Райпотребсоюзовская лошадь

Конюх червонец сжимал в руке,

Лошади говорил: «Прости!

Я искупал бы тебя в реке,

да только пора продукты везти.

Я бы овсом тебя угостил.

Жаль, что овёс домой унёс.

Ты и за это меня прости,

что курам достанется твой овёс…»

А солнце переходило вброд

тихий, дымный разлив зари…

Червонец за вспаханный огород

хозяйку, конечно, не разорит.

Конюх червонец сжимал в руке.

С похмелья клонило его ко сну.

Лошадь стояла на сквозняке

и так ненавидела

весну!

*****

Ночами зимними на лестнице

у батареи спит собака,

и два зелёных полумесяца

печально светятся из мрака.

Мы не включаем свет умышленно -

собака прячется от света,

боится, чтобы не услышали

и не прогнали до рассвета.

Она, наверно, огорчается.

Её, наверно, удивляет -

никто не хочет стать хозяином,

но и никто не прогоняет?!

*****

Ветер прямо бил

и вкось,

щель искал в оконной раме,

и соломенное пламя

от свечи

оторвалось.

Лишь на миг

в ночи повис

лепесток огня дрожащий

и пропал,

как день вчерашний.

Стал слышнее

ветра свист.

Возле самого виска

громко, громко почему-то

стала вдруг считать минуты

подколодная тоска.

Это ветер.

Это ночь.

Это всё к утру проходит.

Это память колобродит.

Как её отгонишь прочь?

Кривое дерево

Кривое дерево стояло во дворе

в тени

и зацветало только летом.

Не заживали раны на коре.

И не хватало света,

света,

света!

Изогнутое в длительной борьбе,

оно тянулось вверх

и выше,

выше!

Оно бросало ветки через крышу,

как вызов незаслуженной

судьбе!

И, наконец,

с редеющей листвой,

намного выше стройных и красивых,

оно взметнулось светлой головой

над городом,

над голубым заливом…

*****

Стройный дождь пришёл,

наладил

свой оркестр -

и неспроста:

он пошёл, как на параде,

от Дворцового моста

вдоль по Невскому,

по Росси…

Он смеялся и шутил!

Каблуки свои, как гвозди,

в мостовую вколотил.

До меня дошёл.

Я шляпу

перед ним покорно снял.

«Вдоль по Питерской»,

Шаляпина,

этот дождь напоминал.

*****

Здесь на Васильевском,

на Стрелке,

застанет нас врасплох весна,

у крепости поставит к стенке,

отхлещет солнцем докрасна!

Мгновенно, буйно, безрассудно,

на юг - желанье отобьёт…

Ты посмотри! Навстречу утро -

на Петропавловку плывёт!..

Васильевский взмахнёт мостами,

как парой вёсел.

А вдали -

рисует крупными мазками

апрель для мая корабли.

Мы с парапета чёлки свесим,

а на Неве искрится лёд.

И этот лёд стоит на месте,

а город медленно плывёт.

Исаакий здешний и не здешний…

И кажется издалека,

что это колокол подвешен

к фамильным невским облакам!

*****

Светилась даль.

Был тропами пронизан

знакомый лес, знакомый косогор.

Рассветный луч метался по карнизу,

неравномерно освещая двор.

Уже призывно крылья шелестели -

летели птицы к северной земле,

тянулись к свету молодые стебли

и золотыми углями в золе

цвели цветы мать-мачехи в низинах…

А я смотрел, дыханье затая,

на большаки, пропахшие бензином,

зовущие в далёкие края.

И я решил: «Прощай село родное!

Прощайте, соловьи мои в садах!..»

И чибисы кружили надо мною.

И голубая талая вода

мои следы поспешно заливала.

День, поднимаясь, солнце расточал…

Но круче, чем дорога до вокзала,

я ничего на свете не встречал.

Начало

..И было радостно и жутко

просить приюта у родни.

А там,

за станционной будкой,

в тумане плавали огни.

Там, где была недавно свалка,

перекликались голоса

и в пламени электросварки

росли жилые корпуса.

Работала вторая смена,

позванивал подъёмный кран…

И к этим крупным переменам

я постепенно привыкал.

Был этот вечер на исходе,

и были планы велики,

и тосковали по работе

мастеровые две руки.

*****

Красиво пишут о работе…

А как мне рассказать о том,

когда и силы на исходе,

и схватывается бетон?!

Когда никак не успеваем,

когда над ним теряем власть!..

А он дымится, отдавая

тепло

и камнем становясь.

Его не куб, не два, не двадцать…

И бригадир на нас кричит:

«Ну что?! Не надо было браться,

молокососы, трепачи!»

А бригадир бывает страшен

и зол.

Он даром хлеб не ест!

Идём за ним, как в рукопашную,

с лопатами наперевес.

Идём, сильней чем дружбой, связаны,

освирепев перед концом,

не поднимая лица грязные,

чтоб не ударить в грязь лицом

перед собой, как перед миром,

и перед прочими людьми,

перед охрипшим командиром,

уставшим так же,

как и мы.

*****

Я жил с художниками, славными ребятами.

Они работали в котельной кочегарами.

Их руки, облицованные жаром,

достойны были кисти и пера.

Хотя на вид и выглядели щуплыми,

они в котельной вкалывали сутками,

а после рисовали до утра.

Меня в них поражала тяга к творчеству,

трудоспособность необыкновенная.

А комендант грозил им выселением

за то, что ночью не гасили свет.

Но вскоре комендант к ним стал захаживать,

о жизни, о товарищах рассказывать

и с ними иногда встречал рассвет.

Он рассказал, как в сорок первом в Таллине

погиб в разведке тёзка, Женька Никонов, -

враги, ему глаза штыками выколов,

на дереве распяли и сожгли.

Не выдал тайны он, не покорился…

И в штыковую шли матросы с «Минска»…

А нам казалось - мы в атаку шли!

Художники пейзажи позабросили

и с комендантом съездили в Эстонию,

на их полотнах ожила История

и Человек, погибший на войне.

Я знал, чего им раньше не хватало.

Любви и ненависти не хватало,

как не хватало их когда-то мне.

*****

Сквозь года, стоящие стеною,

захлебнувшись дымом табака,

в прошлое, как в озеро ночное,

вглядываюсь пристальней стрелка.

Что хочу увидеть? Тропку к дому.

Дом и окна в лунном серебре.

Что хочу услышать?

Шум черемух.

Смех ребят на Борницкой горе…

Всё покрыто смутной пеленою…

Но не в этом суть, в конце концов.

Ясное и вечно молодое

видится мне матери лицо.

*****

Что наше мирное геройство

в сравнении с тем,

что на войне?

Ты за себя не беспокойся,

ведь жизнь нормальная

вполне.

Ну, поработал так, что руки

болят.

И пальцы не согнуть.

Но эти муки – разве муки?!

Не говори о них! Забудь!

Куда нам с громкими речами,

когда уж много, много лет

у дядьки Фёдора ночами

болит рука,

которой нет!

*****

Ночь светла.

Ни ветерка, ни хруста.

Посреди огромной тишины

облаков серебряные люстры

медленной луной освещены.

И когда вспугнёт далёкий поезд

тишину, в заснеженных полях,

слышно, как о чём-то беспокоясь,

разговаривают тополя.

С их ветвей слетает снег да ветер,

растворяясь в голубой тиши…

И опять на целом белом свете

ни души.

Ни души.

Ни ветерка, ни хруста.

Посреди огромной тишины,

Облаков серебряные люстры

медленной луной освещены.

*****

Туман морозный медленно окутал

поля,

луга забытые и лес…

И лишь луна, как острый глаз якута,

следит за всем с прокуренных небес.

Слабеет свет, когда находят тучи,

и вьются

словно волосы луны.

Но горькой мыслью

свет звезды падучей

ударит в сердце вдруг

со стороны.

Хрипит сосна

с раскосым ветром споря.

Смеётся ель -

в преддверье холодов…

Уходят дни.

Уходят боль и горе.

Я к новым испытаниям готов!

*****

Нет ничего прекраснее берёз

в моих краях,

пронизанных ветрами,

где облака нанизаны витками

на зыбкий луч,

как бы из мира грёз.

Нет ничего прекраснее берёз!

Конечно – ель..,

конечно – Новый Год..,

снегурочка

и королева бала…

Я сто очков любому дам вперёд,

который скажет:

«Этого мне мало.»

В листве

иль в бусинках звенящих слёз

нет ничего

прекраснее

берёз!

*****

Этот сад в снегопад

так похож на огромную арфу.

Я такое открытие сделал

в преддверии зимы.

Снег легко повалил.

И тогда,

не успев даже ахнуть,

я вошёл в этот сад,

в этот трепетный мир полутьмы.

Стайка маленьких птиц

походила на нотные знаки

на белеющих ветках

и тонком узоре оград.

И росла, и росла, и росла

эта белая накипь.

Даже ветер и тот побоялся

вспугнуть снегопад.

Снег на плечи ложился.

Ложился твоими словами.

Как молчанье твоё,

этот снег окружает меня.

Этот снег осенял…

И трамвай с голубыми глазами

покатил через мост,

через белое эхо огня.

Цветёт ольха

Летит с ольхи дымок зелёный, -

лишь ветер рощу обойдёт.

Скворец, как будто заведённый,

знакомой песней в душу

бьёт.

Нас не сломают передряги

и даже повышенье цен, -

пока ольха дымит в овраге –

мир не расколот,

и не тлен!

Мы на полтинник купим хлеба.

Мы купим соли на другой…

Мы перекрестимся на небо…

И всё ж останемся с землёй.

*****

Я уходил в берёзовый рассвет.

И думал - счастья не было и нет!

Теперь, ничуть о прошлом не жалея,

прекрасными я называю дни,

в которых было много тяжелее,

в которых были горести одни.

Зато в те дни -

дружили так дружили!

Зато в те дни

никто не предавал.

Тому, что мы довольно бедно жили,

значения никто не придавал.

Пускай нам даже не хватало спичек,

не то что хлеба…

Нам ли не везло?..

Но не было отмычек и привычек

на шулерство, предательство и зло.

Теперь, когда у отчего порога

замкнулся долгий круг моих дорог,

к несчастью,

понимаю слишком много…

И как я мог?

И как я столько смог?

Поверить тем,

кто склонен к пустословью,

кто бросит вас в беде наверняка…

Кто даже после смерти к изголовью

не принесёт ни ветки, ни венка…

Теперь я здесь,

откуда путь мой начат.

Здесь ощущаю я немой укор…

Здесь ёлка одинокая маячит

и в редких соснах замер косогор.

Отсюда разбегаются дороги

Отсюда разбегаются пути…

Моя судьба,

такая, как у многих.

Моя звезда,

такая, как у многих.

Ты мне свети по-прежнему.

Свети!

*****

Зачерпнула небо

крона тополя,

наземь льёт глухую синеву.

Никого.

Лишь ветер гонит по полю

мёртвый лист

и жёлтую траву.

Чибис. Чибис.

Птица нашей юности.

Даже ты куда-то улетел.

Даже ты под дождевыми струнами

грустных песен петь не захотел.

Улетел за рощи полусонные,

мокрые, неровные поля.

Опустели небеса бездонные.

И опять сиротствует земля.

Только трактор

и кряхтя, и охая,

подбегает к скотному двору…

И не спросят - хорошо мне,

плохо ли? -

у меня собратья по перу.

Я вас приглашаю, сотоварищи,

хоть в гостеприимстве не горазд.

Вам тоску развеет ветер жалящий.

Дождик вдохновения придаст.

Время есть.

Мы кончили с уборочной.

Всё убрать успели в закрома.

Только завтра я достану с полочки

лист бумаги белый,

как зима.

Напишу про рощи полусонные,

мокрые, неровные поля.

И о том, как в небесах бездонных

зачерпнули ветер

тополя.

*****

Бывает так -

в апреле снова вьюга.

Конец зиме.

А где её конец?..

Бывает - боль забытого недуга

возьмёт и обнажится наконец.

Бывает так…

И возраст не осознан.

Ты мнишь себя сосною на скале

и думаешь,

что никогда не поздно

начать с нуля,

и всё преодолеть!

Ты говоришь:

«К утру утихнет вьюга,

и непременно прилетят скворцы…»

И по плечу похлопываешь друга,

и строишь вновь воздушные дворцы…

*****

Мечтают все остепениться,

когда семьёй обзаведутся…

Когда семьёй обзаведутся..,

то жёны начинают дуться.

А мы глазами сигарет

глядим в глаза Большой Медведицы…

Какая в жизни гололедица,

хотя и заморозков нет.

А жёны сердятся не зря,

когда к чужим уходим ставням…

И начинается восстание

в стране с названием - семья!..

*****

Двери осени вдруг распахнулись,

а за ними - холодный закат.

Две печали во мне встрепенулись

и два сердца взглянули назад.

В отдаленье, как будто в бинокле,

перевёрнутом жизнью шальной,

неподвижно стояли и мокли

две любви, оскорблённые мной.

И металась душа, и просила

хоть на миг возвратиться назад.

Но какая-то смутная сила

уносила в холодный закат.

Только в самом конце,

на мгновенье,

осветились далёкие дни,

под внезапным лучом озаренья

новый смысл обретали они.

Помирились две разных печали,

и согласно забились сердца…

Но об осени птицы кричали

без конца,

без конца,

без конца…

*****

По ночам в общежитиях плачут

и весёлые песни поют.

Хоть слова ничего в них не значат,

Но забыться порой не дают.

Общежития я покидаю

и, наверно, уже навсегда.

Улетаю, мой друг, улетаю.

Даже страшно признаться, куда!

Что искал я? Навряд ли ответишь.

Что нашёл – побросали в огонь.

Только горького имени фетиш,

да билет обжигает ладонь.

Может там, где у бани рябина,

где крапивой зарос огород,

встретят радостно блудного сына…

Да загадывать что наперёд.

Отчуждённость

Солнце скатилось за дальнее озеро.

Стало светлей.

И чуть-чуть подморозило.

Ветер играл голубым камышом,

северным небом

и звёздным ковшом.

Нечего было друг другу сказать.

Медленно движется время -

казалось…

Небо в глазах наших не отражалось.

Думалось только -

куда бы бежать?..

Вдова

Свекровь твердит, что мол, икону

с меня писать уже пора…

А мне бы замуж по закону!

Какие дни и вечера

я просидела дома, прячась!

Смотри – седая голова.

Приду на кладбище, наплачусь.

Мне тридцать пять, а я – вдова.

Муж пил, не соразмерив силы.

Но в сердце не осталось зла.

И если б встал он из могилы,

я б снова счастлива была.

Вот сына в армию отправлю

и жить к сестре переберусь -

я одному здесь очень нравлюсь…

И очень этого боюсь…

*****

Старые картины,

а даёшься диву:

проплывают льдины

по Неве к заливу.

Огибают остров

слева или справа…

Ощущаю остро

я весну, как право.

Право - быть влюблённым,

право - быть любимым.

После дней студёных

улыбаться льдинам

тем, что проплывают

по Неве к заливу,

тем, что оставляют

жить меня счастливым.

*****

Нет так нет.

Ну что ж,

не надо…

Не сбылось так не сбылось…

В соловьиной канонаде

Ваше лето пронеслось.

Виноват. Я Вас оставил

на съедение судьбы.

Арифметика простая –

был…

Да вот куда-то сплыл.

Я летел, бежал и ехал.

Был на краешке земли.

Скалы корчились от смеха.

Хохотали корабли

над моим пустым занятьем,

тем, что сводится к нулю.

И волна брала в объятья,

говорила: «Полюблю!»

Полюблю тебя навеки.

Верь! Не праздные слова…

А другие человеки -

ну, на месяц или два.

Океан пытался пыл мой

охладить.

Вставал стеной…

Всё, что было - значит было…

Но как будто не со мной.

Что найти хотел, - не знаю,

в этом дальнем далеке…

В общем - я остался с краю…

В общем - снова налегке!

*****

Я - чистокровнейшая колли.

Хозяев прежних не виню.

И вопреки несчастной доле,

я их по-прежнему люблю.

Мне трудно привыкать к помойкам

и к подзаборным холодам…

И провожаю я с попойки

то господина, то мадам.

Они сперва безумно рады,

готовые прижать к груди!..

А как доходим до парадной:

«Уйди!»- кричат они, -

«Уйди!»

*****

Ещё не все мои печали

в урочный час пришли ко мне.

И улыбается ночами

звезда надежды в тишине.

Вдруг образ женщины возникнет

из ниоткуда… И тогда

весь изойдётся ветер в крике,

запутавшийся в проводах.

Но как бы ни было мне плохо, -

не погашу в себе огня…

Глазами женщины Эпоха

глядит с надеждой на меня

*****

Нет в душе воспоминаний горьких,

потому что с самых юных дней

всё спешу - то на гору, то с горки.

И осознавать мне всё трудней,

что настанет час – и успокоюсь,

упаду в прохладную траву

в чистом поле или над рекою.

И на грани вечного покоя

никого к себе не позову…

Может так и будет…

Но прекрасен

мир!

А я удачею храним.

Не оставит времени в запасе,

так пытаюсь успевать за ним.

А в душе воспоминаний горьких

много ль, мало ль, - мне откуда знать.

Всё спешу - то на гору, то с горки,

некогда мне их перебирать.

*****

Так часто не сбываются пророчества -

в пустые обращаются слова…

Труд - это трут,

в котором искра творчества

зажжёт огонь -

и в пламени жива!

Пусть каждый честно делает своё!

А те, кто над судьбой привычно плачет,

те слишком часто пили за удачу,

но делали так мало для неё!

*****

Дворцовая площадь,

Гатчина.

Замер парк под нашествием снега

в ожиданьи морозных деньков.

И печальней от серого неба,

и от жёстких морозных оков.

Но на белую чистую площадь,

как бы вынырнув издалека,

бьёт копытом воскресшая лошадь,

да искрятся глаза седока…

*****

Рассветный час

ударил нас

блистающим лучом,

и сразу лунный лик угас,

и словно белый чёлн

поплыла рощица берёз,

качаясь в синеве,

и загорелись сотни звёзд

в воспрянувшей траве.

Как сновиденье,

как обман,

исчезли облака

и солнце выпило туман,

как кружку молока.

Бросая фразу лишь одну

на языке простом,

пастух гнал стадо в тишину

и рвал её кнутом…

*****

Вновь повеяло холодом, снегом

от притихших полей и болот.

Не замедлила с буйным набегом,

загуляла метель у ворот.

Двор сугробами чистыми устлан.

И маячит дымок над трубой.

И седьмое какое-то чувство

предвещает мне встречу с тобой.

Снег уляжется. Ветер примолкнет.

Птицы добрую весть разнесут.

Мы пойдём новогоднюю ёлку

выбирать в просветлённом лесу.

*****

Ночь развела мосты,

угнала в парк трамваи,

вошла бесшумно

в пустоту аллей.

И дышит мне в лицо

прохладой мостовая,

пустынной улицей

летит косяк огней.

Осенний город спит.

Спят даже пароходы,

во сне ослабив цепи якорей.

Нева в холодных

маслянистых

водах

качает

отраженья фонарей.

Лишь темноту и тишину

тревожит

реклам замысловатая заря.

Да дворники,

на снежных баб

похожи,

с раскрашенной страницы

букваря.

Песня

Отошёл последний теплоход

и повёз на Валаам туристов…

Невысоким голосом,

но чистым

девочка на палубе поёт.

Песню на Неве,

как в колыбели

раскачало.

И само собой -

все не удержались, и запели,

уплывая в вечер голубой.

Где-то за Ивановским порогом

повторили снова: «Там вдали…»

Песня коротка.

Но с ней о многом

вспомнить мы

и пережить смогли.

А потом примолкли.

Долго, долго

слова здесь никто не обронил…

Может быть в глухой степи

за Волгой

точно так же плавились огни.

Только было время боевое.

И металось пламя в полстраны…

И, как мы, поникла головою

девочка, не знавшая войны…

Вдруг пахнуло горькою прохладой.

За кормой растаяла земля…

И далёко

далеко, за Ладогой

зажигалась новая заря.

Русская печь

Печь калёная, печь хвалёная.

Можешь сесть на неё,

можешь лечь.

Чуть осевшая, побелённая,

с занавесочкой

русская печь.

Захвораешь ли ты,

устанешь…

А в студёных ночах глухих,

только ухо к трубе приставишь,

слышишь -

кто-то читает стихи.

С резким треском

и гулким пеньем

искры, кутаясь в дым,

парят.

А когда догорят поленья,

разгорится в печи

заря.

В гостинице

В гостинице раскинется

невиданная даль,

стаканом опрокинется

и выльется печаль.

Ни то, чтоб «виномания»

или от злой тоски,

а просто за компанию

здесь выпьют мужики.

И перескажут заново

военные дела.

Душа, она у пьяного –

в чём мама родила!

Не жёнам же доказывать,

что раны глубоки.

Не жёнам же рассказывать

о женщинах других.

О тех, что выносили их

в бою из под огня.

О тех, что не просили их

понять или обнять…

Затянут песню русскую.

И каждый петь силён!..

Но каждый здесь в жену свою

особенно влюблён.

Девушки

Отгрустили эти девушки,

отплакали -

кто по молодости, кто по жениху.

Так одеты, что старухи

только ахают:

«Туфли лаковые, шубы на меху!»

«Ну и девушки» - судачат, -

«Ну и девушки!

А ведь были – просто не на что глядеть.

Ну и девушки!

Откуда у них денежки?!

Раньше плакали, а нынче стали петь…»

Что на шубы по два, по три года коплено,

те девчонки экономней лучших жён,

я узнал, когда обедал с ними в Колпино, -

всё смеялись:

«Мы фигуры бережём».

Так что бросьте вы им кости

перемалывать!

Этим девушкам -

почти по тридцати.

Без мужей они, возможно,

станут мамами.

Так хоть это вы сумейте им простить!

Костёр

Мы стали разжигать костёр.

Шёл мокрый снег.

Товарищ, на слово остёр,

поднял меня на смех:

«Не зря ты мастер на слова,

есть польза в них.

Растопкой, чтоб разжечь дрова,

пойдёт твой стих.»

Газетный лист переломил

в струю огня…

Но этим он не огорчил,

не оскорбил меня.

Пускай он на слово остёр.

Не в первый раз

стихами разожгли костёр,

что греет нас.