О. С.: Ты представляешь себе какие-то конкретные проблемы, боишься чего-то конкретно?

Н. Д.: У меня вообще нет каких-то конкретных страхов, просто я боюсь, что начнется другая жизнь, где будет больше задач и ответственности. Это тот страх, который испытывал бы маленький ребенок, которого родители кормят и одевают, от перспективы его немедленного превращения во sвзрослого человека. Я вижу на примере родителей те сложности, которые возникают и на работе, и дома, и это тянет меня к тому паразитическому младенческому состоянию, которое не требует от меня никаких особых усилий и напряжения. Так что это страх перед жизнью более сложной. Я прекрасно понимаю, что это ненормально, этот мой страх надо как-то преодолеть, но для меня это очень сложно.

Октября 1993 года

*Н. Д.: Очень я мало помню мои наиболее ранние впечатления. Лучше всего я помню, как у меня возникло ощущение, что мне не хочется пользоваться речью так, как от меня ожидали мои родители. Я уже умел тогда хорошо говорить, у меня не было

никаких трудностей произношения любых слов, а когда меня просили читать стихи, у меня не было никаких трудностей, и стихи я читал с удовольствием. Тем не менее у меня не было никакого желания рассказать что-то моим родителям или им задать вопрос.

Почему это было так, у меня нет ясного представления. Могу лишь вспомнить, что испытывал неприятные чувства, если меня просили на какой-то вопрос ответить. Мне ответ не было трудно дать, но необходимость выступать в роли ребенка, которого как бы проверяют, что он может и чего не может, меня раздражала.

У меня не было никакого желания никого ни о чем спрашивать, так как мне хотелось бы все понять без каких-либо объяснений. Конечно, это было неумно, но вот такое у меня было настроение. Вероятно, настроение это потому возникло, что у моих родителей ужасно сильно было желание, наверное, очень понятное и доброе, как можно больше мне рассказывать, и меня это переутомляло.

Вот что я могу рассказать о том времени, когда я еще мог разговаривать. Причем я хочу подчеркнуть, что никакого протеста против речевого общения у меня еще не было, просто у меня было какое-то, непонятное мне и теперь, торможение в отношении моей собственной речевой активности. Я, наверное, не умел родителям об этом сообщить, если бы я сообщил, они, наверное, выводы какие-то разумные сделали бы, но так как они этого не знали, они со мной много разговаривали. У нас тогда была семья большая, пять человек, и все они со мной разговаривали и между собой, и меня это утомляло и хотелось куда-то уйти.

Кроме того, я не умел, наверно, как-то поставить перед ними вопрос о том, чтобы больше мне бывать не в их обществе, а просто побыть одному, чтобы привести в порядок мои, уже начавшие пробуждаться, размышления и впечатления. Наверно, я тем

отличался от других детей, что у меня была повышенная чувствительность к тому, что происходило вокруг. Дети как-то отключаются от того, что происходит в мире взрослых, играют... У меня же иное было отношение к окружающему. Каждая возникшая в семье ситуация на меня влияла. Часто это были ситуации, которые не могли меня оставить равнодушным,— споры, конфликты Все это меня очень волновало, будоражило, я все это переживал, и, наверно, моя перегрузка, связанная с моей повышенной чувствительностью, меня переутомляла.

То, что я рассказываю, я не осознавал тогда, просто я теперь стараюсь объяснить Насколько я помню, мои родители, мой папа, в какой-то мере, чувствовал все это и, в какой-то мере, пытался упорядочить мою жизнь в кругу семьи, но другие на него обижались.

У меня нет ясных воспоминаний о том, что я делал до трех примерно лет. Вообще, мне помнится чрезвычайно большое удовольствие, которое я получал от прогулок с моими родителями, и всегда мне особенно нравилось гулять по нашим окружным бульварам, на которых всегда что-то происходило. Я любил смотреть на деревья, людей, которые на бульварах выглядят иначе, чем на улицах. Они более спокойные, радостные.

Важные для меня книги

Ноября 1997 года

О.С. задает вопрос о книгах, которые он читал или ему читали. Значил ли для него что-то тот мир сказок и волшебных историй, в котором живут маленькие дети?

1 Н. Д.: Я прошел через мир сказок и волшебных историк еще в раннем детстве, когда мне мои родители и баба Наташа много рассказывали разных историй и читали Пушкина Одно из первых моих впечатлений этого рода связано с «Песнью о вещем Олеге». Я даже, когда начинал говорить, я ее читал сам вслух наизусть. «Радуга-дуга» была моя любимая книга, картинки там были ужасно смешные и интересные Никогда я эту книгу не вижу, думаю, что она не сохранилась, может быть, ее какому-нибудь ребенку подарили, вообще мои вещи часто переходили к младшим детям из знакомых и родственных семей. Книги много внесли в мою жизнь и дали мне возможность узнать, что переживают и как свои переживания ощущают люди, у которых жизнь сложилась нормально.