Политизированные образы прошлого как зрелище для народа

Иной раз приобщение к славе предков происходит иным путем. В ряде случаев древние поселения национального значения используются политиками для каких-либо знаковых поступков: заявлений, проведения избирательных кампаний и пр. Известные примеры связаны с французскими политиками, выступавшими на древних памятниках, связанных с памятью о деяниях галлов. Так, в 1985 г. при поддержке президента Ф. Миттерана были проведены престижные археологические раскопки на месте галльской крепости Бибракте на Мон-Беврей, где вождь галлов Верцингеторикс пытался добиться их объединения в борьбе с римлянами. Поэтому, выступая на церемонии открытия археологических исследований, президент назвал Бибракте “местом, где совершилось первое событие в нашей истории”, и объявил эту крепость национальным символом. Раскопки в Бибракте дали мощный импульс развитию местной археологии, придав ей национальное значение. Они еще раз подтвердили идентификацию Франции с Галлией.[91] К той же идее прибегали и другие французские политики: лидеры оппозиции Жискар д’Эстен и Жак Ширак начали свою избирательную кампанию в 1989 г. именно в Жерговии, где галлы одержали внушительную победу над римскими легионами. В свою очередь, Национальный Фронт Ле Пэна среди прочих лозунгов использовал шовинистический лозунг “Галлию галлам”. В 1990 г. Ле Пэн провел свою пресс-конференцию в Алезии, где галлы потерпели окончательное поражение. Там он призывал французов “держаться своих корней” и “сопротивляться вторжению” иммигрантов.[92] Как мы видели, аналогичную символическую стратегию в ряде случаев пытался применять и Путин.

В других случаях во время избирательных кампаний или при произнесении знаковых речей политики принимают образ какого-либо древнего героя. Так, летом 1991 г. Лал Кишан Адвани, глава праворадикальной партии Бхаратья Джаната, участвуя в избирательной кампании в Индии, нередко выступал в образе бога Рамы.[93] А в Южной Индии бывший киноактер, ставший политиком, пытался остаться в своей должности на второй срок, делая себе рекламу с помощью плакатов, изображавших его в ролях разнообразных богов, которые он играл в хорошо известных фильмах. И это оказывало большой эмоциональный эффект на настроение избирателей.[94] В свою очередь бывший президент Ирака Саддам Хуссейн одно время стремился вести свой род от вавилонского царя Навуходоносора II и иной раз даже изображался рядом с ним на плакатах и картинах. Затем, уже в 1990-х гг., он нередко уподоблял себя древневавилонскому царю Хаммурапи и произносил речи от его имени.[95]

Депутат Верховной Рады Украины Олесь Доний предпочитает выступать перед избирателями в одеянии анархиста, причем выбирает для таких встреч бывшую столицу махновцев Гуляй Поле. А президент Саакашвили после поражения в краткосрочной войне в Южной Осетии в августе 2008 г. сравнил свои действия против России с действиями Св. Георгия, боровшегося с Римским императором. В грузинском контексте такая метафора имеет глубокий смысл и звучит убедительно, ибо Св. Георгий считается небесным покровителем Грузии.[96]

Все это говорит не только о роли зрелищности в политике, но и о стремлении политиков легитимизировать свои решения и действия ссылками на едва ли не вечные геополитические расколы и архетипы, с железной последовательностью заставляющие “лидеров нации” веками и даже тысячелетиями действовать совершенно определенным способом, что якобы мало зависит от их личной воли.[97] В устах и действиях ряда политиков это может опираться и на “волю богов”, что возвращает в современную политику принципы древнего мира, давно утратившие свою легитимность. Между тем, в ряде случаев это действует на общественные эмоции, которые посильно эксплуатируются политиками в своих целях, внося в публичную политику изрядную долю популизма. В этой парадигме находит свое место и поиск достойных предков, к могуществу и мудрости которых можно было бы апеллировать.

Таким образом, интерес президентов и других политиков в новых постсоветских государствах к прошлому не столько вызывается сугубо познавательными целями, сколько прямо связан с поиском национальной идеологии и символической презентацией своих политических проектов. Это осуществляется разными способами: пишутся Великие национальные нарративы, где большое место уделяется образу нужных предков; для своих выступлений политики иной раз выбирают значимые исторические места; иногда некоторые политики пытаются уподобляться историческим героям, включая далеких предков. Кроме того, предкам возводятся памятники, их заслуги отмечаются национальными праздниками, их именами называются улицы и площади городов. Описанию героических деяний предков посвящаются романы и кинофильмы.[98]

Этот поиск наполнен драматическими коллизиями, ибо далеко не всегда предлагаемые учеными версии отвечают тайным чаяниям верховной власти.[99] В таком случае ученые могут и пострадать, как это не раз происходило в Туркмении в 1990-е гг. Иной раз власть оказывается не в состоянии сделать выбор из предлагаемых ей противоречащих друг другу версий истории, и тогда национальный нарратив страдает отсутствием внутренней логики. Вместе с тем, отнюдь не логики ожидают от мифа его заказчики. Ведь главную ценность составляет его мобилизационный потенциал, и именно поэтому миф апеллирует в первую очередь к эмоциям, а не к разуму.[100] Вот почему важнейшими средствами репрезентации мифа служат вовсе не труды ученых, а художественные произведения, кинофильмы, массовые праздники и гулянья, социально-политические ритуалы, памятники героям и их чествования, плакаты и реклама, сообщения СМИ, топонимика и пр.

Кроме того, внимательные наблюдатели уже не раз отмечали, что празднования великих исторических дат нередко организуются накануне президентских выборов, что позволяет действующим президентам использовать народное ликование для поддержки своей кандидатуры или кандидатуры своих ставленников.[101]

В этом плане определенный интерес представляет и введение археологических ассоциаций в государственную символику. Так, современный герб Казахстана, наряду с кочевническими мотивами, включает изображение крылатых коней, взятое из древнеиранской (парфянской) традиции. Таким образом, герб апеллирует к упомянутому выше этногенетическому мифу, национализирующему наследие древних ираноязычных кочевников.

Герб Республики Туркменистан также отсылает к отмечавшемуся выше мифу о синтезе земледельческого и кочевого наследия. В нем сочетаются изображения, с одной стороны, традиционных ковров и скакуна-ахалтекинца, а с другой – хлопка и пшеницы.[102] Все это соответствует версии этногенеза, представленной в “Рухнама”.

Новая якутская национальная символика также не обходится без этногенетических мотивов. Саха-якуты подчеркнули свою культурно-генетическую связь с прибайкальскими скотоводами-курыканами, воспроизведя в центре герба изображение всадника-знаменосца с раннесредневековой писаницы, относящейся к курумчинской археологической культуре VI-X вв.[103]

В свою очередь, в первой половине 1990-х гг. власти Северной Осетии добавили к ее названию термин “Алания” и включили аланские атрибуты в государственную символику (бело-красно-желтый флаг, символизирующий трехчастное деление аланского общества, и аланский золотой барс на республиканском гербе). А первый президент республики А. Галазов неоднократно называл осетин “наследниками скифо-сарматской цивилизации”.[104] В связи с этим в современной Осетии огромной популярностью пользуются археологические исследования, связанные со скифо-сарматской и особенно аланской тематикой.

Таким образом, государственная символика оказывается нагруженной глубоким смыслом и демонстрирует то, каким власти видится место данного народа в мире и в каком образе она хочет представить его мировому сообществу. Эта символика очень часто апеллирует к примордиальным этническим корням, подчеркивая неразрывную связь с романтизированными древними предками и их высокими моральными ценностями.