и они быстро разрешались, если зависели только от меня. Здесь не было затаившихся недругов, не было бесконечного количества мелких забот, досаждавших мне на земле. Существовала только природа, которая, даже нанося удары, укрепляла меня, разрушая только невежество, слабость и безверие...
До сих пор погода была довольно ветреная. Когда море волнуется, оно являет собой внушительную, мрачную и грозную картину. Оно темнеет, и волны вздымаются холмами. Как красивы и величественны эти горы, несущиеся в водной пустыне!
Плавание ночью... Кругом был такой шум, как будто плот очутился среди бурунов близ скалистого берега. Волны непрестанно разбивались о бревна. Стоя у штурвала, я чувствовал, как натягивались связи, но все же плот уверенно разрезал в темноте волны. Какой ветер! Такелаж мог пострадать, но я не уменьшал парусов. Я хотел испытать прочность своего плота. Я полагал, что он основательно построен и выдержит напор ветра и волн.
Несмотря на это чувство уверенности, я внимательно наблюдал за напряжением оснастки. Я захватил с собой только один комплект парусов и совершил изрядную оплошность, которая может повлечь за собой полное поражение, бесконечный дрейф. Я готов был каждую минуту спустить рею и дрожал от волнения, подобно "Семи сестричкам", сотрясавшимся под ударами волн.
Помню, как, еще будучи мальчишкой, я плавал в 1909 году на паруснике. Однажды мы огибали в бурную ночь мыс Горн. Внезапно мы увидели два четырехмачтовых барка, которые появились, как белые призраки, из мглы; они уносились один за другим под всеми парусами от надвигающегося шторма. Нестись в такой шторм! На каждом из них к штурвалу было привязано трое рулевых, а четвертый следил за курсом, так как поворот хотя бы на один румб грозил поломкой мачт. Волны вышиной с дом катились им вслед, готовые обрушиться на корму. Это были волны смерти, известные каждому моряку.
С мрачными лицами, цепляясь за снасти, мы пристально следили за этими барками, проклиная шкиперов и жалея матросов. Ужасная картина!
Шторм все свирепел, и волны, огромные как горы, обрушивались на корабли. Нам казалось, что барки несутся со скоростью восемнадцати узлов в час... Но вот высоко на стальной мачте лопнул парус, затрепетал на ветру и, сорванный с ликотросов [48], унесся в темноту. Рея обнажилась. Шторм срывал парус за парусом, как будто по ним стреляли из облаков. Но обреченные суда неслись друг за другом, пока мы лежали под зарифленными марселями. Вскоре они скрылись из виду. Никто никогда о них больше не слыхал. Они были проглочены океаном. Мы опознали одно судно – оно принадлежало братьям Лейст из Гамбурга. Вторым, как мы предполагали, был английский барк.
Другой раз, обогнув мыс Горн, мы плыли вдоль западного побережья Южной Америки. Был шторм, мы шли фордевинд [49]на всех парусах. На этот раз не было пагубного урагана, когда резко падает барометр и поднимаются огромные волны. Мы радовались, что благополучно обогнули мыс Горн, и были счастливы, что уходим от шторма на север с попутным ветром. Наш шкипер смотрел во все глаза. Он не был героем. Это был обыкновенный человек, хорошо знавший свой корабль. Он был готов потерять один – два паруса, только бы уйти в северном направлении, подальше от берегов. Мы обогнали большой парусник с мачтами и реями, выкрашенными в белый цвет. Это был красавец корабль. Все его паруса, кроме марселей [50], были убраны. Шкипер явно струсил, и мы злобно плевались, проходя мимо него. Другой шкипер не стерпел бы такого позора, и не успели бы мы моргнуть глазом, как на корабле подняли бы все паруса и он обогнал бы нас. Этот корабль вполне мог идти в шторм. Но его шкипер не отважился на схватку с морем...
Я представлял себе различные возможные аварии и думал о том, что буду делать, попав в беду. Пожалуй, самое страшное – это упасть за борт или сломать руку или ногу, поскользнувшись на палубе. Еще задолго до окончания постройки плота я решил, что два конца всегда будут спущены за корму, чтобы можно было, уцепившись за них, взобраться на плот, если меня смоет волной, но до сих пор я этого не сделал. Меня останавливала мысль, что хороший конец осклизнет и сгниет в воде.
Я знал, что ничего не стоило, упав на палубе, сломать ногу или руку. Особенной опасности подвергался я бурными ночами, когда плот вел себя подобно норовистой лошади, стремящейся сбросить седока, и я сломя голову бросался к парусам, перепрыгивая через ящики, шлюпку, бидоны с водой и другие предметы. Я уже видел себя со сломанной ногой или рукой и не придавал этому особого значения, считая, что не окажусь в безвыходном положении. Что бы там ни было, я буду плыть вперед или дрейфовать и в конце концов достигну берега. Конечно, я знал, что со временем связи бревен распадутся, а бревна так пропитаются водой, что потеряют плавучесть. Тогда я буду продолжать путь в шлюпке.
Но все же я заготовил лубки на случай перелома. Перелом руки будет для меня серьезной бедой. Со сломанной ногой я всегда смогу ползать по палубе, но для управления плотом нужны руки. Один пожилой эквадорец дал мне какую‑то мазь. "Если вы сломаете руку или ногу, – сказал он, – то натрите место перелома этой мазью, и кость быстро срастется". Чтобы не обидеть его, я взял мазь.
Пробивайся сквозь волны, маленький плот, неси меня по океану! Если такой ветер продержится всю ночь, то к утру я обогну Галапагосские острова. Я узнаю об этом в три часа дня, произведя навигационные счисления. Тогда я действительно окажусь в открытом океане, оставив позади последний клочок земли.
Справа от меня опрокинутый ковш Большой Медведицы указывает на Полярную звезду, находящуюся за горизонтом. А в той стороне – родина. Вы никогда ее не увидите, "Семь сестричек". Полярная звезда не укажет ночью вам дорогу в те края. Не знаю, что ждет меня на этой широте дальше к западу. Мне нужен ветер, и если я не найду его там, то поверну на юг. Я буду охотиться за ним, как это делали в старину парусники. Я хочу использовать все юго‑восточные пассаты – пусть они надувают мои паруса.
Поскорее бы миновать Галапагосские острова! Это скалы причудливой формы, окутанные серой дымкой, поднимающейся над течением Гумбольдта; они высятся над океаном в семистах милях от берегов Эквадора и похожи на безвестных изгнанников, окончивших жизнь в цепях.
Лабиринты пещер и уединенные пляжи до сих пор скрывают сокровища инков, убитых на Золотых горах. Эти сокровища добывали для инков в многочисленных шахтах и изумрудных копях тысячи индейцев разных племен, работавших не разгибая спины. Многие из них добрались до пещер Галапагосских островов и скрылись там навсегда.
Только бы пройти мимо маленькому плоту, пройти, не коснувшись скал!
"Надеюсь, вы возьмете с собой воду в достаточном количестве?" – спросил меня однажды вечером в Гуаякиле один мой знакомый, обитатель Галапагосских островов.
"Около ста двадцати галлонов", – ответил я.
"Берите побольше, вода всегда пригодится, – предупредил он меня и тут же рассказал об одном своем приключении. – Однажды, когда я ловил рыбу в открытом море, – сказал он, – мой мотор отказал. Смеркалось. Ловля были удачной, и я продолжал вытаскивать рыбу. Я находился далеко от острова, на котором живу. Но внезапно начался быстрый дрейф, и я понял, что погибаю. Я дрейфовал всю ночь, и только перед рассветом мне показалось, что вижу неясно вырисовывающуюся в тумане скалу. Я смутно припоминал, что несколько лет назад на этом месте действительно видел скалу. Это было моим единственным шансом на спасение. Захватив спички и рыболовные крючки, я прыгнул в воду. Наплевать на акул! Я должен был во что бы то ни стало доплыть до этой скалы. И я доплыл. В течение трех месяцев, пока меня не нашли, я находился на этой скале. Питался я рыбой. За три месяца мне не удалось выпить ни капли свежей воды, я выдавливал ее из рыб, благо их было много. Но пить в течение трех месяцев воду, выжатую из рыб!.. К островам привыкаешь, и они становятся для тебя необходимыми, – продолжал он. – Я не мог бы жить больше нигде. На одном из этих островов под каждым камнем можно найти скорпиона, и ничего, кроме камней, на этом острове нет. А я жил на таком острове, где под каждым камнем сидела сороконожка. Я боялся сунуть руку в карман, чтобы не вытащить оттуда сороконожку, которая совсем не похожа на ангелочка! Но на большинстве островов нет питьевой воды, и это хуже всего. Дикие козы и крупный рогатый скот бредут к морю пить соленую воду. На островах изобилие мяса; чтобы его добыть, достаточно подстрелить корову или козу.
Правда, сделать это не так просто.
Я знаю парня, живущего где‑то в Гуаякиле, который попытался разбогатеть на Галапагосских островах охотой. Он думал, что ему пришла в голову блестящая идея. И вот, получив в Квито разрешение набивать раз в год целый корабль тушами крупного рогатого скота, он приобрел рефрижераторное судно и с командой охотников отправился в путь. Галапагосские острова – это сгрудившиеся скалы, как будто бы упавшие с неба или вытолкнутые из преисподней, а коровы и козы там дики, как тигры. Когда охотники с трудом загнали одну старую корову и застрелили ее, то обнаружили, что в результате беготни по скалам они остались без сапог. До берега, где их судно плясало на волнах, было десять миль. Они не добыли мяса даже себе на обед. На этом деле мой знакомый потерял последнюю рубашку и плачет об этом до сих пор. Приходится не торопиться на острова, которые созданы для того, чтобы люди вели себя на них осмотрительно... Я занимаюсь рыбной ловлей каждый год меньше месяца, но этот заработок вполне меня обеспечивает", – закончил он.
Глава XI. За бортом!
Это произошло около десяти часов утра 12 июля, через двенадцать дней после отплытия из Кальяо. За это время я прошел почти тысячу миль и находился несколько южнее Галапагосских островов. Стоя у правого борта, возле грот‑мачты, я насадил на крючок летучую рыбу и забросил леску. Большинство дельфинов плыло под плотом, и с этого места я уже поймал несколько штук.
Однако плот шел так быстро, что леска натянулась вдоль борта, и крючок зацепился за бревно. Мне пришлось лечь плашмя на палубу и перегнуться через борт, чтобы отцепить крючок. Сделать это было нелегко, к тому же опасно, так как поблизости плавали акулы. Мне так и не удалось поймать рыбу с этого места, и я перебрался на корму. Привязав леску к поперечному бревну, я несколько раз подряд забрасывал крючок. Дельфинов не было видно. Я выпустил около двухсот футов лески, растянув ее на всю длину.
Не прошло и минуты, как леска натянулась рывком и, казалось, вот‑вот порвется. Оставаясь натянутой и слегка подергиваясь, она двигалась вместе с плотом. "Большая рыба", – подумал я и принялся выбирать леску. Неужели дельфин? Едва ли. Ведь если бы попался дельфин, он стал бы в ярости метаться во все стороны, вспенивая воду ударами хвоста. А эта рыба тянула леску сильно, но равномерно. Уходя в глубину, леска порой ослабевала, затем вновь натягивалась. Было похоже на то, что попалась акула. Чтобы не дать ей забраться под плот и забиться между бревнами, где я уже потерял одного дельфина, я поспешно выбирал леску. Наконец в восьми футах от кормы появилась здоровенная акула, футов шести в длину.
Когда я наполовину вытащил акулу на плот, ее хвост находился еще в воде. Крючок застрял в углу пасти, и акула перевернулась на спину. Она отчаянно билась, но я продолжал тянуть. Затем она затихла, словно раздумывая, как ей быть дальше. Я все натягивал леску, держа ее в правой руке, а левой дотянулся до остроги, лежавшей позади меня, и, пробив акуле нижнюю челюсть, пригвоздил ее к плоту. Потом я слегка ослабил леску и перегнулся через поперечное бревно, чтобы вытащить крючок из пасти акулы. Акула была мне не нужна, и я хотел только достать крючок. С акулой всегда опасно иметь дело: неожиданно она сомкнет пасть, мгновенная оплошность – и потеряешь несколько пальцев, а то и кисть. Я не раз вытаскивал крючки из пасти акул и был уверен, что и теперь все обойдется благополучно.
Я стоял на опасном месте. Бревна были опутаны морскими водорослями и осклизли от длительного пребывания в воде, а плот, как обычно, покачивался у меня под ногами. Крепко упершись коленями в бревно, я круто перегибался, пытаясь правой рукой выдернуть крючок из зубастой акульей пасти. Широкая пасть была раскрыта на целый фут, и акула свирепо уставилась на меня тусклыми свиными глазами. Расшатывая крючок, я нажимал на острогу, не давая спуску акуле. Крючок начал поддаваться. Это был двойной крючок длиной в два с половиной дюйма, какие применяются профессиональными ловцами тунцов.
Акула не двигалась, и, рванув еще раз, я вытащил крючок. В тот же миг она стала так отчаянно биться, что острога выскользнула у меня из руки. Я потерял равновесие и головой вперед полетел в воду. Я инстинктивно вытянул левую руку, чтобы ухватиться за что‑нибудь. На беду, я попал рукой в пасть акулы и сильно поранил кисть. Внезапно я очутился в водовороте кильватерной струи. Акула, конечно, ушла.
Когда я вынырнул и стал разглядывать руку, плот уже уплывал от меня. На краткий миг я залюбовался своим плотом, который четко вырисовывался распущенными парусами на синем фоне океана. Мой чудесный плот уплывал вместе с облаками...
Я погиб.
В отчаянии я стал плыть за плотом, но тут же сдержал себя, сообразив, что за ним все равно не угонишься. Что делать? Тут я осознал, что леска все еще обернута вокруг моей правой руки, вернее не сама леска, а металлический поводок, к которому был прикреплен крючок. Другой конец лески был привязан к поперечному бревну на корме плота. Я ухватился за поводок, а затем и за леску, которая и потащила меня за плотом. Значит, у меня еще был шанс на спасение! Если леска не оборвется, возможно, что я доберусь до плота, который уплывал наподобие яхты и, словно живое существо, тащил меня за собой.
Перехватывая леску руками, я подтягивался к плоту. Только бы выдержала! Это была старая, довольно изношенная леска, подаренная мне в Кальяо капитаном тунцового клипера.
До плота двести футов! Хватит ли у меня сил догнать его. Он двигался довольно быстро, волнение было умеренное, но ветер крепчал. Моя одежда словно налилась свинцом: шерстяные чулки и резиновые туфли тянули меня ко дну.
Левая рука была сильно поранена, и бившая из нее кровь окрашивала воду вокруг меня, оставляя позади широкий алый след. Где сейчас Длинный Том? Я думал и о других акулах, которых видел накануне. Любая из них могла отхватить мне зубами ногу.
Не дергать. Равномерно, спокойно подтягиваться. Всякий раз, перед тем как ухватиться, пробуй леску. Не дергай порывисто... Плыви свободно, как рыба... Сколько есть сил колоти ногами по воде, чтобы хоть немного снять нагрузку с лески...
Кровь била струей из левой руки. Я думал об акулах, но больше всего меня заботила леска. Выдержит ли она? Мне было известно, что, если акула нападет на меня, то, вырвав у меня кусок мяса, сразу же отпрянет назад, оттолкнувшись мощными грудными плавниками, и оборвет леску. Я знал, что, как только акула подплывет ко мне, надо изо всех сил ударить ее по носу, самому уязвимому месту. Мне случалось бороться с акулами, и я знал, что они трусливы, но сильны, коварны и упорны. Крупная акула, вроде Длинного Тома, быстро справилась бы со мной, оторвав у меня ногу.
Пядь за пядью... Снова отдых. Левая рука начала неметь. Энергичней бей ногами, Бил, разве можно так тащиться! Плот находился прямо передо мной; он только что перевалил через гребень волны и, перед тем как ринуться вниз, застыл на мгновение, ослабив леску. Всякий раз пользуйся, Бил, такой передышкой! Не теряй голову. Не мешкай. Полегче с леской!..
Сейчас у меня под руками была сильно поврежденная леска, вероятно пострадавшая от укусов тунца. Там, на плоту, имелись новые лески, купленные в Нью‑Йорке... Теперь бесполезно думать об этом! Мне казалось, что я весил добрую тонну, но я не мог отпустить леску, чтобы сбросить с себя два свитера, фланелевую рубашку и брюки. Левая рука начала совсем сдавать.
Теперь я отдыхаю и нахожусь так близко от плота, что мне слышно, как ударяются волны о его борта и как бурлит вода между бревнами. Еще одна поврежденная часть лески осталась позади. А ведь леска выдержала акулу. Выходя из воды, она поднимается к поперечному бревну на корме. Еще несколько футов... Держи себя в руках! Дюйм за дюймом, осторожно! Вот и руль! Осторожно! Осторожно!
Наконец я ухватился за верхнюю часть чугунного руля, затем за цепь и дюйм за дюймом стал подтягиваться кверху на бревна, где еще совсем недавно билась акула... Я ложусь ничком на скользкие, покрытые водорослями бревна, обмываемые волнами. У меня кружится голова. Я спасен! Когда плот накреняется, я начинаю скользить к воде, но быстро цепляюсь руками за цепь и удерживаюсь. Наконец я переползаю через поперечное бревно и оказываюсь на борту.
Из левой руки кровь бьет струей. Вся палуба залита кровью. По временам у меня темнеет в глазах. Я еще далеко не спасен. Надо немедленно заняться рукой.
Отрезав кусок лески, я в нескольких местах перетянул предплечье. Потом достал из каюты свайку, висевшую на крючке, и сделал из нее турникет. Это мне помогло, но все же не совсем остановило кровотечение. Тогда я поднял руку над головой и некоторое время так ее держал. Кровотечение остановилось. Вдев белую нитку в иголку, я как умел зашил рану. Была разрезана вена, а возможно, и артерия, идущая от основания большого пальца к указательному. Большая артерия запястья была задета, но не разорвана. Я с трудом соединил края раны, и, когда кончил зашивать, кровь все еще выступала из шва.
Затем я смазал рану вазелином и аккуратно забинтовал. Я понимал, что нужно предотвратить заражение. Окончив перевязку, я обнаружил в своей аптечке пенициллиновую мазь, но мне не хотелось разбинтовывать руку, и я решил применить эту мазь при следующей перевязке. Растянувшись на спине, я несколько минут массировал руку.
Я почувствовал себя лучше, когда съел немного сахару и выпил кофе. Теперь, на плоту, я находился в безопасности.
Я вспомнил, как еще в Нью‑Йорке обещал Тедди, что один или два конца всегда будут тянуться за плотом. Если бы я выполнил это обещание, то, упав в воду, без особого труда взобрался бы на плот. Я подумал о том, как мучилась бы Тедди, напрасно ожидая меня год за годом. Она никогда бы не узнала, что со мной случилось...
Сбросив промокшую насквозь одежду, я снова пришел в хорошее настроение и во все горло запел песню. Затем я прошел на нос, мне казалось, будто я долгое время не был на плоту. Икки, клевавший кукурузный початок, взглянул на меня и продолжал свое занятие. Микки крепко спала под лебедкой. Я перебрался обратно на корму и, хотя забинтованная рука мне мешала, набрал несколько ведер воды из океана, чтобы смыть кровь с палубы и стенки каюты. Было около полудня, но я решил не делать астрономических наблюдений, чтобы дать отдых раненой руке.
Медленно тянулись дневные часы. Свет постепенно угасал, и снова воцарилась тишина.
Настала ночь. Большие волны проносились мимо меня.
– Скажите мне, – спросил я их, как это часто делал, – куда вы так быстро несетесь?
И мне показалось, что я услыхал в ответ:
"Сегодня ты еле‑еле добрался до плота. Быть может, мы тебе немного помогли, когда ты цеплялся за леску. А ведь она чуть‑чуть было не порвалась. Время от времени мы слегка подталкивали тебя... Однако мы спешим..."
Сегодня я оказался на волосок от смерти по своей собственной вине. Увидев, что на крючок попалась акула, я должен был перерезать леску. Сколько раз Тедди, бывало, умоляла меня махнуть рукой на крючок и обрезать леску, когда в водах Флориды или близ Багамских островов мне попадалась акула!
Луна выглянула из облаков, и небо стало проясняться. Неподвижно застыли причудливые облака, похожие на группы алебастровых фигур. А внизу темнел волнующийся океан.