В дерри ниггеры ловят птичек 5 страница

Глава 16

ПЕРЕЛОМ ЭДДИ

Когда Ричи закончил свой рассказ, Эдди почувствовал, что по его левому предплечью начала подниматься боль. Подниматься? Да нет, скорее распиливать руку пополам, как будто кто-то затачивал старую ржавую пилу об его кость. Он скорчился от боли, сунул руку в карман и достал экседрин. Запил две таблетки глотком джина со сливовым соком. Весь день рука то начинала, то переставала болеть. Сначала он подумал, что это обострился бурсит. У него всегда начинались приступы этой болезни в сырую погоду. Однако где-то на середине рассказа Ричи новое воспоминание помогло ему понять, что это за боль. Это уже не Переулок Воспоминаний, а целая Магистраль, – подумал Эдди.

Пять лет назад во время регулярного осмотра (каждые шесть недель у Эдди регулярный осмотр) доктор между делом сказал ему:

– Эд, у вас здесь старый перелом… Вы в детстве упали с дерева?

– Вроде того, – согласился Эдди, не собираясь посвящать доктора Роббинса в то, что, если бы его мама увидела его на дереве, её непременно хватил бы удар. По правде говоря, он не помнил точно, как сломал руку. Это казалось ему совершенно неважным (теперь Эдди думает, что это отсутствие интереса к причине перелома уже само по себе является очень странным для человека, который привык придавать большое значение каждому чиху и каждому изменению цвета своего дерьма). Но это был старый перелом, который редко беспокоил его, что-то вроде давнишнего происшествия – полузабытого и представляющего мало интереса. Когда Эдди приходилось проводить несколько часов за рулём в дождливую погоду, рука начинала побаливать. Но пара таблеток аспирина помогала забыть об этой боли. Не такой уж сильной она была.

Но теперь всё по-другому: какой-то безумец наточил свою ржавую пилу, скрежещет ею о кость, и Эдди вспомнил, что в больнице, в первые три-четыре дня после перелома, особенно поздно ночью, у него было очень похожее ощущение. Тогда он лежал в кровати, покрывшись потом от летнего зноя, и ждал, когда же сиделка принесёт ему таблетку, по его щекам катились слёзы, а вголове была всего одна мысль: Что за идиот сидит внутри меня и точит свою пилу?

Если это Переулок Воспоминаний, – подумал Эдди, – я бы с удовольствием променял его на клизму для мозга – такую, чтобы прочистить кишечник моего сознания.

Неожиданно для самого себя Эдди сказал:

– Генри Бауэре сломал мне руку. Вы помните?

– Это случилось перед самым исчезновением Патрика Хокстеттера. Числа не помню, – кивнул Майк.

– А я помню, – вяло произнёс Эдди. – Это было двадцатого июля. Когда объявили о пропаже Хокстеттера? Двадцать третьего?

– Двадцать второго, – уточнила Беверли Роган, не говоря, впрочем, почему она так уверена в дате. Дело в том, что Бев видела, как Оно забрало Патрика.

– Двадцатого июля, – задумчиво произнёс Эдди, перекатывая свой ингалятор по столу из одной руки в другую и обратно. – Через три или четыре дня после этой истории с дымом. Весь остаток лета я проходил в гипсе, помните?

Ричи хлопнул себя по лбу. Этот типичный жест все помнят с того старого времени, а Билл со смешанным чувством удивления и неловкости подумал о том, что на какое-то мгновение Ричи сделался как две капли воды похожим на Вивёра Кливера.

– Ну конечно! Ведь ты был в гипсе, когда мы ходили в этот дом на Нейболт-стрит, разве нет? Да и потом… в темноте… – но теперь Ричи уже в недоумении покачал головой.

– Ччто сслучилось, Ричи? – спросил Билл.

– Эту часть я ещё не могу вспомнить, – признал Ричи. – А ты? Билл медленно покачал головой.

– В этот день Хокстеттер был с ними, – сказал Эдди. – Тогда я последний раз видел его в живых. Может быть, он пошёл вместо Питера Гордона. По-моему, Бауэре не хотел больше видеть Гордона с тех пор, как тот сбежал во время драки.

– Все они погибли, правда? – тихо спросила Беверли. – После Джимми Куллума погибли только друзья Бауэрса… или его бывшие друзья.

– Все, кроме самого Бауэрса, – согласился Майк, бросив взгляд на воздушные шарики, привязанные к прибору для просмотра микрофильмов. – Он теперь в Джанипер-Хилл. Это частная психиатрическая клиника в Огасте.

– А кккогда оони ссломали ттебе рруку?

– Большой Билл, ты заикаешься всё сильнее и сильнее, – провозгласил Эдди и большим глотком допил то, что оставалось у него в бокале.

– Не обращай внимания, – сказал Билл. – Ррасскажи.

– Расскажи, – поддержала его Беверли и слегка коснулась рукой Эдди.

– Ну хорошо, – он вновь наполнил бокал. – Через два дня после того, как я вышел из больницы, вы заявились ко мне домой и показали мне эти серебряные шарики. Помнишь, Билл?

Билл кивнул.

Эдди бросил взгляд на Беверли.

– Билл спросил тебя, смогла бы ты выстрелить одним из них, если бы дело дошло до этого… ведь ты стреляешь лучше всех. По-моему, ты отказалась, сказала, что боишься… Ты сказала ещё кое-что, но я не помню, что именно. Вроде бы… – Эдди высунул язык и коснулся пальцем самого кончика, словно хотел снять пылинку. Ричи и Бен улыбнулись. – Ты говорила о Хокстеттере?

– Да, – ответила Беверли. – Я расскажу, когда ты закончишь. Продолжай.

– Когда вы ушли, в мою комнату вошла мама, и у нас началось настоящее сражение. Она хотела, чтобы я перестал водиться с вами. И ей чуть было не удалось убедить меня это сделать – вы же знаете, она умела убеждать, капать на мозги…

Билл снова кивнул. Он вспомнил миссис Каспбрак – огромную женщину с лицом шизофренички. Выражение её лица могло одновременно быть надменным, яростным, жалким и испуганным.

– Да, она вполне могла бы меня убедить, – продолжил Эдди. – Но в тот же день, когда Бауэре сломал мне руку, произошло ещё кое-что. И это совершенно потрясло меня.

Эдди улыбнулся, думая: Да, потрясло… И это всё, что ты можешь сказать? Что толку рассказывать, если всё равно никогда не удаётся описать словами свои чувства. Будь это в книжке или в фильме, то, что случилось перед тем, как Бауэре сломал мне руку, навсегда перевернуло бы мою жизнь и всё теперь было бы совсем по-другому. В книжке или фильме мне не нужно было бы держать в своей комнате целый чемодан таблеток, я никогда не женился бы на Мире, не таскал бы с собой этот трахнутый ингалятор. Да, в книге или фильме…

Вдруг все увидели, что ингалятор Эдди сам по себе начал кататься по столу. При этом он слегка погромыхивал, как маракасы, как кости… как смех. Докатившись до дальнего края, посередине между Беном и Ричи, он подпрыгнул в воздух и упал на пол. Ричи безуспешно попытался его подхватить, но Билл пронзительно завопил:

– Нне прикасайся!

– Шарики! – воскликнул Бен, и все они обернулись.

Теперь на обоих шариках, привязанных к прибору, красовалась надпись: «Лекарство от астмы вызывает рак!» Под этой надписью нарисованы ухмыляющиеся черепа.

Шарики с треском лопнули.

Эдди наблюдал за ними, ощущая, как во рту накапливается сухость, как грудь, словно под прессом, сдавливают знакомые признаки удушья.

– И ччто же с ттобой ссслучилось? – спросил Билл. Эдди облизнул губы, собираясь, но не осмеливаясь подняться и пойти за ингалятором.

Он вспомнил этот день, двадцатое, как тогда было жарко, как мать дала ему полностью заполненный чек, в котором не была указана только сумма, и доллар наличными – это его жалованье.

– Мистер Кин, – Эдди казалось, что его голос доносится откуда-то издалека. – Это был мистер Кин.

– Не самый приятный человек в Дерри, – сказал Майк, но Эдди, погружённый в собственные мысли, едва ли услышал его.

Тот день был жарким, но внутри помещения аптеки на центральной царила прохлада. Под потолком, обитым тонкой жестью, вращались деревянные лопасти вентиляторов, в воздухе ощущался приятный запах порошков и патентованных лекарств. В этом месте продавали здоровье – таково было твёрдое, хотя и невысказанное убеждение его матери. Внутренние часы Эдди были установлены на половину двенадцатого, и он нимало не сомневался в правоте своей матери в этом вопросе, как, впрочем, и во всех остальных.

Да, мистер Кин действительно положил всему этому конец, – подумал он с каким-то приятным негодованием.

В тот день мистер Кин вместо того чтобы, как обычно, отдать ему большой белый пакет с лекарствами и рецепт и посоветовать убрать его на всякий случай в карман, задумчиво посмотрел на Эдди и сказал:

– Зайди-ка…

…на минутку ко мне. Я хочу с тобой поговорить.

Эдди не сдвинулся с места. Он просто слегка испуганно смотрел, мигая, на мистера Кина. Внезапно ему показалось, что аптекарь решил, что он что-то стащил с прилавка. Входя в аптеку, Эдди всегда читал объявление, висевшее на двери и гласившее: «Воровство – это не забава, не развлечение и не подвиг! Воровство это преступление, и Вас ждёт возмездие ».

Эдди никогда не лелеял преступных замыслов, но при виде этого страшного объявления он всегда чувствовал себя виноватым – ему начинало казаться, что мистер Кин знает о нём что-то такое, о чём он сам даже не подозревает.

Затем аптекарь ещё больше смутил его, сказав:

– Как насчёт коктейля?

– Э-э…

– Дружок, за счёт заведения. Я всегда выпиваю один коктейль в это время. Это добавляет сил, если тебе, конечно, не нужно следить за своим весом, а я бы сказал, что эта проблема не актуальна для нас обоих. Моя жена говорит, что я выгляжу, как натянутая струна. Вот твоему приятелю Хэнскому – ему нужно следить за своим весом. С чем ты будешь коктейль?

– Вы знаете, мама велела мне идти домой сразу же после…

– Мне кажется, ты предпочитаешь с шоколадом. Шоколад годится? – глаза мистера Кина сверкнули, как в пустыне сверкают на солнце осколки слюды. Во всяком случае, это сравнение пришло в голову Эдди, почитателю писательских талантов Макса Бранда и Арчи Джослена.

– Да, – сдался Эдди. Ему почему-то стало не по себе от того, как аптекарь поправил свои очки с золотыми ободками, от того, как вёл себя аптекарь – он казался одновременно озабоченным и довольным. Эдди не хотелось идти в контору с мистером Кином. Нет, не ради коктейля пригласил его аптекарь. Дудки. И Эдди представил себе, что то, ради чего его туда позвали, на самом деле окажется не очень приятным.

Может, он хочет сказать, что у меня рак или что-нибудь в этом роде, – отчаянно соображал Эдди. – Может, это детский рак? Лейкемия? О, Господи!

Не будь таким олухом, – осадил он сам себя, стараясь подражать Заике Биллу. Заика Билл стал новым кумиром Эдди после того, как он разочаровался в Джоке Мэхони – актёре, исполнявшем роль Конногвардейца в утренней субботней программе. Несмотря на дефект речи, Большой Билл всегда оказывался на высоте положения. – Этот парень – не врач, а фармацевт, как-никак.

Но это не успокоило Эдди.

Мистер Кин поднял крышку прилавка и поманил его костлявым пальцем. Эдди, сам того не желая, пошёл за ним.

Руби – девушка, которая сидела за прилавком рядом с кассовым аппаратом, читала номер «Серебряного экрана».

– Руби, не сделаешь нам два коктейля? – обратился к ней аптекарь. – Один шоколадный, другой кофейный.

– Конечно, – Руби заложила страницу журнала краем суперобложки и встала.

– Принесёшь их в контору.

– Хорошо.

– Пойдём, сынок. Я не кусаюсь, – тут мистер Кин подмигнул, чем совершенно смутил Эдди.

До этого ему ни разу не приходилось бывать за прилавком, и он с интересом смотрел на все эти бутылочки и таблетки. Если бы он попал сюда по собственному желанию, он мог бы часами рассматривать ступку с пестиком, весы с гирьками и странные капсулы. Но мистер Кин утянул его в контору и плотно закрыл дверь. Когда дверь захлопнулась, Эдди почувствовал, что у него в груди всё сжалось, и попытался перебороть это ощущение. В пакете с покупками лежал новый ингалятор и, выйдя отсюда, он мог бы насладиться его животворным содержимым.

На углу стола стояла банка с лакричным кремом. Мистер Кин предложил ему попробовать крем.

– Нет, спасибо, – вежливо отказался Эдди.

Мистер Кин уселся на вращающийся стул и занялся кремом. Потом он открыл один из ящиков стола и что-то достал. Он положил этот предмет рядом с высокой банкой, и Эдди начал ощущать настоящую тревогу. Это был ингалятор. Мистер Кин откинулся на спинку стула так, что его голова почти коснулась календаря, висевшего на стене. На календаре были изображены какие-то таблетки. Под ними была подпись: «Сквибб». И…

…и в течение одного кошмарного мгновения, как раз когда мистер Кин открыл рот, собираясь что-то сказать, Эдди вдруг подумал о том происшествии, которое случилось однажды в обувном магазине, когда он, ещё совсем маленьким мальчиком, получил нагоняй от матери за то, что засунул ногу в рентгеновский аппарат. В течение этого кошмарного мгновения Эдди казалось, что сейчас мистер Кин скажет:

«Эдди, девять из десяти докторов считают, что лекарство от астмы вызывает рак, как и рентгеновские аппараты в наших обувных магазинах. Может быть, ты уже болен им. Я просто думал, что ты должен это знать».

Но то, что мистер Кин действительно собирался сказать и сказал, прозвучало настолько необычно, что сначала Эдди даже не мог решить, что же ответить, поэтому он продолжал молча сидеть на прямом деревянном стуле по другую сторону стола мистера Кина.

– Это не может продолжаться вечно. Эдди открыл рот, потом снова закрыл его.

– Сколько тебе лет, Эдди? Одиннадцать, не так ли?

– Да, сэр, – ответил Эдди слабым голосом. Его дыхание становилось всё более учащённым. Эдди ещё не пыхтел, как кипящий чайник (Ричи говорил в таких случаях: «Эй, снимите Эдди с огня! Он уже вскипел!»), но уже готов был это сделать. Он с тоской посмотрел на ингалятор на столе и, поскольку ему показалось, что от него ждут чего-то ещё, добавил:

– В ноябре мне исполнится двенадцать.

Мистер Кин кивнул, наклонился вперёд, как это делают фармацевты в рекламных роликах по телевидению, и сложил руки. Стёкла его очков ярко блестели в свете мощных ламп дневного света. – Эдди, ты знаешь, что такое плацебо?

Эдди напряг все свои умственные способности и предположил:

– Может быть, это такая штука у коров, где у них молоко, нет? Мистер Кин засмеялся и снова откинулся на спинку стула.

– Нет, – сказал он, и Эдди покраснел до корней волос. Теперь он отчётливо слышал свист своего дыхания.

– Плацебо…

Отрывистый стук в дверь прервал аптекаря. Не дожидаясь, пока её пригласят войти, в дверном проёме показалась Руби, держа в каждой руке по бокалу для коктейля.

– Твой, наверное, с шоколадом, – сказала она Эдди и скорчила ему рожу. Он постарался как можно достойнее отпарировать этот удар, но никогда в жизни он не испытывал такого равнодушия к коктейлям и мороженому. Его мучила какая-то неясная тревога – именно такое чувство он испытывал, сидя в одних трусах за столом в кабинете доктора Хэндора в ожидании самого доктора. Тоща он знал, что за стеной, в приёмной, сидит его мать, занимая почти целый диван, подняв к самым глазам, словно молитвенник, какую-нибудь книжку (скорее всего, «Силу позитивного мышления» Винсента Пила или «Народную медицину» доктора Джарвиса). Голый и беззащитный, он чувствовал себя загнанным зверем между матерью и доктором.

Когда Руби вышла, Эдди отпил из бокала, почти не ощущая вкуса. Мистер Кин подождал, пока дверь закроется, и снова улыбнулся своей слюдяной улыбкой.

– Расслабься, Эдди. Я тебя не укушу и не обижу. Эдди кивнул, потому что мистер Кин был взрослый, а со взрослыми всегда нужно соглашаться (так говорила мама), но на самом деле он думал: «Не надо, я сто раз слышал это враньё!» Именно так успокаивал его доктор, открывая стерилизатор, когда Эдди почувствовал острый запах спирта. Это был запах уколов и запах лжи. И то, и другое сводилось к одному: если тебя стараются убедить, что ты ничего даже не почувствуешь, только комариный укус, нужно ждать сильной боли, очень сильной.

Эдди ещё раз поднёс ко рту бокал с соломинкой. В этом было мало приятного. Из-за горловых спазмов он с трудом мог дышать. Он взглянул на ингалятор, уютно устроившийся посередине приходно-расходной книги аптекаря, хотел попросить его, но не отважился. Эдди в голову пришла странная мысль: может быть, мистер Кин знает, что Эдди хочет, но не осмеливается попросить у него ингалятор, может быть, мистер Кин (мучает его) издевается над ним специально? Только эта мысль не могла быть верной, не правда ли? Разве станет взрослый – тем более здравоохранительный взрослый – так издеваться над маленьким мальчиком? Конечно же, нет. Эдди не мог даже допустить, что это так: в таком случае его постигло бы страшное разочарование во всём мире, как он его воспринимал.

Но вот он лежит, вон там, так близко и тем не менее так далеко. Как будто бы человек, умирающий от жажды в пустыне, не может дотянуться до воды. Вот он лежит на столе, рядом с улыбающимся лицом аптекаря.

И тут Эдди сделал одно из самых важных открытий своего детства: Настоящие чудовища – это взрослые. Это открытие не было встречено фанфарами, оно не было результатом мгновенного озарения. Оно просто пришло и ушло, уступив место другой, более настоятельной мысли: Мне нужен мой ингалятор, и я хочу выбраться отсюда.

– Расслабься, – повторил мистер Кин. – Твоя основная беда, Эдди, в том, что ты всё время напряжён и сжат, как пружина. Возьмём, к примеру, твою астму. Вот смотри…

Мистер Кин выдвинул ящик стола, пошарил внутри и достал воздушный шарик. Вдохнув изо всех сил полной грудью (при этом его галстук поднялся вверх и стал похож на крошечный челнок на гребне волны), он надул шарик. На нём была надпись: «Аптека на Центральной. Рецепты, медицинские принадлежности и всякая всячина». Мистер Кин завязал шарик и показал его мальчику.

– Представь на минуту, что это лёгкое, – сказал он. – Твоё лёгкое. На самом деле, конечно, нужно было бы надуть два шарика, но у меня после рождественской распродажи остался всего один…

– Мистер Кин, можно я возьму свой ингалятор? – у Эдди в голове начинало шуметь. Его дыхательное горло всё плотнее сжималось. Сердце колотилось всё сильнее, на лбу выступили капли пота. Бокал с шоколадным коктейлем стоял на углу стола мистера Кина, и вишенка, лежавшая на поверхности взбитой пены, начинала медленно погружаться в неё.

– Подожди-ка минутку, – сказал мистер Кин. – Прислушайся к моим словам, Эдди. Я хочу тебе помочь. Кто-то должен это сделать. Если Расе Хэндор недостаточно мужествен для этого, придётся сделать это мне. Твоё лёгкое – как этот шарик, только окружено мышцами, и эти мышцы управляют им, как руки человека управляют кузнечными мехами, понимаешь? У здорового человека эти мышцы сжимают и расширяют лёгкое. Но если хозяин этого здорового лёгкого будет всё время напряжён, мышцы перестанут помогать ему и начнут мешать. Смотри!

Мистер Кин обхватил воздушный шарик своей костлявой рукой, покрытой желтоватыми пятнышками, и сдавил его. Шарик вздулся под и над его кулаком, и Эдди зажмурился в ожидании хлопка. Одновременно он прекратил дышать, наклонился над столом и схватил ингалятор. Плечом Эдди задел тяжёлый бокал с коктейлем. Бокал упал на пол и разбился с оглушительным грохотом.

Но Эдди в этот момент было не до бокала. Он стащил с ингалятора колпачок и, засунув его наконечник себе в горло, нажал на кнопку. Мальчик начал прерывисто дышать, и в его голове пронеслось паническим роем, как это всегда случалось в момент удушья: Ну, пожалуйста, мамочка, я задыхаюсь, я не могу ДЫШАТЬ, о Господи, Господи, Боже мой, я не могу ДЫШАТЬ, ну пожалуйста, я не хочу умирать, не хочу умирать, ну, пожалуйста…

Распылённое лекарство из ингалятора осело на воспалённых стенках глотки, и Эдди снова мог дышать.

– Извините, – сказал он, чуть не плача. – Я не хотел… Я сейчас всё уберу и заплачу за бокал… только не говорите ничего моей маме, ладно? Извините, мистер Кин, я просто не мог дышать…

Снова послышался отрывистый стук в дверь, и показалась голова Руби.

– Что…

– Всё в порядке, – резко оборвал её мистер Кин. – Оставь нас одних.

– Ну извините! – сказала Руби, закатив глаза, и захлопнула дверь.

Эдди снова начал хрипеть. Он ещё раз приложился к ингалятору и снова начал мямлить извинения. Мальчик перестал только после того, как увидел, что мистер Кин опять улыбается своей слюдяной улыбкой. Руки аптекаря были сложены на груди. На столе лежал воздушный шарик. Вдруг у Эдди мелькнула догадка. Он попытался убедить себя в том, что она совершенно несостоятельна, но не смог. У мистера Кина был такой вид, как будто приступ астмы у мальчика доставил ему гораздо больше удовольствия, чем кофейный коктейль.

– Не волнуйся, – убеждал Эдди мистер Кин. – Руби всё потом уберёт, и, если хочешь знать правду, я даже рад, что ты разбил бокал. Потому что я пообещаю ничего не говорить твоей маме о бокале, если ты пообещаешь ничего не говорить о нашем разговоре.

– Конечно, я обещаю, – с нетерпением сказал Эдди.

– Отлично, – отозвался мистер Кин. – Мы поняли друг друга. Теперь ты чувствуешь себя гораздо лучше, не так ли? Эдди кивнул.

– А почему?

– Почему? Ну я ведь принял лекарство… – Эдди посмотрел на мистера Кина точно так же, как смотрел на миссис Кейси в школе, когда не был полностью уверен в своём ответе.

– Но ведь ты не принимал никаких лекарств. Ты принял плацебо. Плацебо, Эдди, это такая штука, которая похожа на лекарство по вкусу и цвету, но не является лекарством. Плацебо – не лекарство, потому что в нём нет активных ингредиентов. Или если считать его лекарством, то это лекарство совершенно особого рода, лекарство для головы, – мистер Кин улыбнулся. – Понимаешь это, Эдди? Лекарство для головы.

Эдди всё прекрасно понимал: мистер Кин только что назвал его сумасшедшим. Но вслух он прошептал:

– Нет, я не совсем понимаю.

– Позволь рассказать тебе одну небольшую историю, – начал аптекарь. – В 1954 году в Депольском университете был проведён ряд экспериментов на больных, у которых была язва желудка. Сотня пациентов получила таблетки. Всем им сказали, что это таблетки от язвы, но половине из них на самом деле дали плацебо… совершенно безобидное вещество в одинаковой розовой оболочке, – мистер Кин захихикал, как человек, который рассказывает не об эксперименте, а о каком-то забавном происшествии. – Из этих ста пациентов девяносто три сказали, что чувствуют себя гораздо лучше, а состояние восьмидесяти одного и в самом деле улучшилось. Что ты теперь скажешь? К какому выводу приводит этот эксперимент?

– Не знаю, – слабо ответил Эдди.

Мистер Кин торжественно указал на свою голову.

– Большая часть болезней начинается здесь, вот что я скажу. Я занимаюсь лекарствами много лет, и я узнал об эффекте плацебо задолго до исследования этих врачей из Депольского университета. Обычно плацебо приходится давать пожилым людям. Такой старик или старуха приходит к доктору, не сомневаясь в том, что у него или у неё сердечная болезнь, рак, диабет или ещё какая-нибудь чертовщина. Но в большинстве случаев ничего этого нет и в помине. Они плохо чувствуют себя из-за старости, вот и всё. Но что остаётся делать доктору? Сказать им, что они похожи на часы с севшими пружинами? Хм! Да ничего подобного! Доктора не упускают случая получить гонорар, – на лице мистера Кина играла насмешливая улыбка.

Эдди просто сидел и ждал, пока всё это наконец закончится. Ты не принимал никаких лекарств – эти слова жгли его память.

– Доктора ничего не рассказывают им, и я тоже. К чему это? Когда-нибудь старики будут приходить ко мне с рецептом, на котором так и будет написано: «Плацебо», или: «Двадцать пять гран Голубого Неба», как обычно писал старый доктор Пирсон.

Мистер Кин захихикал и приложился к соломинке в бокале с кофейным коктейлем.

– Ну и что же в этом плохого? – спросил он у Эдди и ответил на свой вопрос сам:

– Да ничего! Абсолютно ничего! По крайней мере, в большинстве случаев… Плацебо – это просто спасение для пожилых людей. Есть и другие случаи – рак, запущенная болезнь сердца, другие заболевания, о которых мы пока не можем сказать ничего определённого, а иногда это детские болезни, как у тебя. Если в таких случаях плацебо помогает больному, то что в этом плохого? Ты видишь в этом что-нибудь плохое, Эдди?

– Нет, сэр, – Эдди посмотрел на пол, на пролитый коктейль, остатки мороженого и осколки бокала. Поверх всего этого лежала вишенка, похожая на каплю крови, свидетельствующую об убийстве. Напряжение в груди мальчика снова стало расти.

– Ну тогда мы просто как Майк и Айк! Мы мыслим одинаково. Пять лет тому назад, когда у Вернона Мэйтленда обнаружили рак пищевода – надо сказать, это редкая разновидность рака и очень тяжёлая, – доктора поняли, что не могут ему ничем помочь. Тогда я зашёл в его палату с упаковкой таблеток сахарина. Верной всегда был моим другом, и я сказал ему: «Берн, это особое экспериментальное болеутоляющее лекарство. Доктор не знает, что я дал его тебе, и пусть он не узнает об этом никогда. Может быть, оно не поможет тебе, но я в него верю. Принимай не больше одной таблетки в день, и только тогда, когда боль становится невыносимой». На его глазах были слёзы благодарности. Слёзы… И они помогли ему! Да! Таблетки сахарина избавили его от мучений! Потому что все мучения происходят из-за этого.

Мистер Кин снова торжественно похлопал себя по лбу.

– Моё лекарство действует, – сказал Эдди.

– Я знаю, – аптекарь улыбнулся, и в его улыбке было сознание превосходства взрослого над ребёнком. – Оно действует на лёгкие, потому что действует на голову. Гидрокс, Эдди, – это вода, в которую добавлена камфара, чтобы она была похожа на лекарство по вкусу.

– Нет, – сказал Эдди. В горле у него снова начало хрипеть. Мистер Кин отпил немного коктейля, отправил в рот ложечку мороженого и тщательно вытер подбородок носовым платком. Эдди сидел, засунув в горло ингалятор.

– Отпустите меня.

– Пожалуйста, разреши мне закончить.

– Нет, я хочу уйти. Вы получили свои деньги, не держите меня!

– Разреши мне закончить, – голос аптекаря прозвучал так категорично, что Эдди уселся назад. Господи, как ужасны порой эти взрослые!

– Твоя проблема частично заключается в том, что твой врач Расе Хэндор безвольный человек, а твоя мама уверена в том, что ты болен. Ты, Эдди, попал между двух огней.

– Я не сумасшедший, – прошептал мальчик еле слышно. Стул под мистером Кином заскрипел, как огромный сверчок.

– Что?

– Я говорю, я не сумасшедший! – закричал Эдди, и кровь бросилась ему в лицо.

Улыбку на лице аптекаря можно было понять так: «Думай, как ты хочешь, а я буду думать, как я хочу!»

– Всё, что я хочу сказать, Эдди, это, что ты здоров физически. Астмой больны не твои лёгкие, а твоё сознание.

– Вы думаете, что я сумасшедший!

Мистер Кин наклонился и пристально посмотрел на мальчика.

– Я так не думаю, – тихо сказал он. – А ты?

– Вес это ложь! – Эдди даже удивился, что может так громко кричать. Он пытался представить, как бы повёл себя Билл на его месте. Билл бы знал, что ответить, не важно, заикаясь или нет. Билл повёл бы себя, как мужчина. – Всё это глупая ложь. У меня есть астма, есть!

– Ну конечно, – сухая усмешка на губах аптекаря стала похожа на оскал черепа. – Но откуда она у тебя?

В голове у Эдди бушевал настоящий ураган. О, ему было плохо, так плохо…

– Четыре года назад, в 1954 году, – в тот самый год, когда в Депольском университете поставили эксперимент, – странное совпадение, правда? – доктор Хэндор начал прописывать тебе гидрокс, то есть смесь водорода и кислорода, воду, Эдди! До сих пор я молчал, но теперь настало время сказать правду. Лекарство от астмы воздействует на твою голову, а не на лёгкие. Твоя астма вызвана тем, что твоя диафрагма подвергается нервному напряжению по воле твоего сознания… или по воле твоей матери. Ты не болен.

Наступила гнетущая тишина.

Эдди сидел на своём стуле, борясь с потоком мыслей, вызванных словами аптекаря. На одно мгновение он допустил, что тот лжёт, и ужаснулся тем выводам, которые вытекали из рассуждений Кина. Но зачем же ему лгать, тем более по такому серьёзному поводу?

Мистер Кин улыбался – словно кусочки слюды блестели в лучах солнца.

У меня есть астма, есть. В тот день, когда Генри Бауэре разбил мне нос, когда мы с Биллом пробовали строить плотину в Барренсе, я чудом остался жив. Неужели всё это – плод моего воображения? Но зачем же ему лгать? (Прошло много лет, прежде чем Эдди задал себе ещё более ужасный вопрос: Зачем же ему нужно было говорить мне правду?) До него, словно во сне, доносились реплики мистера Кина:

– Я присматривался к тебе, Эдди. Я рассказал тебе всё это только потому, что подумал – ты уже достаточно взрослый. Впрочем, не только и даже не столько поэтому. Гораздо важнее то, что у тебя есть друзья и, по-моему, на них можно положиться, да?

– Да.

Мистер Кин откинулся на спинку стула, который при этом снова заскрипел, как сверчок, и прикрыл один глаз. Возможно, он хотел подмигнуть Эдди.

– И держу пари, что твоей маме это не по душе.

– Да нет, они ей очень даже по душе. – Эдди вспомнил те гадости, которые его мама говорила о Ричи Тозиере (У этого мальчишки всегда скверно пахнет изо рта… По-моему он курит.), её брезгливое предостережение никогда не одалживать денег Стэну У рису, потому что он еврей, её неприязнь к Биллу Денбро и к «этому толстяку».