О. С.: И все-таки, если попробовать еще раз понятъ: что тебе мешает?

Н. Д.: Я могу сказать, что мне мешает: мне мешает не неумение писать и не нежелание. Мне мешает робость, я ужасно теряюсь и не могу продолжать работу. И еще я могу сказать, что у меня ужасно нервы разыгрываются. Если такая задача ставится, я не могу ничего с собой сделать.

Лето 1996 года

!Щ

Н. Д.: Теперь, когда я два с половиной года спустя перечитываю эту запись, мне кажется, что мы с отцом все-таки что-то нашли. Просто надо упорно, каждый день тренироваться в самых простых вещах: в быстром, аккуратном написании букв, так мне кажется в свете нашего недавнего опыта.

Декабрь 1997 года

Н. Д.: В общем, в результате всего моего опыта занятий письмом я пришел к выводу, что я должен сконцентрировать все свои психологические ресурсы, чтобы преодолеть барьеры, отделяющие меня от письма.

Января 1994 года

Н. Д.: Мне трудно одним и тем же долго заниматься, отец это хорошо понимает, часто меняет. Мы занимались ассоциациями, потом мне это наскучило и мы стали заниматься переводом с французского, а потом самозаданиями. Они мне сейчас очень нравятся, я думаю, мы будем заниматься ими. Они мне помогают научиться управлять своим телом и делать разумные вещи.

Сегодня основные темы мы обсудили, но я мог бы обсудить еще то, что мне кажется очень важным, — усвоение навыков. Это для меня важная проблема, закрепление того, чему я уже научился. Я это хорошо вижу по тому, как я выполняю самозадания. Раньше я как-то не понимал, зачем их еще надо делать, но вот теперь, после перерыва, получается хуже. Ужасно я от этого огорчаюсь и не могу понять, почему то, чему я уже научился, не остается для меня привычным. После нескольких уроков начинаю луч-(ше писать, но после перерыва начинаю писать хуже. Тут, видимо, существует некоторая проблема, которую я не очень понимаю.

Мая 1996 года

Н. Д.: Теперь о моих уроках с учителем математики М. П. Он на меня оказал немалое влияние, я у него многому научился или во всяком случае многое понял, чему мне надо учиться, и также узнал кое-что относительно некоторых человеческих качеств, о которых нельзя уверенно сказать, хорошие они или плохие.

Наши уроки с М. П. не были уроками, предназначенными для человека с моими проблемами. Мой учитель математики считал, что со мной надо заниматься так же, как он занимался с любым другим учеником, не

имеющим никаких нервных заболеваний. А принцип этих уроков состоял в том, чтобы от меня получить максимум моих ресурсов не только интеллектуальных, но и моральных, и, главное, волевых.

[Рисунок и подпись к нему:] Запись, принесенная Николаем из дома. Текст: «Мучаюсь от неуверенности, надо ли мои мысли и воспоминания организовывать, одному принципу подчиняясь, или лучше мне их более свободно излагать Я решил раньше расположить то, что относится к моим детским воспоминаниям, а потом о родителях, а потом мои размышления»

Ничего особенно успешного, как я это теперь понимаю, из этого не получилось и получиться не могло, потому что у меня мало было тех качеств, прежде всего интереса к предмету, которые могли бы помочь мне мою волю и мышление мобилизовать. Но огром-

ное значение для меня уроков с М. П. заключалось не в уроках по его предмету, а в тех многочисленных наших разговорах, которые происходили на уроках и чрезвычайно были для меня интересны.

Эти разговоры были чрезвычайно интересны тем, что он рассказывал о своих принципах религиозных. Надо вообще упомянуть о том, что он человек чрезвычайно сильно верующий и строго соблюдающий все религиозные предписания. Ну и вообще по разным человеческим проблемам у него была сильная склонность излагать готовые истины подобно проповеднику. Но не так, как проповедник, который просто повторяет выученные правила, а как проповедник умный, сам продумавший все проблемы и обладающий силой логики и убеждения.

И у него всегда была очень определенная точка зрения относительно всех этих проблем и ситуаций, и все его суждения и советы были пронизаны одной идеей — высшей моральной ответственности человека и перед собой, и перед Богом. Очень все это резко контрастировало с тем, что я привык слышать от своих родных, которые по своему мировоззрению скорее люди либерального толка, очень мягко умеющие судить о людях, об их поступках, об их психологии. У них, я бы сказал, подход научный, то есть прежде всего они исходят из стремления понять, почему люди поступают так, а не иначе, что происходит и для чего. Что же касается М. П., для него важнее всего вынести суждение императивного характера.

Ему важнее всего определить, что и как в каждом конкретном случае надо делать и думать. Думаю, что это качество явно не достойно ни похвалы, ни порицания, так как оно, с одной стороны, обнаруживает неспособность к пониманию всей сложности человека и его жизни, но, с другой стороны, оно дает четкие моральные принципы, которые могут служить для того, чтобы различать добро и зло.

Я очень любил М. П., хотя мне всегда казалось, что в нем не хватает настоящей человеческой теп-

лоты и способности любви. Очень мне всегда казалось, что, и он меня любит. И он был со мной нежен и навещал меня, когда я был в больнице, привозил прекрасные подарки, мне тогда казалось, что это был очень мне близкий человек. Но я был глубоко в нем разочарован, когда он внезапно прервал отношения с моей семьей.

Очень мне трудно до сих пор понять, чем это объясняется, однако у меня есть некоторые предположения. Одно из них состоит в том, что у него было сильное желание превратить меня в такого же верующего человека, как он, но я на это его желание ответить, увы, не смог.

Второе мое предположение. Может быть, он увидел, что наши уроки не ведут никуда. Я выполнял его задания, но эти уроки не развивали во мне ничего, что мне было особенно нужно.

Два слова об отношении к религии. Этот вопрос для меня важен и в то же время неясен. Очень я сильно заинтересовался христианством и Христом, когда был еще маленьким. Отец дал мне учебник для пятого класса по истории, в этом учебнике было несколько слов о каких-то сектах, которые преследовались властями. И так я впервые узнал о христианстве. Почему-то я понял, что это что-то важное, несмотря на то, что в учебнике об этом говорилось очень мало и пренебрежительно.

Я показал отцу эту страницу и попросил рассказать, и он рассказал и почитал Евангелие. Для меня это был интерес не к религии как таковой. Мне не очень понятно, что такое верить в Бога, и есть ли для этого какие-то основания. У меня был взгляд на мир скорее материалистический, но я чувствовал, что за этим стоит какая-то высшая сфера человеческой жизни, что это, может быть, самое важное, что люди про себя смогли узнать.

Что же касается М. П., то он требовал какой-то не раздумывающей, не требующей никаких доказательств веры и учил меня, что-то, что мы знаем о

мире, — это внешняя сторона, а есть еще внутренняя, то, с чем имеет дело религия. Ну я не очень мог это понять и особенно, как могли эту сторону жизни символизировать какие-то ритуальные телодвижения. Ужасно мне не понравилось, когда мы были в гостях у М. П. и вся его семья перед обедом читала молитвы, причем видно было, что девочкам это делать не хочется, и они делают это только из страха перед отцом. Это производило впечатление отталкивающее. Если бы я и мог обратиться в веру, то не с таким жестким и нетерпимым учителем.

Тем не менее его рассказы о религии, его мысли были мне чрезвычайно интересны, я очень много от него узнал важного. А его философский, точнее можно было бы сказать морально-философский склад ума и его знания много дали мне для понимания жизни за пределами моей семьи, жизни, которой я совсем не знал.

Очень я, несмотря ни на что, М. П. благодарен, мы провели вместе много интересных часов. А еще я благодарен М. П. за то, что он внушал мне чувство человеческого достоинства. Для Ольги Сергеевны и родителей я был ребенком, больным, которого они ужасно любили и хотели помочь. М. П. видел во мне человека с обязанностями.

Еще раз хочу пожалеть о том, что М. П. от нас внезапно ушел, мне бы хотелось продолжать с ним знакомство, именно знакомство, иногда встречаться и разговаривать. А еще мне хотелось бы пожелать ему больше человеческой теплоты в отношениях со своими учениками.

Июня 1996 года

Н. Д.: Очень я хотел рассказать о моих уроках физкультуры, которые вела со мной одна замечательная женщина. О ней я буду помнить всю жизнь,

так как именно она впервые дала мне почувствовать мое человеческое достоинство.

Мне сейчас трудно вспомнить, как ее звали, так как мы давно не встречались с ней, тем не менее она перед моим умственным взором стоит как живая. Эта женщина была преподавательницей физкультуры для психически нездоровых детей, но у нее самой вид и манера держаться были такими, как будто она работой занимается какой-то очень веселой и доставляющей ей радость.

Эта преподавательница всегда была со мной очень ровной, спокойной, веселой. И хотя, конечно, она умела командовать на уроках, и это было для меня чрезвычайно важно, она со мной обращалась, как с каким-то младшим товарищем, которому она должна передать известные ей навыки, ни в чем другом она превосходства не показывала. А еще важно, что она не проявляла ко мне жалости, которая у моих родителей чувствуется, и у моих любимых учителей, отношения ко мне, как к человеку, который требует какого-то особого подхода, заботы.

У моей преподавательницы этого не было, она разговаривала со мной как с человеком, с которым ей приятно и которого хочется чему-то научить. Я ей ужасно благодарен, так как, кроме отца и Ольги Сергеевны, ко мне так никто не относился.

Отец относился ко мне, как к равному, если дело не идет о моем поведении, если мы обсуждаем какую-то нас обоих интересующую проблему. В другой ситуации отец ведет себя иначе, и это естественно, так как ему бывает трудно побудить меня нормально себя вести.

Что же касается моей преподавательницы физкультуры, то она не хотела ничему меня научить, кроме тех упражнений, которыми мы занимались, и именно это ставило нас в равное положение. Я точно так же учился бы этим упражнениям, если бы был нормальным человеком. Ужасно мне хотелось бы ее увидеть и о чем-нибудь с ней побеседовать.

Теперь я хотел бы рассказать еще об одном человеке, с которым жизнь меня свела. Это Тамара Эйдельман. Тамара вместе с другими ребятами, моими сверстниками, в том числе моей кузиной дальней, занималась с нами историей русской и средневековой. Дело в том, что мне очень хотелось заниматься историей с хорошим специалистом. И получилось так, ,-нто небольшая группа ребят, учившихся в одном классе с моей кузиной, тоже искали такого преподавателя, так как их не удовлетворяло преподавание истории в школе. Я думаю, что Ольга Сергеевна была в курсе, и мои родители хотели, чтобы я занимался с ребятами моего возраста. Обратились к дочери друга моего отца Натана Яковлевича Эйдельмана.

Тамара оказалась человеком умным и интересным преподавателем. Мне особенно нравилось, что она преподавала историю не как изложение каких-то фактов и событий, но учила нас самостоятельному осмыслению событий, поиску ответа на наиболее трудные вопросы о причинах исторических процессов.

Лично для меня Тамара была хороша еще и тем, что прекрасно ко мне относилась, тоже без всякого, как и Ольга Федоровна, снисхождения, вступала со мной в дискуссии по некоторым вопросам. Хотя я, естественно, разговаривал с ней с помощью папы, она никак не выделяла меня из среды других ребят, так что я чувствовал себя равным со всеми. А иногда мне удавалось найти более удачное и полное объяснение, чем моим товарищам по этим занятиям.

Конечно, это тоже мне очень помогло, и я понял, что не отстал от других ребят по интеллекту, хотя и раньше отец и мать часто одобряли мои мысли и показывали, что считают меня умным человеком, но я никогда не мог знать, говорят ли они искренне или хотят меня ободрить. Побывав же на занятиях Тамары Эйдельман, я понял, что, если иметь в виду чисто теоретический интеллект, я не особенно отличаюсь от других ребят моего возраста. Что мне лучше помогло понять природу моих бед.

О наших уроках с Тамарой я хотел бы сказать, что они были для меня первым выходом в какую-то среду, не связанную непосредственно с кругом домашних знакомых, и чем-то похожим на профессиональную учебу. Конечно, это очень слабый намек на такие отношения, но я понял, что если бы жизнь позволила бы мне участвовать в учебной работе, где я один из многих учеников, а не объект чей-то заботы, то мне, может быть, легче было бы преодолеть свои трудности. В этой ситуации я чувствовал себя не каким-то несчастным и больным, но человеком, который может как-то участвовать в общении с другими людьми, хотя бы и посредством отцовского перевода.

О. С.: Помнишь, ты еще был в подобной ситуации, когда лежал в больнице с переломом ноги?

Н. Д.: У меня была такая ситуация, когда я с переломом ноги лежал в больнице. С помощью отца я участвовал в умственных играх с ребятами, и ребята с удовольствием относились к моим удачам и считали меня человеком с каким-то дефектом, а не вообще неполноценным. Это было мне очень приятно.

Июля 1996 года

Н. Д.: Очень я хотел бы последний раздел посвятить тем нашим занятиям, которые проходят у меня с моими учителями. Я бы хотел об этом вам сообщить и это было бы неким взглядом на мои надежды, которые так или иначе неразрывно связаны с уроками, доторые у меня сейчас идут и это будет моим концом.

Ужасно я мало успеваю продумывать то, что со мной происходит, так как у меня теперь не так уж мало дел и занятий и эти дела у меня отнимают много сил, много умственной энергии, так что мне не часто остается время и силы для раздумий и тщательного анализа нового опыта.

Я бы хотел подумать вместе с Ольгой Сергеевной о какие мне сделать выводы из последнего пеиода моей жизни, периода чрезвычайно отличного от предыдущих. Главное отличие его в том, что у меня теперь несколько превосходных молодых учителей, которые мне теперь уделяют массу внимания, Манного времени и сил. Наверное, они не против эти уроки проводить, так как это их профессия и они люди молодые и ищущие. И я не могу не выразить мою радость и благодарность тем, кто в этом так или иначе участвует. И у меня сильная потребность продумать эти уроки, которые, если не ошибаюсь, продолжаются уже около, если не больше, года. Ну, я не могу не Ясказать и о том, что учителя помимо профессионального интереса просто, как мне кажется, прекрасно ко мне относятся, и меня это вдохновляет.

Теперь о самих уроках. Эти уроки направлены на то, чтобы я научился делать множество простых для нормальных людей, но трудных для меня вещей и дел, которые необходимы в повседневной жизни. Ничего ненужного или случайного в этих уроках нет, все тщательно продумано: и последовательность действий, и игры, и упражнения, воспитывающие во мне умение какие-то вещи не под давлением или по приказу выполнять, но самостоятельно уметь их делать. Мне иногда кажется, что у меня эти уроки пробуждают потребность в большей самостоятельности. То есть я эту потребность и раньше очень сильно чувствовал, но, так сказать, чисто теоретически, в жизни я всегда избегал самостоятельных действий, кроме тех, от которых я получал непосредственное удовольствие. Теперь же у меня появляется желание что-то полезное сделать: что-то убрать, помочь по собственной инициативе. Правда, я не всегда это делаю, так как я не всегда уверен, что делаю то, что нужно.

Но во всяком случае такие желания для меня — вещь новая и меня радующая. Я уже научился многим вещам и выполняю их, по словам учителей, неплохо. Вся моя жизнь приняла другой характер. У

меня появилось больше времени, занятого конструктивными делами, а не пустым и бесцельным времяпровождением. Я не хочу разбирать подробно все методы, учителями используемые. И хочу перейти к некоторым размышлениям о том, насколько они могут породить у меня устойчивые изменения в поведении и всей жизни.

Прежде всего я думаю, что они достигают своей непосредственной цели — то есть я действительно научился тому, чего раньше не умел. Далее, у них и то громадное достоинство, что они увеличивают мою уверенность в моих возможностях, а значит и мои не очень устойчивые надежды. Я могу сказать, что они действительно питают мои надежды, и это очень важно, но я не очень еще уверен, что эти занятия могут достичь той цели, ради которой они были задуманы и организованы. Я имею в виду мою способность к целенаправленным действиям. Мне кажется, что мои учителя преувеличивают необходимость каждым моим движением управлять и недооценивают моей способности действовать без их постоянного контроля и побуждения.

Я это говорю не потому, что хочу принизить их прямо-таки героический труд. Нет, просто мне кажется, что по мере того, как уроки дают результаты, может быть, стоит менять методы в том направлении, чтобы я мог проявить свою волю.

Ноября 1997 года

Н. Д.: У меня в этот период много произошло важных событий. Очень я хорошо и много занимался с моими молодыми и великолепными учителями и очень многому у них научился. Ну, во-первых, они уже научили меня на какое-то время преодолевать мои недостатки, такие как распущенность в движениях, неумение собраться, чтобы делать целенаправленно. Когда я с ними работаю, я очень хорошо

собираюсь и чувствую, что действую нормально, четко, в общем на какое-то время становлюсь не тем человеком, каким обычно являюсь.

Проблема моя не в том, чтобы научиться еще лучше это делать. Проблема в том, что в обычное время у меня почти ничего от этого не остается. И родители мои от этого страдают, так как я доставляю Зим много хлопот, а они не могут меня побудить прийти в то состояние, в котором бываю я во время урока.