Покажи мне свой хер, и я его отрежу

Аннотация

В маленьком провинциальном городке Дерри много лет назад семерым подросткам пришлось столкнуться с кромешным ужасом – живым воплощением ада. Прошли годы… Подростки повзрослели, и ничто, казалось, не предвещало новой беды. Но кошмар прошлого вернулся, неведомая сила повлекла семерых друзей назад, в новую битву со Злом. Ибо в Дерри опять льётся кровь и бесследно исчезают люди. Ибо вернулось порождение ночного кошмара, настолько невероятное, что даже не имеет имени…

Стивен Кинг

Оно

ЧАСТЬ I

ТЕНЬ ПРОШЛОГО

Они начинают!

Совершенствуя форму,

Цветок отдаёт своих лепестков многоцветье щедро солнцу,

Но пчела пролетает мимо,

И они утопают с плачем в перегное.

Можно назвать это плачем,

Что дрожа проплывает над ними,

А они увядают и гибнут.

Уильям Карлос Уильямс «Патерсон»

Вырождение в городе мертвеца

Брюс Спрингстин

Глава 1

ПОСЛЕ НАВОДНЕНИЯ

(1957 год)

Ужас, продолжавшийся в последующие двадцать восемь лет, – да и вообще был ли ему конец? – начался, насколько я могу судить, с кораблика, сделанного из газетного листа и подхваченного дождевым потоком, который унёс его вниз по водному жёлобу…

Кораблик кружился, переворачиваясь, уходил под воду и снова всплывал, устремляясь вниз по Витчем-стрит по направлению к светофору, который регулировал движение между улицами Витчем и Джексон. Все огоньки светофора были тёмные в эти дни осени 1957 года, так же, впрочем, как и дома. Дожди не прекращались уже неделю, а два дня назад начались ещё и сильные ветры. Большинство районов Дерри лишились электроэнергии, и её не успели подать.

Мальчонка в жёлтом плаще и красных галошах бежал рядом с бумажным корабликом. Дождь ещё не кончился, но уже начал стихать. Капли били по капюшону мальчика, отдаваясь в его ушах приятным ощущением, так стучит дождь по крыше деревенского сарая. Мальчика в жёлтом плаще звали Джордж Денбро. Ему было шесть лет. Его брат Уильям, известный большинству ребят в начальной школе Дерри (и даже учителям, не терпящим прозвищ) как Заика Билл, остался дома: он переболел каким-то отвратительным гриппом и не совсем ещё выздоровел. Той осенью 1957 года, за восемь месяцев до начала настоящих ужасов и за двадцать восемь лет до их окончания, Заике Биллу было десять лет.

Именно Билл и сделал кораблик, рядом с которым бежал теперь его брат Джордж. Он сделал его, сидя на кровати, облокотившись на подушки, в то время как мама в гостиной наигрывала на пианино пьесу «к Элизе» и дождь, не переставая, хлестал в окно спальни.

Витчем-стрит была завалена урнами и оранжевыми козлами для пилки дров, на которых было написано: «Управление общественных работ в Дерри». Канавы были переполнены ветками, камнями и грудами осенних листьев. Вода стала выливаться на тротуар сперва тонкими струями, а затем, на третий день непрерывного дождя, целыми пригоршнями. К полудню на четвёртые сутки улица была затоплена, всё плыло на перекрёсток улиц Джексон и Витчем. К тому времени жители уже нервно пошучивали – не пора ли строить ковчег для спасения от потопа. Управлению общественных работ удалось открыть Джексон-стрит, но Витчем-стрит до самого центра городка была плотно забита козлами.

И всё же все сходились на том, что самое худшее позади. Речка Кендускеаг чуть было не вышла из берегов в Барренсе и на несколько дюймов не дошла до бетонных ограничений канала в самом центре городка. В настоящий момент группа мужчин – и среди них Зак Денбро, отец Джорджа и Билла – убирала мешки с песком, которые они в панике набросали накануне, дабы спастись от потопа. Вчера ещё катастрофа казалась неизбежной. Богу известно, что такое случалось и раньше: наводнение 1931 года стоило миллионы долларов и двух десятков жизней. Это случилось давно, но ещё живы были те, кто помнил, какой страх нагнала она на всю округу. Одна из первых жертв того наводнения была найдена в двадцати пяти милях к востоку, в Бакспорте. Глаза этого несчастного, три пальца, пенис и большая часть левой ноги были съедены рыбой. В руках, вернее в том, что осталось от его рук, торчал руль «Форда».

Теперь, однако, река отступала, а когда вверх по течению построят новую плотину гидроэлектростанции Бангор, она вообще перестанет угрожать опасностью. Что-то в этом роде сказал Зак Денбро, который работал на Бангоре. Впрочем, что касается будущего – там будет видно, а пока что надо справиться с этим наводнением, повернуть воду вспять и забыть о нём. Предавать в Дерри забвению трагедии и несчастья граничило с искусством – к такому выводу с течением времени пришёл Билл Денбро.

Джордж задержался у козел на краю глубокой трещины, прорезавшей асфальтовое покрытие Витчем-стрит по диагонали. Трещина кончалась в самом конце улицы, у холма, примерно в сорока футах от того места, где сейчас стоял мальчик. Он громко засмеялся – это было ликование ребёнка, ощутившего радость свободы, быстрого движения в этот серый, безрадостный день, когда по прихоти бегущей воды его бумажный кораблик из-за разрыва в асфальте оказался в быстрине, напоминавшей речные пороги. Вода неслась под напором так, что кораблик маневрировал от одной стороны Витчем-стрит до другой, поток быстро уносил его – так быстро, что Джордж должен был бежать, чтобы поспевать за ним. Вода грязными брызгами отлетала от его галош в разные стороны. Брызги весело жонглировали, когда Джордж Денбро бежал навстречу своей странной смерти, и чувство, наполнявшее его в этот момент, было чувством любви, чистой и простой любви к брату Биллу… любви и немножко сожаления, что Билл не мог быть здесь вместе с ним, видеть это и быть частью этого. Конечно, он постарается рассказать всё Биллу, когда вернётся домой, но он знал, что не сможет рассказать так, чтобы Билл УВИДЕЛ это, а вот Билл, окажись он на его месте, сумел бы рассказать всё так, что он, Джордж УВИДЕЛ бы это. Билл хорошо писал и читал, но даже для своего возраста Джордж был достаточно умён, чтобы понимать, что не только поэтому во всех табелях у брата высокие оценки и не только поэтому учителя так любят его сочинения. ГОВОРИТЬ – это ещё не всё. Билл хорошо ВИДЕЛ.

Кораблик только что не гудел – но это страничка из раздела рекламы газеты «Новости», а Джорджу сейчас представлялось, что это корабль из фильма о войне – из тех фильмов, которые он иногда смотрел с Биллом в кинотеатре на субботних утренниках. Картина о войне с Джоном Вейном, сражающимся с японцами. Кораблик рвался вперёд и нос его рассекал воду, так добрался он до восточной трубы на левой стороне Витчем-стрит. В этом месте новый поток обрушился в трещину на асфальте, образовав большую воронку; мальчику показалось, что сейчас вода захлестнёт кораблик и он вот-вот опрокинется. Кораблик опасно накренился, но тут Джордж возликовал – кораблик выпрямился, повернулся и стремительно понёсся к перекрёстку. Джордж побежал, надеясь захватить его. Над его головой неумолимый жестокий шквал октябрьского ветра с рёвом раскачивал деревья, благодаря урагану почти полностью лишившиеся груза разноцветной листвы… Урагану, который в этом году пожал самый страшный урожай.

Сидя в кровати, с пылающими от жара щеками (его лихорадка, также как и Кендускеаг, сходила уже на нет), Билл закончил кораблик, Джордж протянул было руку, но Билл не дал его.

– Теперь принеси-ка мне парафин.

– Что это? Где он?

– На полке в подвале, спустись туда, – сказал Билл. – В коробке, на которой написано: «Гггалф». Принеси её мне, и нож, и ммиску, и ппачку спичек.

Джордж послушно вышел из комнаты, чтобы принести всё это. Он слышал, как мама играла на пианино, но не «к Элизе», а что-то другое, что не очень ему нравилось, что-то звучавшее сухо и как-то вычурно; он слышал, как дождь непрерывно бил в окно кухни. Это были умиротворяющие звуки, но он думал о том, что подвал был совсем не умиротворяющим, что там что-то есть в темноте. Это, конечно, было глупо, так говорил отец, и мама так говорила, и – что даже важнее – так говорил Билл, но всё-таки…

Он не любил даже открывать дверь, чтобы включить свет, потому что его не покидало ощущение – это было так чудовищно глупо, что он никому не осмеливался рассказать такое, – что пока он нащупывает выключатель, какая-то ужасная когтистая лапа тихонько ложится на его руку – а затем резко вдёргивает его в темноту, которая пахнет грязью и сыростью, и бесцветными гнилыми овощами.

Глупо! Не было ничего такого дико злобного, волосатого с когтями. Время от времени кто-то сходил с ума и убивал множество людей – Чет Хантли рассказывал о таких вещах в вечерних новостях, – и конечно же были коммунисты, но не существовало жившего в подвале чудовища. И всё-таки мысль о нём свербила. В те бесконечные минуты, пока правая рука его тянулась к выключателю, левая в это время судорожно хваталась за дверной косяк, казалось, что подвальный запах заполняет весь мир. Сейчас запах грязи, сырости и гнилых овощей сольётся в безошибочный неотвратимый, запах – запах чудовища, апофеоза всех чудовищ. Это был запах чего-то такого, чему не было названия: запах ЕГО, затаившегося перед прыжком – и его, готового к прыжку. Существо это чем-то питалось, но особенно изголодалось оно по человечине, по мясу мальчика.

В тот день он открыл дверь и потянулся к выключателю, одновременно держась, как обычно, мёртвой хваткой за дверной косяк. Глаза его были в тревоге закрыты, кончиком языка он увлажнял пересохшие губы – так измученный жаждой корешок нащупывает воду в пустыне. Смешно? Наверно. Эх, ты! Смотрите-ка, Джордж! Джордж боится темноты! Что за ребёнок!

Звуки пианино доносились из той комнаты, которую папа называл гостиной, а мама – залом. Музыка звучала как будто из другого мира, издалека – так должен звучать разговор и смех для измученного, борющегося с встречным течением пловца. Его пальцы нашли выключатель. Щёлк! – И ничего. Никакого света!

Вот те на! Электричество!

Джордж отдёрнул руку, как от корзины, наполненной змеями. Он шагнул в разверстую дверь подвала, сердце у него в груди учащённо билось. Электроэнергии не было, конечно, – он забыл, электроэнергию отключили. Бог ты мой! Что теперь делать? Идти назад и сказать Биллу, что он не может достать коробку с парафином, в темноте, он боится, ведь ЧТО-ТО может схватить его, пока он стоит на лестнице в подвал, ЧТО-ТО такое, что заграбастает его, намного страшнее комми или убийцы? ОНО просто размажет часть его «я» по ступеням лестницы? Другие ох и посмеялись бы над такой нелепой фантазией, но Билл, он смеяться не станет. Билл взбесится и скажет: «Стань взрослым, Джордж! Ты хочешь этот кораблик или нет?»

И, как будто отгадав его мысли, Билл позвал из спальни:

– Ты там не уммер, Джордж?

– Нет, я иду, – тотчас отозвался Джордж. Он потёр руки, стараясь разгладить кожу, чтобы исчезли предательские гусиные пупырышки.

– Я просто задержался попить…

– Ну, ппоторапливайся!

И он прошёл четыре ступеньки вниз, в самый подвал, – сердце, тёплый бьющийся молоточек, ушло у него в пятки, волосы на затылке встопорщились, глаза горели, а руки были ледяные – уверенный, что вот сейчас дверь подвала распахнётся сама собой, закрыв белый свет, проникающий из кухни, и потом он услышит ЕГО, нечто похуже всяких комми и убийц на свете, хуже, чем японцы, хуже, чем варвар Аттила, хуже, чем что-либо в сотне фильмов ужасов. ОНО ползает где-то в глубине подвала – он слышит рычание в доли секунды, перед тем, как ОНО набросится на него и выпустит ему кишки.

Запах в подвале сегодня был тяжелее, чем всегда, из-за наводнения. Их дом стоял высоко на Витчем-стрит, у гребня холма, и потому избежал наихудшего, но всё равно внизу стояла вода, просочившаяся через старый каменный фундамент. Из-за неприятного запаха становилось трудно дышать.

С максимальной быстротой Джордж изучил весь хлам, разбросанный на полке: старая банка из-под киви, гуталин, тряпки, разбитая керосиновая лампа, две пустые бутылки Виндекс, банка с воском «Черепаха». Каким-то таинственным образом эта банка стукнула его, и он несколько секунд в гипнотическом замешательстве смотрел на черепаху, нарисованную на крышке. Затем подвинул её… – и вот, наконец-то, она, вожделенная квадратная коробочка с надписью «Галф».

Джордж схватил её и быстро побежал вверх по лестнице, сообразив вдруг, что у него сзади болтается незаправленный хвост рубашки, и уверенный в том, что эта оплошность сработает против него: ТО, что в подвале, выпустит его, но в самый последний момент схватит за этот хвост и затащит обратно…

Он добежал до кухни, с грохотом затворил за собой дверь и прислонился к ней спиной, закрыв глаза, весь в поту, крепко сжав в руке коробочку с парафином.

Пианино замолкло, и до него донёсся голос мамы:

– Джордж, в следующий раз не мог бы ты быть поаккуратнее с дверью? Так ты нам разобьёшь все тарелки в буфете.

– Извини, мама, – отозвался он.

– Джордж, ты теряешь время, – сказал Билл из спальни. Он говорил тихим голосом, чтобы мама не слышала.

Джордж выдавил из себя смешок. Его страх уже улетучился. Так ускользает кошмар от человека, только что проснувшегося в холодном поту и тяжело дышащего; он ощущает своё тело и осматривается, чтобы удостовериться, что ничего страшного не происходит, и вскоре полностью абстрагируется от сна. Кошмар понемногу оставляет его в тот момент, когда ноги его коснутся пола, рассеивается, когда он примет душ и разотрётся полотенцем, а к концу завтрака и вовсе улетучивается… до следующего раза, когда, снова охваченный кошмаром, он вспоминает всё.

«Та черепаха, – думал Джордж, приближаясь к полке, на которой лежали спички. – Где раньше я видел такую черепаху?»

Но ответа не было, и Джордж выбросил вопрос из головы.

Он взял с полки коробок спичек, снял нож с гвоздя (держа остриё на расстоянии от себя, как учил его отец) захватил маленькую миску из буфета в столовой и направился в комнату к Биллу.

– Какой же ты жжжопа, Джордж, – сказал Билл довольно дружелюбно и убрал на ночной столик часть своего гриппозного набора: пустой стакан, бутыль с водой, книжки, пузырёк специфического лекарства, запах которого Билл потом всю жизнь будет связывать с астматическим дыханием и с сопливым носом. Там было и старое радио, игравшее не Шопена и не Баха, а мелодию «Маленький Ричард», только очень нежно, так нежно, что Маленький Ричард лишён был своей неистовой силы. Их мать, изучавшая классическую музыку в Джуллиарде, не признавала рок-н-ролл, а просто не выносила его.

– Я не жопа, – сказал Джордж) присев на край кровати Билла.

– Нет, жопа, – сказал Билл. – Ничего, кроме большой чёрной жопы, вот ты кто.

Пытаясь представить себе ребёнка в виде большой жопы на ногах, Джорж начал хихикать.

– Ты жопа больше, чем Августа, – сказал Билл, тоже захихикав.

– А ты жопа больше, чем вся страна, – ответил Джордж. Мальчики раззадорились.

Затем разговор перешёл в шёпот, понятный только маленьким мальчикам: обсуждалась, кто самая большая жопа, у кого самая большая жопа, чья жопа самая чёрная и т, п. Наконец, Билл произнёс одно из запрещённых слов – он обвинил Джорджа в том, что тот – большая чёрная ЗАСРАННАЯ жопа – и оба они расхохотались. Смех Билла перешёл в приступ кашля. Когда он стал задыхаться от кашля (лицо его приобрело сливовый оттенок, испугавший Джорджа), пианино снова замолкло. Оба мальчика посмотрели в сторону гостиной и услышали скрип отодвигаемого от пианино стула, и торопливые шаги матери. Билл уткнулся ртом в локтевой сгиб, пытаясь подавить кашель, и указал на бутыль с водой. Джордж налил ему стакан воды, и Билл её тотчас выпил.

Пианино снова заиграло – снова «к Элизе». Заика Билл никогда не забывал этой пьесы и даже много лет спустя у него по спине и по рукам бегали мурашки и падало сердце, когда он вспоминал: «Мама играла это в тот день, когда умер Джордж».

– Ты больше не кашляешь, Билл?

– Нет.

Билл вытащил таблетку из коробочки с лекарствами, откашлялся, выплюнул мокроту в марлечку, скрутил её и бросил в корзинку для мусора, стоявшую у кровати, в которой уже было полно марлевых комочков. Затем он открыл коробочку с парафином и положил кубик воска на ладонь. Джордж внимательно смотрел на Билла, но молчал и никаких вопросов не задавал. Джордж знал: когда Билл что-то делает, он не любит, чтобы с ним заговаривали, зато если будешь держать рот на замке, Билл сам всё объяснит.

Билл взял нож и отрезал маленький кусочек от кубика парафина.

Он положил кубик в миску, зажёг спичку и положил её поверх парафина. Оба мальчика уставились на маленькое жёлтое пламя, а ветер на улице в это время стучал дождём в окна дома.

– Нужно сделать кораблик водонепроницаемым, иначе он намокнет и потонет, – сказал Билл. Говоря с Джорджем, он мало заикался, иногда вообще не заикался. А вот в школе заикание было настолько сильным, что становилось трудно говорить. Общение с одноклассниками прерывалось, и они отводили глаза в сторону, а Билл сидел, стиснув руками края парты, и лицо у него становилось красным под цвет волос, а глаза суживались в щёлки, когда он силился выдавить слово из своей заикающейся глотки. Иногда – довольно часто – это получалось. Но порой усилия оказывались тщетными. Когда ему было три года, его сбило машиной и отбросило в сторону дома. Мама говорила, что тот несчастный случай и вызвал заикание. Но Джорджу иногда казалось, что отец, да и сам Билл не были в этом уверены.

Кусочек парафина в миске почти полностью растаял. Пламя спички расползлось, стало синим в месте соприкосновения с картонной подпоркой, а затем потухло. Билл опустил палец в жидкость и тут же, обжегшись, отдёрнул. «Горячо» – сказал он. Через несколько секунд он снова окунул палец в жидкий воск и начал размазывать его по сторонам кораблика; воск быстро высыхал, приобретая молочный оттенок.

– Можно мне? – спросил Джордж.

– О'кей. Только не капни на одеяло, а то мама убьёт тебя.

Джордж опустил палец в парафин – очень тёплый, но не горячий – и начал растирать его по другой стороне кораблика.

– Не клади так много, жопа! – сказал Билл. – Ты хочешь утопить его в самом первом рейсе?

– Нет-нет.

– Тогда клади поменьше.

Джордж закончил другую сторону, подержал кораблик в руках. Он стал чуть-чуть тяжелее, но не намного. – Холодно. Я пойду пущу его, – сказал Джордж.

– Да, давай, – сказал Билл. Он вдруг устал – устал и выглядел не лучшим образом.

– Жаль, что ты не можешь пойти, – сказал Джордж.

Он действительно жалел. Правда, Билл любил командовать, но у него всегда были здравые идеи и он никогда не задавался. – Это ведь твой кораблик.

– Он твой. Мне тоже жалко, что я не могу пойти.

– Ну… – Джордж с корабликом в руках переминался с ног на ногу.

– Надень дождевик, – сказал Билл, – а то подхватишь грипп, как я. А можешь заразиться и от моих микробов.

– Спасибо Билл. А здоровский кораблик… – и он сделал то, что давно не делал, и чего Билл никогда не забывал: он наклонился и поцеловал брата в щёку.

– Теперь наверняка заразишься, жопа, – сказал Билл, но при этом был очень доволен. Он улыбнулся Джорджу. – Отнеси всё это назад, а то мама расстроится.

– Конечно. – Джордж собрал весь материал для создания водонепроницаемости и вышел из комнаты. Кораблик лежал на парафиновой коробочке, коробочка – в миске.

– Джордж?..

Джордж обернулся и посмотрел на брата.

– Будь осторожен.

– Конечно. – Брови Джорджа удивлённо поднялись. Так говорила мама, но не брат, пусть даже старший. Это было так же необычно, как и то, что он поцеловал Билла. – Конечно.

Он ушёл. Больше Билл никогда не видел его.

Теперь Джордж был здесь, гоняясь за своим корабликом по левой стороне Витчем-стрит. Он бежал быстро, но вода бежала быстрее, и его кораблик вырвался вперёд. Он услышал всё более усиливающийся гул и увидел, что в пятидесяти ярдах от холма вода из канавы стекает в ещё открытый водосток. Джордж заметил, что из водостока торчала сломанная ветка с тёмной и блестящей, как у шкуры тюленя, корой. Кораблик на какое-то мгновение задержался там, а затем соскользнул внутрь. Вот куда занесло его кораблик!

– Чёрт побери! – закричал Джордж в отчаянии.

Он побежал быстрее, ещё надеясь поймать кораблик. Потом нога его соскользнула, и он пошёл враскорячку, ободрав колено и плача от боли. Передвигаясь таким образом, он увидел, как его кораблик качнулся дважды, но его в тот же миг подхватило потоком, и затем он исчез.

– Чёрт возьми! – снова закричал Джордж и ударил кулаком по мостовой.

Это причинило новую боль, и он снова заплакал. Так глупо потерять кораблик! Он поднялся и пошёл к стоку. У края его он встал на колени, вперившись глазами вовнутрь. Падая в темноту, вода издавала глухой звук. Это был какой-то мистический звук. Он напоминал ему о… «Ух!» – этот звук вырвался из него, как разжатая пружина, и он отшатнулся.

Там, внизу, были жёлтые глаза, глаза, которые он всегда себе представлял, но никогда в действительности не видел – у себя дома, в подвале. Это животное, подумал он бессвязно, какое-то животное, может быть, домашний кот, который застрял там…

Всё-таки он готов был бежать – бежать тотчас же, без оглядки, когда его внутренний регулятор оправился от шока, произведённого сверкающими жёлтыми глазами. Он почувствовал грубую поверхность щебёнки и холодную воду пальцами. Он уже видел, как встаёт и ретируется, и тогда какой-то голос – совершенно разумный и довольно приятный голос – сказал ему оттуда: «Привет, Джорджи».

Джордж заморгал и снова посмотрел вовнутрь. Он едва мог поверить тому, что видит; это было похоже на какую-то выдумку или на кино, где животные танцуют и разговаривают. Если бы он был на десять лет старше, он бы не поверил в то, что видит, но ему было не шестнадцать, а всего шесть лет.

В канаве был клоун. Видно было неважно, но достаточно хорошо, чтобы Джордж Денбро убедился в том, что он видит. Это был клоун, похожий на клоуна в цирке или по телевизору. Он выглядел как нечто среднее между Бозо и Кларабель, который (или которая? – он никогда не знал точно, он это или она) гудел в рожок по утрам в крестильные субботы; только Боб Буффало мог понять Кларабель, и это всегда задевало Джорджа. Лицо клоуна в канаве было белым, с обеих сторон его плешивой головы торчали смешные клочья рыжих волос, а к губам налипла клоунская гримаса. Живи Джордж позже, ему бы прежде всего пришёл в голову Рональд Макдональд, а вовсе не Бозо и Кларабель.

Клоун держал в одной руке связку разноцветных воздушных шаров – словно разноцветные сочные плоды. А в другой руке – бумажный кораблик Джорджа.

– Хочешь свой кораблик, Джордж? – улыбнулся клоун.

Джордж улыбнулся в ответ. Он не мог не улыбнуться – улыбку клоуна нельзя было оставить без ответа.

– Конечно, – сказал он.

Клоун засмеялся. – Конечно! Это хорошо. Это очень хорошо! А как насчёт шарика?

– Ну… конечно! – Джордж потянулся было, но затем нехотя убрал руку.

– Мне не разрешают ничего брать у чужих. Так сказал папа.

– Очень мудро с его стороны, – сказал, улыбаясь, клоун, устроившийся в канаве.

«Как это я мог подумать, что у него жёлтые глаза?» – недоумевал Джордж. Они были ясными, живыми, голубыми – как у мамы, как у Билла. – Это очень мудро, конечно. Поэтому я хочу представиться. Джордж, я мистер Боб Грей, известный также как Танцующий Клоун Леннивайз. Леннивайз, познакомься с Джорджем Денбро. Джордж, познакомься с Леннивайзом. Теперь мы знаем друг друга. Я тебе не чужой, и ты мне не чужой. Правильно я говорю?

Джордж хихикнул. – Думаю, что да. – Он потянулся снова – и снова убрал руку. – Как вы туда попали?

– Буря сдула меня, – сказал Танцующий клоун. – Она сдула весь цирк. Ты чувствуешь запах цирка, Джордж?

Джордж весь подался вперёд. Внезапно он почувствовал запах арахиса. Горячие жареные арахисовые орешки! И уксус! Белая масса, которую вы кладёте на жаренные ломтики картофеля через отверстие в крышке. Он мог почувствовать запах сладкой ваты и жареных пончиков и слабый, но явственный запах испражнений дикого животного. Он уловил запах свежих опилок. И ещё…

И ещё при всём при этом был запах потопа и гниющих листьев и мрачных теней. Запах был сырой и затхлый. Запах подвала.

Но другие запахи были сильнее.

– Вы уверены, что я чувствую его? – сказал он.

– Хочешь свой кораблик, Джорджи? – спросил клоун. – Я повторяюсь, так как ты, по-видимому, не очень-то его жаждешь.

Он, улыбаясь, протянул кораблик. На клоуне был мешковатый шёлковый костюм с огромными оранжевыми пуговицами. Впереди болтался яркий галстук, на руках были большие белые перчатки, наподобие тех, что всегда носили добрый Микки Маус и Утёнок Дональд.

– Да, конечно, – сказал Джордж, глядя в водосток.

– А шарик? У меня есть красные, и зелёные, и жёлтые, и голубые…

– А они летают?

– Летают? – Лицо клоуна расплылось в улыбке. – Да, конечно! Они летают! А вот сладкая вата…

Джордж потянулся.

Клоун схватил его за руку.

И Джордж увидел, что лицо клоуна изменилось.

То, что он увидел потом, было настолько ужасно, что все его наихудшие представления о подвале в сравнении с этим походили на сладкие грёзы; то, что он увидел, помутило его рассудок.

– Они летают, – сказало то, что было в канаве сиплым хихикающим голосом. Оно схватило руку Джорджа мёртвой хваткой, оно утащило Джорджа в эту ужасную темноту, где вода бесновалась, клокотала и ревела так, как когда она несёт груз обломков после страшнейшей бури в море. Джордж отпрянул от этой кромешной тьмы и начал кричать в дождь, безумно кричать в бледное осеннее небо, которое нависло над Дерри в тот день осенью 1957 года. Крик его был пронзительный и пронизывающий, и все, кто жил на Витчем-стрит – от начала улицы и до её конца – поспешили к окнам или открыли двери. «Они летают, Джорджи, прорычало ОНО, – они летают, и когда ты спустишься сюда со мной ты тоже полетишь».

Плечо Джорджа ударилось о цемент в основании водостока, и Дейв Гарднер, который в тот день не пошёл на работу из-за наводнения, видел маленького мальчика в жёлтом дождевичке, маленького мальчика, который кричал, извивался в водостоке, грязная вода заливала ему лицо, крики захлёбывались и приглушались водой.

Всё здесь плавает, – шипел хихикающий мерзкий голос, затем внезапно раздался звук, какой бывает, когда что-то рвётся, вырвалась вспышка агонии, и Джордж Денбро больше ничего не узнал…

Дейв Гарднер прибежал первым, и хотя прошло всего сорок пять секунд после первых криков, Джордж Денбро был уже мёртв. Гарднер взял его сзади за дождевичок, вытащил на улицу… и сам закричал, так как тело Джорджа перевернулось у него в руках. Левая сторона плаща у него было ярко-красная. Кровь стекала в сточную канаву из зияющей дыры, где раньше была левая рука. Кусок кости, ужасно яркий кусок кости, торчал из разорванной материи.

Глаза мальчика смотрели в белое небо, и когда Дейв, шатаясь, в полной прострации шёл по улице, а другие люди в суматохе бежали по ней, глаза стали наполняться дождём.

Где-то внизу, в бушующей канализации, до предела заполненной нечистотами («Никто не мог там тогда находиться говорил позже с негодованием, почти с яростью репортёру Дерри Ньюз шериф округа, – самого Геркулеса смело бы в том неистовствующем потоке»), кораблик Джорджа продолжал свой путь через тёмные отсеки и длинные бетонные проходы, в которых ревела и клокотала вода. Какое-то время он плыл бок о бок с мёртвым цыплёнком, жёлтые лапки которого стали почти прозрачными, а потом, где-то в восточной части города, цыплёнок был снесён течением влево, в то время как кораблик продолжал плыть прямо.

Через час, пока мать Джорджа приводили в чувство в реанимационной палате домашнего госпиталя Дерри и пока Заика Билл сидел ошеломлённый, белый и безмолвный в постели, слушая хриплые рыдания отца в гостиной, где мать играла «к Элизе», когда Джордж уходил из дома, кораблик вырвался через лазейку, как пуля из дула ружья, и на огромной скорости устремился к шлюзу и далее в безымянный поток. Когда минут через двадцать он вышел в бурлящую, вспученную реку Пенобскот, вверху на небе явились первые проблески синевы. Буря кончилась.

Кораблик погружался и всплывал, вода затекала вовнутрь, но он не тонул: два брата обезопасили его. Не знаю, где он в конце концов оказался, если это могло произойти; быть может, добрался до моря и плавает там вечно, как сказочный волшебный корабль. Я знаю о нём лишь то, что пересекая черту города Дерри, штат Мэн, он всё ещё плыл по воде, но с этого момента навсегда уходит из моего рассказа.

Глава 2

ПОСЛЕ ФЕСТИВАЛЯ

(1984)

Адриан потому носил эту шляпу, позже говорил рыдая его друг в полиции, что он выиграл её в конкурсе-фестивале как раз за шесть дней до своей смерти. Он гордился ею.

– Он носил её, потому что ЛЮБИЛ этот дерьмовый городишко, – орал полицейским его друг Дон Хагарти.

– Спокойно, спокойно – нет необходимости в таких выражениях, – сказал Хагарти офицер Гарольд Гарднер. Гарольд был одним из четырёх сыновей Дейва Гарднера. В тот роковой день, когда Дейв Гарднер нашёл безжизненное, лишённое руки тело Джорджа Денбро, его сыну было шесть лет. А в этот день, спустя почти двадцать семь лет, ему было тридцать два и он начинал лысеть. Сознавая, какую горесть и боль испытывает сейчас Хагарти, Гарольд Гарднер в то же время понимал, что нельзя принимать его горести всерьёз. Этот человек, если вообще его можно называть человеком, красил губы и носил атласные панталоны, так плотно его облегавшие, что вырисовывалась каждая складка на его члене. Горе горем, печаль печалью, а всё же он без сомнения тронутый. Как и его друг, покойный Адриан Меллон.

– Давай-ка провернём всё сначала, – сказал коллега Гарольда, Джеффри Ривз. – Вы вдвоём вышли из Фэлкона и пошли по направлению к каналу. Что потом?

– Сколько раз, идиоты, я вам должен пересказывать это? – продолжал орать Хагарти. – Они убили его! Они сделали из него котлету! И для них это просто обычный день в Мако Сити! Хагарти зарыдал.

– Ну, ещё раз, терпеливо повторил Ривз. – Вы вышли из Фэлкона. Что потом?

Внизу, в комнате следователей, двое других полицейских разговаривали со Стивом Дубей, юношей семнадцати лет; наверху в комнате для работы с несовершеннолетними ещё двое допрашивали Джона Вебби Гартона, которому было восемнадцать; а в кабинете шефа полиции на пятом этаже сам шериф Эндрю Рейдмахер и помощник прокурора округа Том Бутильер допрашивали пятнадцатилетнего Кристофера Унвина. Унвин – на нём были стёртые джинсы, засаленная, почти липкая рубашка и сапёрные ботинки – плакал. Рейдмахер и Бутильер хорошенько взялись за него, так как поняли, что он – самое слабое звено во всей этой цепочке.

– Давай-ка провернём всё сначала, – сказал Бутильер в этом кабинете, в то время как те же самые слова говорил Джеффри Ривз двумя этажами ниже.

– Мы совершенно не хотели его убивать, – простонал Унвин. – Это всё шляпа. Мы никак не могли поверить, что он ещё может… может носить свою шляпу после того, что перед тем сказал ему Вебби. Мы просто хотели припугнуть его.

– За то, что он сказал, – вмешался Рейдмахер.

– Да.

– Джону Гартону, днём семнадцатого.

– Да, за то, что он сказал Вебби. – Унвин залился слезами. – Но мы попытались спасти его, когда увидели, что он в беде… во всяком случае, я и Стив Дубей… мы совершенно не собирались его убивать!

– Ну, ладно, Крис, не заливай, – сказал Бутильер. – Ты бросил тело бедняги в канал.

– Да, но…

– И вы втроём чистосердечно в этом признались. Мы это ценим, не правда ли, Энди?

– В каком-то смысле да. Но каждый должен отвечать за свои поступки, Крис.

– И потому, если врёшь нам – нагадишь себе. Итак, ты бросил его в канал и через минуту увидел его, выходившего из Фэлкона со своим приятелем.

– Нет! – горячо запротестовал Крис Унвин.

Бутильер достал пачку «Мальборо», вытащил из неё сигарету, сунул её в рот, и протянул пачку Унвину.

– Сигарету?

Унвин взял одну. Бутильеру пришлось осторожно поднести спичку к его губам, чтобы дать прикурить; губы Унвина дрожали.

– Но когда ты заметил, что на нём шапка? – спросил Рейдмахер.

Унвин глубоко затянулся, опустил голову так, что его засаленные волосы упали на глаза, выпустил дым из угреватого носа.

– Угу, – сказал он еле слышно.

Бутильер посмотрел на него, нахмурив брови. Но, хотя лицо его было суровым, тон был мягкий.

– Что ты говоришь, Крис?

– Я сказал, да. Кажется, видел. Сбросить его, но не убить. – Он взглянул на них. Лицо безумное и несчастное. Он до сих пор не мог взять в толк, сколь большие перемены произошли с ним с тех пор, как ушёл из дома с двумя своими друзьями и затем в 7.30 вечера накануне того дня отправился на праздник дней Канала. – Но не убить! – повторил он. А тот парень под мостом… Я до сих пор не знаю, кто это был.

– Что ещё за парень? – спросил Рейдмахер без особого интереса. Они слышали эти россказни и раньше, но никто из них не верил этому – рано или поздно обвиняемые в убийстве вытаскивают этого таинственного другого парня. Бутильер называл это: «Синдром вооружённого человека, в честь старого телесериала „Дезертир“».

– Парень в клоунском костюме, – сказал Крис Унвин и затрясся. – Парень с шарами.

Фестиваль дней Канала, который проходил с пятнадцатого по двадцать первое июля, проходил с огромным успехом, с этим было согласно большинство жителей Дерри: нужное мероприятие для имиджа города в моральном плане, и… для бумажника. Недельный фестиваль был приурочен к столетию открытия Канала, проходившего через центр города. Этот канал полностью открыл Дерри для торговли лесом с 1884 по 1910 гг. Этот Канал вызвал бум вокруг Дерри.

Город приводили в порядок с востока на запад и с севера на юг. Досаждавшие жителям ямы и колдобины, к которым не притрагивались в течение десяти или более лет, были аккуратно заделаны. Внутри здания ремонтировались, внутри и снаружи их красили свежей краской. Самые непристойные мрачные высказывания типа:

УБИВАЙТЕ ВСЕХ ДУРИКОВ

или

СПИД ОТ БОГА, КРУТЫЕ ПЕДЫ!

– были счищены песком со скамеек и деревянных обшивок маленького пешеходного перехода через канал, известного под названием Мост Поцелуев.

В трёх пустых витринах магазинов в центре города был устроен музей, посвящённый Дням Канала и представленный экспонатами Микаэля Хинлона, местного библиотекаря и любителя-историка. Старейшие семейства города добровольно отдавали на обозрение свои бесценные сокровища, и в течение фестивальной недели около сорока тысяч жителей платили по 25 центов каждый, чтобы посмотреть на ресторанное меню 1890-х годов, топоры лесорубов 1880-х годов, детские игрушки 1920-х годов, а также около двух тысяч фотографий и девять частей кинокартины из жизни города за последние сто лет.

Спонсором музея выступило Деррийское женское общество, которое не пропустило некоторые из предложенных Хинлоном экспонатов и фотографий (например, фотографии банды Брэдли после известного налёта). Но все сходились на том, что экспозиция имела огромный успех, а окровавленное старьё в общем-то никто особо не хотел видеть.

Куда важнее было подчеркнуть положительное и закрыть глаза на отрицательное, как поётся в старой песне.

В Дерри-парке под огромным полосатым тентом каждый вечер играл оркестр. В Бассей-парке был организован карнавал с катанием верхом и играми, в которых участвовали местные жители. Специальный трамвай каждый час колесил по историческим местам города; его маршрут заканчивался в кричащем весёлом денежном конвейере.

Именно здесь Адриан Меллон выиграл ту шапку, которая его убьёт, бумажный цилиндр с цветком и лентой, на которой было написано:

Я ЛЮБЛЮ ДЕРРИ!