Путешествие на восток дельты

16 августа 1962 г. мы с Гелей и неизменным Михаилом Александровичем Шувариным выехали на восток. Через протоки, которые стали для нас привычным пейзажем, мы выбрались в Бузан и Сумницу. Эти широкие реки четко разграничивают холмистую область центральной дельты, т. е. Хазарию, и аллювиальную равнину, расстилающуюся на восток. Мы спустились по Сумнице к протокам ее низовий, где течение становится просто бешеным, несмотря на пологий рельеф. Чтобы хоть несколько часов отдохнуть от жужжания комаров и оводов и тяжелых испарений тростниковых джунглей, окаймляющих узкие протоки, мы вышли в Иголкинский банк, где землечерпалка прорыла канал для углубления фарватера.

Вода в канале неслась как сумасшедшая, но кругом было море по колено (буквально), и мы с Гелей вышли на круглые островки, образованные выкидом землечерпалки. Вдруг... кость, очень древняя и разбитая человеком, затем черепок, окатанный водой! Мы бросились искать и собрали целую коллекцию фрагментов больших сосудов из черной, плохо отмученной глины с вмятинами от пальцев древних мастеров. Кроме этих, нашлись еще черепки сероглинных, тонкостенных сосудов меньших размеров. И те и другие были знакомы нам, так как аналогичные сосуды мы уже встречали в хазарских погребениях. Что означала эта находка?

Землечерпалка прошла культурный слой хазарского поселения и выкинула черепки VI в. со дна морского. Абсолютная отметка дна канала – минус 29,6 м. Так как ветровые нагоны в этой части Каспия достигают 2 м, то во время существования поселения уровень моря должен был быть минимум на 3 м ниже, т. е. море стояло на отметке минус 32,5 м. Такую же цифру мы получили при исследовании Дербентской стены, значит, все наши расчеты подтвердились.

Итак, наконец-то мы попали на самую древнюю хазарскую землю. Мы стояли по колено в воде, а между нашими ступнями и слоями, содержавшими хазарские памятники, было еще полтора метра донных отложений. Да, Хазария – это в полном смысле русская Атлантида, а область бэровских бугров только ее северная окраина. Гипотеза претворилась в реальность. Факты, подтвердившие мысль, лежали на моих ладонях.

Однако возвращаться домой было рано. Надо было очертить Хазарию с северо-востока, так же как мы очертили ее с запада.

Мы поднялись по широкой реке Кигачу, текущей в низких степных берегах, на которых мы находили только татарскую керамику XIV в. Здесь была сухая трава на склонах, легкий, колючий воздух, так не похожий на густую атмосферу дельты, и у излучины реки мы увидели форпост пустыни – огромные барханы. Здесь не было следов хазарской керамики, но зато снова начали попадаться обломки гузских черепков. Граница Хазарии замкнулась. Мы вышли в Ахтубу и поднялись по ней, насколько позволил ее фарватер. Есть места, где песок намыт настолько, что эту могучую реку можно легко перейти вброд. На левом берегу Ахтубы количество гузских черепков местами очень велико. Очевидно, кочевники пригоняли сюда стада на зимовку, чтобы весной отойти обратно в Рын-пески. Хазарских черепков здесь нет.

Теперь, очертив границу Хазарии, мы можем и должны дать ответ на вопрос: были ли хазары кочевниками? Территория, на которой есть хазарские памятники, меньше всего пригодна для кочевого скотоводства. Летом пышные луга дают возможность прокормить большие стада, зимой здесь есть укрытия в приречных лесах и возможности подкорма, если запасено сено. Возможно, что хазары весной выгоняли скот на близлежащие пастбища, но даже это предположение – лишь гипотеза, которую невозможно ни доказать, ни обосновать. Рыболовам и садоводам кочевой быт всегда чужд, а жители дельты Волги были именно таковыми. Скорее всего традиции кочевого быта сохранились у потомков тюркютов, поселившихся в Хазарии, и это дало повод многим исследователям считать хазар кочевым народом.

Впрочем, оседлость не мешает ни совершать далекие походы, ни завоевывать чужие земли, ни жить за счет побежденных соседей. Все это хазары делали успешно и не вопреки тому, что у них были «села и нивы», как сказал поэт, а благодаря этому. И в те отдаленные времена для войны были нужны деньги и еще раз деньги, а интенсивное земледелие приносит больше прибавочного продукта, чем экстенсивное кочевое скотоводство.

Маршруты, которые мы делали уже в 1963 г., позволили уточнить много деталей, но не дали ничего принципиально нового. Историческая география, сказав свое слово, уступила место археологии, науке о памятниках: погребениях и вещах, в них найденных. Первые рассказывают о смерти, вторые – о былой жизни. Для исследователя то и другое одинаково важно.

Глава седьмая

Могилы и размышления

О жизни и о смерти

Люди, принадлежащие к разным народам, разнятся между собою не столько по образу жизни, сколько по отношению к смерти. На первый взгляд – это парадокс. Принято считать, что смерть равняет все и всех. Но так ли это? Подумаем и разберемся.

В жизни человек минувших эпох хотел иметь пищу и женщину, кров над головой и детей – продолжателей его рода, своеобразное ощущение бессмертия в потомстве. Чтобы осуществить эти скромные чаяния, ему были нужны орудия и оружие, предпочтительно наилучшие из тех, какие в его время на тогдашнем уровне техники существовали. Если он их и не изобрел сам, то воспроизводил все, что видел у соседей, а если и это оказывалось сложно, то выменивал или отнимал нужную вещь. Этим объясняется, что ареалы распространения тех или иных типов орудий (ножей, керамики и т. п.) всегда шире ареалов распространения племен. Археологическая культура и этническое единство совпадают редко.

Зато обряд погребения мертвых почти всегда имеет особенности, отличающие его от всех других обрядов. Похороны близкого, дорогого человека – дело настолько интимное, что подражание чужеземцам казалось примитивному сознанию неуместным. Хотя теоретически количество способов похоронить покойников очень невелико (ну, можно труп закопать, положить на землю или на дерево, сжечь, бросить в воду; больше, пожалуй, ничего не придумаешь), но детали в каждом случае разнятся настолько, что определить, кто погребен в той или этой могиле, по большей части возможно. Изменение обряда погребения бывает лишь при смене религии, но это явление редкое и связанное с коренной ломкой этнического бытия и сознания. Племя, сменившее веру отцов, по сути дела иное племя.

Могильник на бугре Степана Разина оказался археологическим музеем. Там были остатки древних сарматских погребений и сарматской керамики. Сарматские могилы были нарушены могилами хазарского времени, и тут выявилось неожиданное многообразие. Обычно разные типы погребений на одном кладбище показывают смену эпох и народов, но здесь пять типов относятся к одному времени. Они сосуществовали! Могилы воинов тюркютского хана и могилы хазарских женщин и детей расположены на тесном кладбище вперемежку, в одном слое, но с четкими интервалами между могилами – не менее 1,5 м. Очевидно, когда здесь хоронили, могилы имели внешние признаки, которые стерли время, дожди и ветры.

Первыми нам попались погребения самих тюркютов, потом их союзников – теле, силами которых тюркюты «геройствовали в пустынях севера» [14, т. I, с. 301]. Затем открылся старичок-печенег и под конец раскопок 1961 г. мы нашли барсила. Больше нигде такого разнообразия не встречалось, зато хазарские погребения были разбросаны по всей дельте. Поэтому описание хазарских могил мы дадим в конце главы. Как видно, степняки-кочевники и хазары умирали и жили в близости и согласии, вместе ходили громить персов и вместе отражали натиск арабов. Хазар, барсил, тюркютов, телесцев связывала не общность быта, нравов, культуры или языка, а общность исторической судьбы. Они были различны, но они были друзьями. И с этой точки зрения понятно, почему лишенная престола и гонимая на родине западная ветвь династии Ашина нашла убежище в Хазарии и правила там до начала IX в., когда власть от тюркских ханов перешла в руки еврейских царей. Вот первое, что рассказали о былой жизни могилы, будучи нанесены на план. Посмотрим, что смогут добавить они, взятые по отдельности.

Тюркюты. Покойников сжигали, а пепел прикрывали землей [там же, с. 228—230]. На Алтае, где грунт очень тверд, они закидывали прах мертвецов камнями из соседних древних могил. Благодаря этому удалось установить, что площадки, куда складывали пепел, были четырехугольными [42]. Вот такие же площадки были встречены нами на бугре Степана Разина, с той лишь разницей, что прах был засыпан супесью, спекшейся в корочку, прикрывавшую остатки обожженных костей и обломки железных ножей [43].

Трупосожжение – обычай воинственных народов. Потомки завоевателей Индии – ариев – индусы сжигали покойников и бросали пепел в воду. Но так как сжечь человеческое тело нелегко, то с течением времени стали бросать в реку на съедение крокодилам полуобожженные трупы. Норманны клали умершего на ладью, поджигали и отталкивали от берега. В море плыл факел, погружавшийся потом в бездну. Сжигали трупы и римляне, причем со свойственной им точностью они дали объяснение возникновения обычая: «сожжение трупа не было у римлян древним установлением; умерших хоронили в земле, а сожжение было установлено, когда, ведя войну в далеких краях, узнали, что трупы вырывают из земли» (PI. VII, 187) [цит. по: 73, с. 214]. Надо полагать, что тюркюты, такие же воины, какими были древние индусы, римляне и норманны, также боялись, что враг осквернит или оскорбит прах их богатыря, при жизни наводившего на него ужас. Судьба трупа в то время интересовала не только родных и друзей, но и врагов. Все степные и сибирские народы верили в загробную жизнь. Тело казалось им своего рода одеждой, которую можно при случае сменить, но жалко, потому что она красивая, удобная и привычная. Поэтому в тюркских надгробных надписях часто упоминается слово «отделился» от стад, жен, друзей. Иногда его подменяет слово «не насладился» тем же самым. Но все-таки покойник продолжал говорить от своего лица. Иначе говоря, памятник для тюркютов по значению и смыслу был противоположен надгробию нашего времени; ведь у нас родные и друзья обращаются к покойнику, а у тех было наоборот.

Вера в посмертное существование была настолько сильна и отчетлива, что в 649 г. Ашина Шоно (Волк), один из самых видных кавалерийских генералов империи Тан, на похоронах императора Ли Шиминя, бывшего его личным другом, хотел заколоться, чтобы не разлучаться с любимым вождем. Китайские вельможи, скептики и циники, не допустили самоубийства [93, с. 178].

Такое отношение к смерти влекло за собою жестокий обычай человеческих жертвоприношений. На похоронах Истеми-хана в 576 г. было убито четыре военнопленных, чтобы сопровождать хана в посмертном существовании (Менандр в книге «Византийские историки» [16, с. 421—422]). Археологической проверке это свидетельство не поддается, потому что огонь не оставляет после себя ничего, но аналогичный обычай был у телеских племен, близких по языку и быту к тюркютам, а их погребения тоже найдены в нашем могильнике.

Телесцы, не менее храбрые и неукротимые, чем тюркюты, были не войнолюбивы, а вольнолюбивы. Их идеалом была не победа над врагом, хотя они одержали их немало, а пастьба скота на приволье степей, песни и сказки у очага в юрте, и поэтому они проявляли огромный интерес к любой чужой культуре, кроме китайской. Их обряд погребения был иным, тоже не похожим ни на какой другой. «Мертвых относят в выкопанную могилу, ставят труп посередине, с натянутым луком, опоясанный мечом, с копьем под мышкою, как будто живой; но могилу не засыпают» [14, т. I, с. 216]. Подобных могил до сих пор в Центральной Азии не найдено, и немудрено, потому что труп растаскивали птицы и волки. Но на бугре Степана Разина могильная яма в легкой супеси заплывала быстро, и нам удалось обнаружить четыре телеских погребения.

Телесца очень трудно не узнать. Вертикальное положение, приданное трупу, сохранялось недолго. Тело сгнивало, а кости падали на дно неглубокой могильной ямы. Самое досадное для археолога, что при этом обряде в первую очередь портился череп, наиболее открытый дождю и ветру. Сохранялись тазовые кости, по которым можно установить, что похоронены были мужчины.

Едва мы решили загадку перепутанных костяков на западном конце бугра, как были поражены находкой ценной, но малоприятной. Рядом с остатками телесца лежал скелет женщины, у которой шейные позвонки были смещены. Бедняжке свернули шею. Такая же девица была найдена на восточной половине кладбища. Обе были без вещей, может быть, их отправили на тот свет сопровождать повелителя нагими. А вот лошадиных костей не оказалось. Видимо, в походе лошадь ценилась дороже пленницы. Ведь телесцы были не на родине, а на войне.

Еще интереснее оказалось третье погребение в могиле глубиной 0,75 м, где были перемешаны кости зрелого мужчины с костями коня. Скелета девушки рядом не оказалось, хотя это не было исключено. Возможно, что он был сдан современными предприимчивыми аборигенами в утиль. В этом погребении наибольшую сложность представляло то, что наряду с телеским обрядом были видны следы огня: много золы и кости слегка обожжены. По-видимому, этот воин был особо любим своим командиром и они почтили его огненным очищением, в котором отказывали простым ополченцам из союзных племен. Западные тюркюты умели ценить доблесть и верность своих иноплеменных соратников. Поэтому их династия так долго продержалась на престоле, сначала в Семиречье, а потом на Волге. И в самом деле, система объединения орды, т. е. войска, составленного из богатырей, и родоплеменных союзов, где было не меньше храбрых воинов, нуждавшихся только в организации, была выгодна для обеих сторон. Эта система, носившая название «эль» [44], позволяла кочевникам долго отбивать нападения цивилизованных соседей с юга и востока, ибо, как известно, цивилизация не всегда связана с миролюбием и справедливостью. А кочевники имели право жить в родной степи, не подчиняясь захватчикам.

Печенег был почти дома, и потому определить, что найденный нами скелет старика с конем не может быть никем иным, оказалось несложным [65, с. 153—156]. Впрочем, сказать «с конем» – значит, допустить преувеличение. Большая часть старого, пятнадцатилетнего коня была, видимо, съедена на поминках, а в могилу положены только голова с уздечкой да четыре ноги. Это было тоже «сопровождение», но оно кажется более приемлемым, нежели убийство пленных девушек. Пусть лучше в могилу кладут вещи, как, например, этому печенегу положили седло с круглыми стременами. Сразу стало ясно, что он носил мягкую обувь вроде ичигов, потому что, когда у всадника есть сапоги на твердой подошве, он предпочитает стремена с прямой подставкой. И седло и стремя подсказывают своими формами, что этот печенег попал на Волгу с востока, из Рын-песков, еще задолго до того, как его потомки пробрались к берегам Днепра и убили там князя Святослава в 972 г. С тех пор у нас держится дурное отношение к печенегам, хотя за тысячу лет можно и пересмотреть проблему. Правда, печенегов не хвалят, кроме русских, еще и греческие хронисты, и весьма скептически о них отзываются арабские и персидские географы, потому что от печенегов всем этим народам досталось изрядно. Но так ли уж они правы? Мне невольно вспомнилось стихотворение Саади, которое я тут же перевел.

Когда-то я в книге какой-то читал,

Что некто во сне Сатану увидал.

Тот был кипариса стройнее на вид,

И свет исходил от прекрасных ланит.

Сказал человек: «О отец суеты!

Пожалуй, красивее ангелов ты,

А в банях украдкой рисуют себя,

Противно и гадко рисуют тебя».

Тут див, испустивши рыданье и вздох,

Ответил: «Ты видишь, не так уж я плох.

Во мне безобразного нет ничего,

Но кисти в руках у врага моего».

Подумать только, сколько исторического хлама несем мы в своем сознании, даже не подозревая об этом. Мы мыслим привычными категориями симпатий и антипатий, совсем забыв о том, как и почему они возникли, даже не думая о том, насколько они справедливы. К примеру сказать: печенегов победил еще Ярослав Мудрый, и зла они наделали Руси куда меньше, чем половцы или ногайские татары. И вряд ли они были действительно более дикими, чем прочие кочевые племена степи или охотники верховий Волги – угры и финны?! Расцвет культуры печенегов падает на период первых веков нашей эры, когда они населяли Восточный и Центральный Казахстан. В то время к их державе, Кангюю, соседи относились с уважением и опасением. Засуха в III в. подорвала их могущество. Только в VIII в. они обрели свободу и отстояли себя от тюргешей и уйгуров, но были вытеснены в бесплодные Приаральские степи. Жилось им там неважно. Соседние племена хватали печенежских детей и продавали их в рабство. Затем половцы и гузы надавили на остатки печенежского народа и вытеснили их на запад. Печенеги держались до последней возможности, пока Алексей Комнин при Лебурне в 1091 г. не нанес им жестокого поражения, подорвавшего силы народа. Тем не менее они попытались еще раз найти место под солнцем для своих детей и стад, но снова были разбиты Иоанном Комнином в 1122 г. После этого уцелевшие от побоища поселились в низовьях Дуная и слились с болгарами. Их потомками считают племя гагаузов, забывших тюркский язык только в начале XX в.

Невольно думается, что печенегам справедливее посочувствовать, а не ненавидеть их. И сколько еще есть в истории средних веков вопросов, которые мы должны пересмотреть и продумать заново, потому что новый накопленный материал уже не лезет в рамки старых, дореволюционных концепций.

Барсилы – одно из праболгарских племен – жили по соседству с хазарами [7, с. 312]. В V в. они враждовали, потом, к X в., слились с хазарами и растворились в них. Однако в VII в., когда перевес хазар уже отчетливо выявился, барсилы еще сохраняли этнические черты, отличавшие их от хазар; в частности, обряд погребения: барсилы хоронили своих покойников в могилах с подбоем [35, с. 130].

На восточной половине бугра мы наткнулись на подбой, сделанный в боку высокой кочки и заполненный мелкой рыхлой землей, что образуется только при медленном осыпании стенок и кровли могильной ямы. Когда землю вычистили, то перед нами предстал скелет воина, в головах которого лежал крестец барана – обычная жертва, пища для отправившегося в потусторонний мир. Коня при покойнике не было, но были железная узда, седло-подушка, обшитое костяными пластинками, круглое стремя, как у печенега, и на поясе железный нож с деревянной ручкой. Весь инвентарь показывал, что и этот человек умер в VII – VIII вв., но в отличие от всех прочих погребений он лежал головой к востоку, а не к западу или северу. Словом, это был человек совсем иных представлений о мире и о смерти, хотя, к сожалению, больше ничего о его культуре сказать нельзя.

Но самое интересное было то, что с правой стороны скелета лежала сабля в деревянных ножнах. Лезвие ее было изогнуто, хотя очень незначительно, но зато была отогнута и рукоять сабли[45], а ничего более важного представить себе нельзя: сабля свидетельствовала о военной реформе VI в.

Сабля. В доисторические времена, когда отдельные небольшие племена оспаривали друг у друга владение охотничьими угодьями, возникла нужда в оружии. Первоначально в основу техники убийства себе подобных были положены три принципа: оружие метательное – камень, которого мы в этом разделе касаться не будем; колющее – копье и ударное – палица. С течением времени они совершенствовались: облегченное копье превратилось в дротик и стрелу, утяжеленное – в пику; палица с добавлением обработанного камня на конце стала топором, а после изобретения плавких металлов – длинным мечом. Дистанция огромного размера, но принципы были неизменны. Таким оружием воевал весь античный мир.

Конечно, некоторые усовершенствования были введены при освоении закалки железа. Можно было делать меч с острым концом и пользоваться им одновременно как колющим и рубящим оружием. Таков глаудиус римских легионеров. Можно было насаживать топор на пику – получалась алебарда, которой мастерски владели китайские пехотинцы. Но все это были детали и усовершенствования принципов, казавшихся неизменными. Меч на первый взгляд более совершенное оружие, чем копье, но он имеет принципиальный недостаток. Коротким мечом трудно достать уклоняющегося противника, а длинный, двоеручный меч тяжел и при продолжительном бое утомляет руку меченосца, в то время как копьем можно действовать долго. Древние воины достигали в этом искусстве таких вершин, что на полном скаку ловили концом копья кольцо, которое инструктор держал в пальцах. Разумеется, для этого была нужна долгая выучка и постоянная тренировка.

Но я уже слышу возражение: «А где же принцип резания, т. е. ножа, без которого ни один человек в наше время не может и часу прожить? Как же обходились без него древние люди?» Да, резали и тогда, но техника камня не позволяла доводить режущие предметы до той степени совершенства, которая необходима во время боя. Каменным ножом можно было перерезать горло связанному врагу или, как ацтекские жрецы, вынуть из груди пленного сердце, но не больше. Бронзовые кинжалы употреблялись как колющее оружие ближнего действия и никак не могли соперничать с копьями или мечами.

Но вот в VI в. или около того алтайские кузнецы, получавшие кричным способом великолепное железо, придумали чуть-чуть искривить меч и отогнуть его рукоять назад. Тогда это лезвие при оттяжке стало не только рубить, но и резать. Эффективность оружия увеличилась во много раз. Сабля (это она и есть) не проламывала головы и не крушила кости; она их разрезала, причем не требовалось большого веса клинка, а только умение при ударе потянуть оружие на себя. В те времена железные панцири были редкостью и больше всего употреблялись кафтаны с нашитыми на них пластинами и бляхами. Найти место для удара было легко, и всадники, вооруженные саблями, оказались решающей силой в рукопашной схватке. Недаром «Повесть временных лет» приводит пример, что поляне платили хазарам дань мечами, а хазары были вооружены саблями. Летописец ретроспективно предсказывает, что обоюдоострый меч в конце концов одолеет саблю с одним острием; но, конечно, как мы уже видели, для поражения хазар русскими было много веских причин и другого характера.

Для того чтобы оценить значение нового оружия, обратимся к тексту, написанному в X в., но описывающему битву VI в. на основании источников, до нас не дошедших. Это сочинение Абулькасима Фирдоуси «Шахнаме», где поэтическая форма отнюдь не мешала описаниям батальных сцен. Конечно, в этом произведении есть, и не может не быть, много моментов, привнесенных личными качествами автора (лиричность) или требованиями вкуса эпохи (дидактика), или его политическими установками (патриотизм), но мы выберем отрывок, где эти особенности будут неощутимы, а сравнительная ценность видов вооружения очевидна. Дальнейшему изложению необходимо предпослать несколько пояснений.

В 590 г. персидский полководец Бахрам Чубин, незадолго перед тем одержавший победу над тюркютами при Герате [46], попал в немилость. Опасаясь казни, он поднял восстание и, захватив власть, короновался шахом Ирана. Законный наследник престола, царевич Хосрой, бежал в Византию и там получил военную помощь, с которой двинулся добывать трон своих предков. Решающая битва византийских интервентов, поддержанных армянами и персидскими эмигрантами-роялистами, с профессиональной армией Бахрама и примкнувшими к нему тюрками произошла у Балярата, одной из речек, впадающих в озеро Урмия, в августе 591 г. [25, с. 240]. Для нас интересен только первый эпизод этой битвы – поединок богатыря Гота-хазара (приравненного по боеспособности к тысяче обычных воинов) и Бахрама, научившегося у тюркютов обращению с новым оружием – саблей.

Лишь подняло солнце чело над горой,

Над толпами поднялся шум боевой.

Как неба вращенье – движенье полков,

И солнце затмилось от блеска клинков.

Дальше идет длинное описание диспозиций обеих армий с указанием имен полководцев – командиров подразделений и много внимания уделяется чувствам молодого царевича Хосроя, вынужденного истреблять свою персидскую армию при помощи своих заклятых врагов – греческих наемных войск. Затем начинается описание первой атаки византийцев.

Когда ж барабаны забили вокруг

И войнолюбивые двинулись вдруг,

Ты скажешь: земля поднялася грядой,

Залитая к небу жестокой враждой.

Тут землю основой[47]увидел Хосрой,

Утком[48]– наступающих воинов строй,

Наполнилось мыслями сердце его[49],

И чащею сделался мир для него[50].

Вдруг вырвался гот[51]из воинственных толп

Весь в черном железе, похожий на столп,

И крикнул Хосрою: «Врагов осмотри!

Где раб, пред которым бежали цари.

Его указать мне – вот дело твое.

А дело для сердца мужского – копье!»

Припомнивши битвы минувшие, шах

Стоял молчаливо, с тоскою в очах,

А после ответил: «Что ж, выйди вперед;

Он в поле заметит тебя и найдет.

Попробуй тогда от него не бежать,

Чтоб губы потом от стыда не жевать»[52].

Тут гот от Хосроя вернулся назад,

Схвативши копье и сражению рад.

Как слон опьяненный, он шел, разъярен,

Иль будто был ветру товарищем он.

Елян Сина[53]крикнул Бахраму: «Гляди!

Там див пред румийцами встал впереди.

Как слон он, железная пика в руках,

И спрятан аркан далеко в тороках»[54].

В руках у Бахрама взметнулся клинок,

Свистящий, как в свежей листве ветерок.

Шах[55]на? ноги, это увидя, вскочил,

На гота заплаканный взор устремил.

Лишь только рванулся румиец на бой,

Сжал пятками землю сухую Хосрой.

Не сделала пика Бахраму вреда,

Щитом отразил он удар без труда,

Ударил ответно, клинком боевым,

И гот – пополам развалился пред ним.

Гот погиб из-за неосведомленности в новинках военной техники. Он ожидал встретить врага с мечом, а не с саблей. Тогда бы панцирь предохранил его, он получил бы легкую рану и возможность второго удара, который при сближении стал бы для Бахрама последним.

Конечно, тесный строй копьеносцев был по-прежнему неуязвим для всадников с саблями, но те не принимали боя, а расстреливали скученного противника из луков; когда же копьеносцы рассыпались, чтобы не представлять слишком легкую цель для стрел противника, сабельщики вынуждали их к поединкам и имели все шансы на победу.

Битва при Балярате окончилась победой византийцев лишь потому, что они прижали персов к отвесными утесам, лишили свободы маневрирования и задавили численным перевесом – 60 тыс. против 40 тыс. Но в степях всадники, вооруженные саблями и луками, не имели себе равных вплоть до изобретения огнестрельного оружия. Несмотря на то что европейские рыцари во время крестовых походов немало пострадали от турецких и арабских сабель, они не сумели перестроить свою привычную военную выучку и продолжали сражаться мечами, с течением времени превратившимися в кирасирские палаши. Искусство владения саблей требовало совсем иной тренировки и других психофизических качеств бойца и даже лошади. Тяжелые европейские кони, на которых рыцари бросались в сокрушительные, но, как правило, неудачные атаки, не годились для сабленосца, основными качествами которого были поворотливость и быстрота. Только Наполеон попытался переучить своих кавалеристов, взяв за образец тактику египетских мамлюков, но реформа запоздала и не спасла французскую кавалерию от русских гусарских сабель и казацких шашек, лишь немного усовершенствованных сравнительно с той, которая лежала в подбое могилы барсила. Трудно описать нашу радость при находке пращура русского оружия, ныне занимающего почетное место в коллекциях Эрмитажа.

Сарматы населяли приволжские степи в первые века нашей эры, и только гунны в IV в. оттеснили их на запад. Могли ли с ними столкнуться хазары? – вот вопрос, на который можно ответить двояко. Нет, потому что хазары – потомки хуннских воинов и сарматских женщин; да, потому что такой большой народ, как хазары, не мог появиться за одно поколение и должен был некоторое время сосуществовать с «чистыми» сарматами. Оба ответа не могут считаться достаточными, и только археология в состоянии установить: жили ли сарматы в дельте Волги на тех самых местах, где мы нашли хазар, или оба народа сосуществовали в III – IV вв. и разделили между собою прикаспийские земли, причем сарматы взяли степь, а хазары – дельту.

Вспомним, что в I – II вв. Волга была еще маловодна, но в то время, когда гунны теснили сарматов на запад (III – IV вв.), разлилась широким потоком, а степи превратились в пустыни. До этого времени Волга текла по нескольким руслам среди равнин и бугров, как ныне текут Хурдун и Кигач. Если так, то сарматам незачем было делать выбор между двумя ландшафтами, ибо в их время существовал только один. Следовательно, мы должны были искать сарматские могилы там же, где находили хазарские, только считая их более древними. И наши поиски увенчались успехом. Первая находка была сделана на бугре Степана Разина. На глубине 0,75 м в полуметре от тюркютского захоронения раскрылось горло сероглинного сарматского сосуда. Затем на бугре Билинга нам посчастливилось наткнуться на погребение богатой сарматки. Ее широкая одежда была украшена нашитыми на нее бусами и заколота фигурными бронзовыми фибулами, застежками, сконструированными по принципу французской булавки. На груди у нее лежало бронзовое зеркало. Разумеется, одежда истлела, но бусы и фибулы показывали, насколько она была широка и, вероятно, удобна.

Итак, сарматы населяли дельту в первые века нашей эры. Так мы нашли предков хазар.